Так, ностальгировать будем потом!

Я развел половинки попы в стороны. Как это было прекрасно — ощутить ладонями эти совершенные ягодицы, маленькие, твердые, с волнующими ямочками по боками, упругие! Раздвинуть их! Увидеть дно бороздки! И анус — такой розовый, юный, нетронутый, девственный!

Вот только трудно просто любоваться анусом, когда у тебя прыгает от нетерпения уже смазанный член, а половинки зада широко раздвинуты!

И все же, я любовался.

Потом приставил член ко входу. Налег…

Я не просто гей, я — пассив. Однако во времена Никиты я этого еще не осознал, и мы трахали друг друга в задницу практически по очереди. Мы были девственными, наивными, любознательными. Я получал наслаждение и в роли актива.

Теперь я снова это почувствовал — член уперся в анус и, хоть я и давил с силой, не смог раздвинуть узкий задний проход. Сопротивление сомкнутого сфинктера отдалось в моем теле удовольствием, сильным, острым.

Я налег еще. И еще. Толчком-таки сумел просунуть полголовки внутрь. Снова едва не кончил — на этот раз просто от того, что видел, как эти полголовки вошли в Никиту.

Стал давить…

И остановился.

Нет, дело не в том, что не шло.

Просто…

Будто труп пытаешься трахнуть!

От этой мысли меня передернуло, и член мгновенно упал. Впервые за восемьсот шестнадцать дней сурка мой член упал посреди секса! Мое юное тело, полное энергии и страсти, всегда возбужденное, всегда на взводе, — и вдруг так меня подвело!

Да что же это такое!

Я замер, глядя на предателя. И увидел, блин, всю метаморфозу от полунапряженного стержня, как бы (но не совсем) торчащего вверх, до свисающего вниз мягенького отросточка.

Круто!

Вот такого я в петле времени не наблюдал вообще ни разу! Трахать красивого парня и потерять эрекцию прямо в процессе! Что же это со мной! За эти восемьсот шестнадцать дней мой юный член приучил меня, что он торчит когда угодно — после оргазма, после трех оргазмов, после изнурительного секс-марафона, всегда! Он мгновенно вскакивал от одной мысли о сексе! Он был на двенадцать часов от рассвета до заката и снова до рассвета — вне зависимости от моего настроения, планов и желаний!

А тут…

И не просто в момент, когда я его засовывал в задницу красивому парню! Это случилось в момент, когда я его засовывал в задницу любимому парню! Никите!

Как такое возможно?!

Я отодвинулся от Никитоса, раздосадованный, разочарованный, злой.

Так что же, все, на что я могу рассчитывать с Ником, находящимся в отключке, — это, типа, эстетическое наслаждение? Как в картинной галерее? Не более?

Очень вдохновляющее открытие!

Я сидел, прислонившись спиной к дивану, и смотрел на Никиту. Мне больше не хотелось. Даже если я кончу, никакого наслаждения не получу…

М-да…

***

Ладно, с сексом не получится.

А как насчет мести? За то, что моя мама увидела позавчера, когда зашла в дом в десять минут двенадцатого?

Я вытер смазку со своего члена трусами Никиты, вжикнул молнией на ширинке, поднялся.

Итак, Ник очнется где-то в семь-полвосьмого. Очень хорошо!

Я взвалил его грудью на диван, поставил коленями на пол, потверже, поустойчивее…

Черт, какой он красивый!

Я пригнулся, чтобы посмотреть, как свисает его удивительный член между длинными стройными ногами. А тонкая спина передо мной! А повернутое набок безмятежное лицо с закрытыми глазами!

Я пригнулся и чмокнул Никитоса в ягодицу. Мне этого показалось мало, и я чмокнул его в другую.

Ладно, надо что-то делать, а то совсем размякну!

Я порыскал по кухне. Потом в ванной. Потом в туалете. Нашел-таки свечи. Выбрал самую длинную, смазал ее кончик тем же кремом и вставил Никите в задницу. Вошла она сравнительно легко, хоть и застревала поначалу. Я вдвинул свечу вглубь где-то наполовину, чтобы и Ник ее сразу почувствовал, и снаружи торчало вполне заметно.

Открыл два презерватива, влил в них немного майонеза. Кто там будет разбираться, что в них внутри: сперма или не сперма! Один надел на Никитин член и позволил сползти на пол, второй бросил у кресла.

Написал записку и положил ее под тарелку с бутербродами в холодильнике: «Никита, киска, не хочу тебя будить после всего этого. Спи! Я забираю с собой сэндвич, который ты приготовил для меня голым. Взамен оставляю сэндвич, который я приготовил для тебя, тоже голым. Будь осторожен, вытаскивая свечу. Ты же помнишь, когда презервативов больше не осталось, ты разрешил кончать прямо в тебя. Не могу дождаться нашего завтрашнего секс-марафона! Целую прямо в твой сладостный анус, Артем».

Так, что еще?

Для полноты картины, конечно, должен быть запах настоящей спермы. Ну и ее следы.

Я вернулся к Нику и стал дрочить. Направлял свой член так, чтобы брызнуло прямо на него.

Накачивал пенис, но чувствовал не удовольствие, а скорее ужас от того, что я тут наделал. Никакого мстительного удовлетворения, никакой злобной радости, никакого «Получай, Никитос!». Скорее боль. Мне было жалко Ника.

Я отвернулся, закрыл глаза и кое-как довел дело до конца. Спермы было неожиданно много, и я размазал ее по лицу Никиты обильным слоем. Сунул запачканные в семени пальцы ему в рот — пусть ощутит вкус, который скоро полюбит! Вытер руку о его волосы — вот где запах держится долго!

Сердце сжалось, и возникло острое желание все вернуть назад — смыть, счистить, вытащить, выбросить, уничтожить, Ника одеть и уложить на диван…

Я подумал о себе, окровавленном, голом. Потом вспомнил, как Ник меня прогонял.

Ну и что, что он меня еще не знает! Это ведь все равно я!

Да и не вспомнит он об учиненном мной здесь погроме уже завтра! Целая вселенная не вспомнит, потому что завтра ничего этого еще не произойдет!

Я решительно направился в прихожую. Обулся, еще раз оглянулся в сторону комнаты и вышел, захлопнув дверь на защелку.

***

Было еще не поздно, и можно бы было поискать себе на задницу приключений, но после всего содеянного мне хотелось только одного — забиться в какую-нибудь щель и там сидеть, никого не трогая. Собственно, я именно так и поступил: доплелся до дома и весь вечер сидел в своей комнате, односложно отвечая на вопросы и игнорируя предложения посмотреть телевизор, поиграть в видеоигры или рассказать, что случилось. Настроение у меня было философско-задумчивое, непривычное. Наверное, такого настроения за эти восемьсот шестнадцать дней сурка у меня еще не случалось. В петле времени я учинял вещи гораздо страшнее, ужаснее, отвратительнее, учинял не раз и не два, но ведь это не касалось Ника…

========== День сурка 817-й ==========

Вчерашний Никита исчез. Передо мной вновь стоял Никита пятничного утра. Новенький-преновенький. Я для него никто, он меня не знает, и нам еще нужно познакомиться.

Расспрашивать, что творилось у него дома вчера, бесполезно. Это для меня все это происходило вчера. Для Ника же ничего этого никогда не было. И быть не могло. Как обсуждать вечер пятницы, если сейчас утро пятницы и до вечера еще целый день!

Если я что-то за все эти дни и понял, так это то, что соблазнять Никиту наскоком не стоит. Придется вести правильную осаду.

Я собрал всю свою волю в кулак и после визита к Вере Фабиановне терпеливо дождался, пока откроются первые бутики. Почти все сбережения родителей, благо деньги вернутся завтра в 4:48 утра, потратил на симпатичненькую маечку в облипку, обалденные кроссы, беленькие, с салатовыми токсичными шнурками, и немыслимо узкие джинсы с красным полотняным ремнем. В джинсы влезать пришлось почти десять минут, то прыгая на одной ноге, то падая на спину, то сворачиваясь, как змея, в узлы. Когда я застегнул последнюю пуговицу (а штаны, конечно, были на пуговицах, а не на плебейской молнии), чуть не в голос закричал — так больно сдавило яйца.

Зато теперь я был просто неотразим! Валил с ног с первого взгляда! Бедра сразу стали еще длиннее, еще тоньше, видно было каждую мышцу и каждую косточку, не говоря уж о том, что на ткани очень эротично выделялся кантик плавок — под такие джинсы не наденешь банальные трусы! Кроме кантика, конечно, выделялось и кое-что еще — и мячики ягодиц, и мгновенно отвердевший от всей этой красоты член, и те самые яички, которые на каждый шаг отзывались болью…