Еще секунду Никита не знал, что делать. А потом решительно захлопнул дверь прямо у меня перед носом.
***
Теперь я позвонил в дверь почти сразу. И почти сразу же она распахнулась.
У Никиты в руке была бита.
— Я тебе все кости переломаю! — мрачно сказал Ник. — Услышал?
Вот теперь я разглядел, почему он так странно ходит. Заодно стало понятно, почему он в будний день сидит дома. Его правая щиколотка была в гипсе.
Дверь с треском захлопнулась.
***
В этот день снова рваться к Никите было бесполезно — уж очень неудачное получилось начало. К счастью, магическая минута в 4:48 утра стирает буквально все ошибки. Я знал это, очень хорошо знал, поэтому, честно говоря, не слишком-то и расстроился.
Я вышел из подъезда Никитиного дома, едва не подпрыгивая от счастья. На меня светило ласковое сентябрьское солнце. На душе было светло и радостно. Во мне все ликовало.
Мне не хотелось ничего — ни вредить миру, ни вредить себе, ни совершать подвигов. Я вдруг понял, что впервые за эти восемьсот тринадцать циклов я хочу просто посидеть в кафе и поесть мороженого. А потом погулять по городу! И сходить в кино — просто так, с единственной целью посмотреть фильм! А вечером вовремя появиться дома и нормально поужинать с родителями.
Я даже онанизмом перед сном в тот день не занимался. Просто лежал и вспоминал лицо Никиты — уже не полустертые воспоминания из седой старины, а реального парня, виденного сегодня.
Вспоминал, улыбаясь, пока не уснул…
814-й день сурка
Никита еще не осознал мужской красоты, еще не задумался о том, кто он и чего хочет. Ему нужно было показать прекрасного юношу, показать так, чтобы Никита все понял.
А кто самый прекрасный юноша в мире? После самого Никиты? Правильно, я!
Собственно, много десятков лет назад именно я это невольно и сделал — совратил Никитоса с праведного гетеросексуального пути, показал мужскую красоту, притягательность отношений с другим парнем! Я был тем человеком, которого Никита впервые в своей жизни полюбил настоящей взрослой любовью. Он говорил мне это сотни раз, я видел это в его глазах каждый день. Это не могло возникнуть на пустом месте! Ростки этого есть в нынешнем Нике! Есть прямо сейчас!
Итак, как соблазнить Никиту? Правильно — показать ему его единственную любовь!
Я принес с собой самую яркую лампочку, какую смог купить. Вкрутил ее на лестничной площадке.
Прикрепил к стене рядом с его дверью небольшое зеркало. Так я мог видеть себя и лучше демонстрировать свою красоту. Я причесался так, как любил Никита, слегка припудрил прыщи, подчернил ресницы тушью.
Потом разделся. Совсем. Догола. Сложил одежду подальше, чтобы не отвлекала. Немного помахал руками и ногами, поприседал и попрыгал, чтобы разогнать кровь. Не нужно выглядеть замороженной курицей!
Еще раз взглянул в висящее на уровне глаз зеркало и остался доволен.
Членом заниматься не было нужды — он вскочил от одних только мыслей о Нике и торчал, как и положено, вертикально вверх…
Черт побери, да Никита свихнется, когда увидит такую красоту!
Я позвонил в дверь.
Послышались знакомые шаркающие, неровные шаги. Щелкнул замок. Я почувствовал, как резко, ударом напряглось от волнения мое тело.
Это ж надо, я еще и стесняюсь!
Дверь распахнулась.
Никита увидел меня сразу. Его зрачки расширились, рот в изумлении открылся.
— Никита, я Артем, — сказал я, напрягая пресс, чтобы выглядеть соблазнительнее. — Я тебя люблю! Я тебя очень люблю!
Хотелось вильнуть бедрами или поднять над головой руки, чтобы показать себя в выгодном свете, но для первого раза это было бы слишком.
Я сделал несколько шагов вперед и обвил руками шею Никиты. Потянулся губами к его губам…
В следующую секунду мне в нос врезался жесткий твердый кулак. Вспыхнула острая боль, что-то хрустнуло, что-то потекло по верхней губе, и я почувствовал соленый вкус крови. Сильные руки отшвырнули меня так, что я свалился на спину и покатился по площадке, обдирая кожу о цементный пол и натыкаясь на какие-то углы и выступы. Все тело вспыхнуло жжением. Многочисленные царапины, длинные, широкие, проступили алыми полосами.
— Я иду за битой, — крикнул Никита угрожающе. — Если ты еще будешь здесь, когда я вернусь, убью нафиг!
Он стал закрывать дверь, и я услышал, как он добавил тихо, для себя:
— Наркоша!
Щелкнул замок.
Я, пораженный тем, что случилось, с трудом приподнялся на локтях, перевернулся и, кряхтя от боли, сел. На полу остались кровавые пятна.
Постанывая, скорее от стыда, чем от боли, поднялся на ноги. Нашел одежду. Стал одеваться. Ткань сразу же пропиталась кровью, сменив цвет на буро-красный. Даже на кроссовках появились пятна. Царапины на коже, конечно, были поверхностными, но их было очень много, и они были на самом деле широкими.
***
Я боялся, что люди на улице, увидев, что я весь в крови, поднимут шум, и я мгновенно окажусь в больнице. Или в предвариловке. В общем, нужно будет объясняться с родителями, врачами, стражами порядка, а это долго, бессмысленно и очень скучно!
Я шел переулками, пересекал стройки и пустыри, жался к тени. Дорога получилась раза в три длиннее и раза в четыре дольше, но зато я благополучно добрался до дома. Ошарашенные, испуганные взгляды, которые я на себе все же то и дело ловил, к счастью, не переросли в истеричные вопли.
Две бабули на скамейке, конечно, были в ауте. В смысле, выглядели ошарашенными.
Наверное, я им показался чем-то вроде зомби, с отрубленными руками, с торчащей из ноги костью, с топором, застрявшим в черепе. Я брел, спотыкаясь, через море крови, и на ходу от меня отваливались куски мяса…
Дома никого не было — родители на работе.
Я стянул с себя окровавленную одежду и бросил ее в стиралку.
Вся кожа была в крови. Большинство царапин уже подсохли, но некоторые продолжали сочиться, поблескивая алой жидкостью.
Ну, Никита! Ну, моя единственная любовь! Держись! Прибью!
И что мне теперь делать? Сяду — запачкаю кресло кровью. Лягу — запачкаю кровью диван. Надену чистую одежду — опять пойдут пятна!
Я торчал посреди комнаты голым и не знал, что предпринять. Простоять так часик, пока все окончательно подсохнет? Во-первых, это трудно. И холодно. Во-вторых, мое обнаженное тело отражалось в лакированных поверхностях, а это, блин, возбуждало!
Я постелил несколько пластиковых пакетов на пол, лег сверху и предоставил свои боевые раны природе.
Я был на таком взводе! Такой красивый парень с таким сексапильно кровоточащим телом! Как это возбуждает!
Я и не пытался сдерживаться. Просто, разглядывая себя в лакированной дверце шифоньера и заводясь с каждой секундой все больше, занялся онанизмом. Я представлял себе, как выглядел там, на лестничной площадке. Представлял, как я выгляжу сейчас, весь в кровавых полосах…
Кончил я почти сразу. Застыл на полу, качаясь на волнах наслаждения. Потом расслабился и обмяк, глядя в потолок.
На часах было одиннадцать. Весь день впереди! Ну и чем я буду заниматься в свой восемьсот четырнадцатый цикл?
Соблазнить я никого в таком виде не смогу — любой нормальный человек очканет, увидев мою исполосованную кожу. Я имею в виду — испугается. С другой стороны, кроме секса, мне сейчас больше ничего не хотелось. Поискать укурков и отдаться им, так сказать, на поругание? Вряд ли я найду кого-нибудь в одиннадцать утра! Да и сегодня что-то не хотелось боли. Оставаться в квартире тоже не стоило: едва в доме появится кто-то из родителей — я немедленно окажусь в больнице. Я, конечно, взрослый самец человека, но живу-то я с предками, а это, блин, бывает неудобно…
На волне послеоргазменного удовлетворения я задремал.
Проснулся я от воплей мамы. Как-то я не учел активности бабулек на скамейке. Я ожидал, что родителей мне нужно будет опасаться ближе к шести вечера, но мама ворвалась в квартиру в десять минут двенадцатого.
Представляю, как она ужаснулась, войдя в комнату: на полу лежит ее голый сын, весь, буквально весь, в крови, неподвижный, с закрытыми глазами, со свороченным набок носом! И ко всем кошмарам, у него еще и сперма на животе подсыхает!
