О, святые 4:48 утра! Как хорошо, что вы спасаете меня в таких ситуациях!

815-й день сурка

Утром я проснулся, конечно, в своей постели. И, конечно, в идеальном состоянии.

Что я буду делать сегодня, я придумал еще вчера, во время осмотра проктолога. Тогда за дверью дежурил мент, а эскулап высматривал что-то в моем девственном анусе. Я же сразу заявил, что никто меня не насиловал! Просто в ванную пролез Ктулху. А что, к вам он никогда не залазил? Зачем меня мучить идиотскими осмотрами!

Как бы то ни было, именно в больнице я придумал свой план. Я вспомнил, что Никита в мое время был просто помешан на немецком и немецкой же классической литературе. Наверное, это не слишком странно для чела… Это не слишком странно для человека, который в университете изучал германские языки, получил красный диплом и тут же поступил в аспирантуру!

Наскоро закинувшись завтраком, я к восьми утра уже побывал у Васютки. Тот, конечно, был под кайфом и не смог бы отпереть дверь, даже если бы на пороге топталась королева Великобритании, но я давным-давно знал, как открыть его дверной замок. И давным-давно знал, где у Васютки тайник с наркотой…

В 8:10 в Институте Гете какая-то милашка сказала мне, что лучших из лучших среди молодежи у них ведет некая Вера Фабиановна.

В 8:14 я отыскал древнюю, но крепкую еще старушку с фиолетовым волосами. Впрочем, будь мне семьдесят лет, я бы ее назвал не старушкой, а милой женщиной…

Я немедленно начал грузить даме про визит правительственного начальника Лихтенштейна господина Вернера. Кто это, я понятия не имел, но фраза звучала внушительно.

В 8:22 Вера Фабиановна указала мне на дверь, и я гордо удалился, унося с собой ее мобильник.

В 8:26 я отправил с этого мобильника Никите, номер которого, конечно, был в телефоне старушки, смс следующего содержания: «Никита, мой дорогой, как Вы себя чувствуете? Буду Вам весьма признательна, если Вы сегодня сможете позаниматься с одним юношей. Его зовут Артем. Совершенно неожиданно наш институт был включен в программу официального визита правительственного начальника Лихтенштейна господина Вернера. Он прибудет к нам уже через полчаса, и мы весь день будем заняты приемом. Я никак не смогу сама поработать с Артемом, а ведь Артем играет Фауста в пьесе нашего самодеятельного театра! Представление пьесы господин Вернер планирует посетить завтра в двенадцать. Прошу Вас, отшлифуйте произношение Артема. Он милый юноша, но мог бы немного больше заниматься языком! Ах, если бы Вы не были травмированы и могли сами сыграть Фауста! Увы, увы! Желаю Вам скорейшего выздоровления, Вера Фабиановна».

Три секунды у меня ушло на то, чтобы решить, ставить ли в смс-ке смайлики. Победил здравый смысл — смайлики в письме к слушателю института? Неуместно!

В 8:30 на телефон Веры Фабиановны пришла ответка от Никитоса: «Конечно, буду рад помочь. Пусть Артем подойдет ко мне домой. Мой адрес…». Ну и так далее по тексту.

Тут же обе смс-ки были стерты.

В 8:33 батарея телефона была полностью разряжена. Боюсь, что она, собственно, сгорела.

В 8:43 я вновь предстал пред очами Веры Фабиановны и стал произносить новую речь о господине Вернере.

В 8:44 мобила Веры Фабиановны оказалась на столе Веры Фабиановны.

В 8:46 меня с позором изгнали из Института Гете.

В 9:20 я нажал на кнопку звонка на двери Никиты…

***

За дверью раздались шаркающие, неровные шаги, я почувствовал удар адреналина во всем теле, и дверь отворилась. На пороге стоял Никита.

Я судорожно вздохнул и замер, не в силах произнести ни слова.

Как же я его на самом деле люблю! Скотину эту!

— Ты, должно быть, Артем? — спросил Никитос, когда стало понятно, что я буду играть в молчанку.

— Я… — Какой же он красивый! Какой замечательный! Глаз не отвести! — Вера Фабиановна…

— Да, она меня предупредила. Заходи.

Я на дрожащих ногах сделал шаг вперед и оказался в святая святых. Никите пришлось подталкивать меня в спину, чтобы я кое-как дочапал до комнаты.

— Садись!

Я чувствовал Никиту в каждом предмете комнаты! Я купался в лучах солнечного света, проникавших в окно Никиты! Я был рядом с Никитой! Я дышал тем же воздухом, что и Никита!

— Да садись же! — рявкнул Ник, потихоньку начиная свирепеть.

— Я Артем, — пролепетал я.

— Я уже понял! — рассмеялся он. — Неужели ты так же собираешься и в пьесе играть?

Я молчал, не в силах оторвать от него взгляда. Как он прекрасен!

— Ну, давай перейдем на немецкий.

Уже через две минуты стало понятно, что с немецким у меня туго. На лице Никиты было написано жестокое разочарование. Он явно размышлял, не стоит ли выставить меня за дверь, а Фауста сыграть самому. Конечно, в новом прочтении — Фауст на костылях и в современном гипсе на ноге…

А я никак не мог прийти в себя. Кто бы мог ожидать, что меня настолько выбьет из колеи просто быть около Никиты!

Про свой план я забыл. Сидел с дурацкой улыбкой от уха до уха и повторял за Никитой всякую дребедень. Мне было так хорошо, что я совершенно потерял ощущение реальности. Никитос кормил меня какими-то сэндвичами, поил кофе, что-то рассказывал, лопоча на своем немецком, вдалбливал в меня строчки из пьесы, а я глядел на него, не в силах отвести взгляд. Ник это видел, начинал заикаться, и мы оба сидели красные и смущенные.

В полседьмого вечера в двери заскрежетал ключ, и Никита захромал встречать маму. Через пару минут я был ей представлен. Потом появился отец.

В той, прежней жизни, родители Ника меня ненавидели, считали исчадием ада, совратившим их ребенка с пути истинного. Впрочем, мои родители в той же степени и по той же причине ненавидели Никитоса. Что не мешало нам обоим периодически водить друг друга на семейные праздники…

Сейчас же мне улыбались, что-то благожелательно спрашивали, о чем-то по-доброму рассказывали.

Вскоре мы сели ужинать. Не помню ни что было на ужин, ни какой у всего этого был вкус. Помню только собственное блаженство от того, что я был среди них, а напротив, прямо передо мной, сидел Никита…

Очнулся я только у себя дома. Очнулся только для того, чтобы обнаружить, что улыбаюсь все той же дурацкой улыбкой…

816-й день сурка

— Я Артем… — при виде Никиты заготовленная фраза застряла у меня в горле, но я кое-как сумел себя преодолеть и выдавить: — От Веры Фабиановны… Чтобы ты со мной позанимался…

— Ну, заходи, — буркнул Никита, пропуская меня в дверь.

Он был прекрасен, как и вчера (а как по-другому!), но я, похоже, немного пришел в себя и уже мог соображать. Во всяком случае, самостоятельно дошел до комнаты, сам нашел кресло, смог сказать несколько фраз «за жизнь». Кажется, я был даже способен вдумываться в то, чему меня учил Никитос.

Все утро и полдня я пребывал в ауте. Смотрел на Никиту и не мог насмотреться. Слушал и не мог наслушаться. Ежесекундно ощущал, что он рядом. А уж что творилось с моим телом и говорить нечего — меня аж трясло от желания!

Ближе к середине дня я немного адаптировался. Тут как раз подоспел обед, и я решился. Решился исполнить придуманный позавчера план…

Мы переместились на кухню, чтобы сварганить пару сэндвичей, — у Никиты в пятницу четвертого сентября репертуар был неизменен. Пока парень нарезал ветчину, я сварил кофе. В его чашку я бросил таблетку из арсенала Васютки, свою же чашку сразу зажал между ладонями, чтобы случайно не перепутать.

Никита сделал глоток, второй. Потянулся за сэндвичем, но передумал. Почти целую минуту сидел не двигаясь на стуле и ничего не говоря. Я следил за ним краем глаза.

— Что-то меня повело, — проговорил он наконец. — Я на диван пойду, ладно?

Встал. Постоял, держась за край стола. Неуверенной походкой направился в сторону коридора. И сполз по стенке.

Я подхватил Ника, чтобы он не грохнулся головой о пол. Оттащил в комнату. Вернулся на кухню, тщательно вымыл обе чашки и переложил сэндвичи в холодильник — зачем добру пропадать!

По версии Васютки состояние, в котором был Никита, называлось отключкой. На себе я действие этого снадобья пробовал несколько раз (далеко не добровольно!) и знал, что это похоже на провал. Только что ты разговаривал и что-то делал, а уже в следующую секунду открываешь глаза и обнаруживаешь, что валяешься где-нибудь в неподходящем месте и с тобой произошли какие-нибудь крайне неподходящие вещи.