— Нет, ничего, я так, все в порядке, — промямлил я, старательно глядя на фигуры на доске.
День двенадцатый.
Свен стоял, привалившись спиной к витрине какого-то магазина, и смотрел прямо на меня. Я почему-то смутился, хотя мне-то чего было смущаться! Как бы то ни было, я тут же отвел глаза в сторону и перешел на другую сторону улицы.
Свен оторвался от витрины и двинулся следом. Шел он медленно, небрежно поглядывая по сторонам, и все же скоро оказался в нескольких шагах позади меня.
Я ускорился, но тут же себя одернул — не хватало еще мне от него убегать! Так мы и шли — я впереди, постоянно ощущая спиной присутствие Свена, а он позади. Я пытался демонстрировать беззаботность и уверенность в себе, но, в общем-то, мне было страшно.
Когда я поднялся на порог своего дома, Свен, не прибавляя шага, прошел мимо.
День пятнадцатый.
Свен вновь поджидал меня. И на этот раз он направился прямо ко мне.
— Мати, привет!
Я молча прошел мимо. Он меня догнал.
— Слышь, чего ты дуешься?
Я упрямо молчал.
— Ну, затмение на меня тогда нашло, — стал говорить Свен. — Бывает. Я не хотел. Так получилось.
Он помолчал немного и добавил:
— Извини меня.
Я взглянул на него. Нос покраснел, видно, Свен изрядно замерз. Волосы, спадавшие из-под шапки на шею, трепал холодный ветер. Пальцы на руке, которой он поправил воротник своей слишком легкой куртки, были окоченевшие. Свен, похоже, давно здесь стоял.
— Прости меня. Пожалуйста!
Я упрямо шел вперед.
— И оркестр не бросай! Тебя на репетициях очень все ждут!
День семнадцатый.
Мы сидели на диване в комнате Рига. По радио передавали какую-то детективную историю, довольно глупую, но веселую.
Обычно я слушаю подобные передачи лежа, поэтому в какой-то момент мое тело само склонилось на бок. Конечно, в противоположную от Рига сторону. Он посмотрел на меня, но ничего не сказал. Мы болтали, посмеиваясь над наивными действиями полиции и еще более наивными действиями преступника. Я лежал на боку, подогнув под себя ноги, а на оставшемся пятачке дивана сидел Риг.
Так получилось, что мои пятки оказались прижаты к его бедру. Я почему-то обратил на это внимание. Было как-то непривычно упираться в чужую ногу своими ногами. То есть ничего особенного в этом не было, но я почему-то все время чувствовал пятками его бедро. И это вызывало у меня непонятное волнение. И снова, стоило мне подумать об этом, как в штанах зашевелился член. Я стал остро ощущать пятки, прижимающиеся к Ригу. И чем отчетливее я их ощущал, тем тверже становился член.
Я сел на диване. Делая вид, что заинтересовался передачей, чуть пригнулся, чтобы по ширинке ничего не было заметно.
Я злился на себя. Конечно, эрекция у меня возникала часто, и иногда было невозможно понять, что стало для нее поводом, но сейчас был другой случай. Это была реакция на прикосновение к Ригу, и это меня сердило. Надеюсь, он ничего не заметил.
Мы продолжали посмеиваться над тем, что слушали. Постепенно эрекция исчезла, и я, успокоенный, смог принять более удобную позу.
А еще через полчаса передача закончилась, и мы уселись за шахматную доску.
День восемнадцатый.
По дороге к Ригу я столкнулся со Свеном.
Что-то в последнее время он частенько стал попадаться мне на глаза.
— Мати, мы же помирились! — сказал он, когда я, поздоровавшись, прошел мимо. Оглянувшись, махнул рукой в сторону буфета. — Давай пару минут поболтаем! Заодно чаю выпьем. Холодно все-таки!
Я посмотрел на Свена. Он явно торчал на улице уже давно. Весь продрог. Лицо было практически синим. Опять поджидал меня, что ли?
— Ну, давай, — кивнул я.
Мириться — так мириться. Надо разговаривать. Пить вместе чай.
В буфетной было тепло. Свен сел около печки и стал отогревать на изразцах руки.
— Я каждый день вспоминаю нашу поездку в Ставангер, Мати, — заговорил он. Заметив, как дернулось мое лицо, он серьезно добавил: — Я не знаю, что на меня нашло тогда. Я очень сожалею о том, что там сделал.
Он замолчал, неуверенно глядя на меня. Такое растерянное, виноватое выражение лица совсем не вязалось со Свеном.
— А ведь за мужеложество сажают! – буркнул я. — В тюрьму!
— Я не хотел так… насильно… — виновато вздохнул Свен. — И драку зря затеял…
Он шмыгнул носом. Отхлебнул чай из чашки.
Мы поговорили о вчерашней, вполне миролюбивой речи Гитлера. После того, как Германия получила часть Чехословакии, агрессивность нацистов сошла на нет, и вся Европа вздохнула с облегчением. Оказалось, успокоить немецкого волка было не так уж и сложно. Кто об этой Чехословакии слышал? Кто знал, где она находится? Кого она волновала? И вот куском территории какой-то никому не нужной страны целый континент купил себе уверенность в мире! Тем более, что даже Свен подтверждал, что в Судетах исторически жили немцы…
Свен, кстати, Гитлеру не верил совершенно. Он считал, что аппетит этого самого волка теперь только разыграется. Впрочем, долго распространяться на эту тему он сегодня не стал.
— Я хочу тебе что-то сказать, — вдруг выпалил он.
Я поднял на него взгляд.
— Понимаешь, Мати… — он замолчал, будто подбирал слова. — Только дослушай до конца…
У меня вновь возникло чувство дежа вю. Странно, мы ведь со Свеном раньше по буфетам не ходили.
— Дело в том… — опять пауза, быстрый взгляд на меня, вздох. — Я тебя…
Свен запнулся.
Чувство дежа вю усилилось.
Парень напрягся, будто необходимо было усилие, чтобы закончить фразу. Потом внезапно расслабился и совершенно бесцветным, мне даже показалось, равнодушным голосом, спокойно проговорил:
— Мне бы хотелось, чтобы мы не просто помирились. Мне очень хочется, чтобы мы опять стали друзьями. До той чертовой каморки мы ведь уже были друзьями. Давай сотрем тот день из памяти. Совершенно сотрем. И будем дружить. Мне этого очень хочется.
Он замолчал, глядя на меня.
Я улыбнулся.
Мы разговаривали вполне нормально. Прихлебывая горячий чай, я смеялся над анекдотами Свена, а он подробно расспрашивал меня о том, почему я не хочу становиться профессиональным скрипачом. Он сам, кстати, собирался ехать в Осло в консерваторию.
Меня, конечно, кололо воспоминание, как он насильно лапал меня в театре Ставангера, но я себя пересиливал и старался не подавать виду.
Расстались мы вполне нормально. Свен хлопнул меня по плечу, я поддал ему кулаком в бок, и мы разошлись в разные стороны.
*
Поскольку был уже поздний вечер (по меркам Йорпеланна, конечно), я влез в комнату Рига через окно. Там нечего было лазить — у растущего у стены дома дерева ветки располагались едва ли не как перекладины на лестнице.
Радиопередача, продолжение повести про полицейского детектива, соответствовала всем моим ожиданиям — много старых шуток и заранее известная всем, кроме следователя, разгадка.
Риг, видно вспомнив вчерашний день, первым улегся на диване, прижался к спинке, освобождая для меня место, и похлопал перед собой рукой. Я устроился перед ним, и мы продолжили слушать, беспрерывно обсуждая тупость создателей постановки.
Моя голова лежала на диванном валике. Прямо надо мной нависал Риг — он устроил свою голову на согнутой руке, и его лицо оказалось очень близко над моим. Спиной я чувствовал его тело. Иногда Риг подавался чуть вперед, иногда я отклонялся назад, так что это ощущение было вполне явственным.
То ли от этого, а может, потому, что было обычное время моих упражнений за закрытой дверью, я возбудился. Риг по-видимому тоже — я чувствовал задом его твердый стержень.
Наш разговор как-то само собой сполз на эротику. Мы, перебивая друг друга, стали придумывать, как можно было бы сочинить каждую очередную сцену, если бы радиопередачу сделали не по детективному роману, а по порнокарточкам. Благо, и у Рига, и у меня под матрацем было припрятано по полудюжине таких. Получалось весело, и мы беспрерывно ржали.
При этом у меня появилось такое же ощущение, как тогда, в Ставангере, когда в моей кровати лежало двое полуголых парней, и меня трясло от возбуждения. Сейчас я вдруг тоже обнаружил, что дрожу. Во всем моем теле отзывалось каждое прикосновение Рига. Ситуация повторялась настолько похоже, что я бы не удивился, если бы Риг вдруг заговорил о «дружеской помощи». Я даже не знаю, как бы отреагировал. Возможно, что-то мямлил бы в ответ. А может, возмутился. Или вообще поднялся с дивана и ушел. К счастью, ни слова про онанизм «вместе с друзьями» сказано не было.
