========== Предисловие ==========
В восемьсот тринадцатый раз шла пятница, четвертое сентября. Тогда, восемьсот двенадцать дней назад, во время эксперимента что-то пошло не так. Меня отбросило в прошлое, в собственную юность, в те далекие времена, когда я ни о чем не заботился и любые невзгоды встречал в полной уверенности, что в конце концов я буду бесконечно счастлив.
Теперь я в такое давно не верил. И повторяющийся снова и снова день никак не помогал преодолеть мой устоявшийся скепсис.
Я проживал этот день, пятницу, четвертое сентября, без всякой надежды когда-либо вырваться из засосавшей меня временной петли. Каждое утро, на рассвете, круг замыкался. После 4:47 утра субботы, пятого сентября, наступало 4:48 утра пятницы, четвертого. Я с этим ничего поделать не мог. Абсолютно ничего. Я не знал, как разорвать этот круг, как попасть обратно в свои семьдесят лет. Мне, кстати, было шестьдесят восемь лет, когда я попал в петлю времени. Если добавить те восемьсот двенадцать дней, которые я, как ни крути, прожил здесь, мне теперь семьдесят.
Я, конечно, перепробовал все рецепты, которые предлагал мне мой мозг хронофизика. Настолько, насколько позволяли технические возможности моей нынешней жизни. Пробирался ночью в какие-то институты и лаборатории, что-то мастерил, что-то запускал, но, увы, никакого результата так и не получил.
Перепробовал я и рецепты, что предлагали фильмы и книги. Совершал добрые поступки пачками… Тьфу… Совершал добрые поступки в больших количествах. Тоже безрезультатно.
Пятница, четвертое сентября, с маниакальной настойчивостью все равно начиналась в 4:48 утра. Где бы я в тот момент ни был — в морге, больнице, предвариловке, самолете, багажнике машины каких-нибудь бандитов, — я в то же мгновение оказывался в своей постели в нашей старой квартире, где когда-то давно жили мои родители и я.
Я помнил все, что произошло со мной вчера. То есть то, что произошло со мной сегодня, но день назад. А весь остальной мир не помнил ничего. Если я что-то сломал, разбил, утопил, взорвал, сжег, оно вновь было целым. Если я кого-нибудь убил (такое тоже бывало), этот человек жил как ни в чем не бывало. Если я сорвался с крыши высотки и размозжил себе голову об асфальт, разлом в асфальте исчезал как по волшебству. Никто не помнил ничего. Я помнил все.
Вселенная, или, во всяком случае, какой-то ее фрагмент, исчезала без следа по истечении шестидесятой секунды сорок седьмой минуты пятого часа утра субботы пятого сентября, а на ее месте оказывалась вселенная 4:48 утра пятницы четвертого сентября. Нас всех — Землю, Солнечную систему, меня самого — бросало на двадцать четыре часа назад, и только мое сознание почему-то помнило в мельчайших подробностях все, что происходило в последние двадцать четыре часа, те двадцать четыре часа, которых как бы и не было.
Это и дар, и проклятие одновременно. Восемьсот двенадцать дней отсутствия контроля над собственной жизнью, неспособности что-либо изменить, невозможности хоть как-то повлиять хоть на что-нибудь, даже на себя. И в то же время восемьсот двенадцать дней полной безнаказанности, отсутствия последствий для любых поступков — неважно, самых прекрасных или самых низких, подвигов или преступлений!
Я уже не мог смотреть на мир как на реальность. Я видел этот день не десять, не сто, а более восьмисот раз. Я знал, что все снова повторится, разбитое склеится, мертвое оживет, все слова и поступки будут стерты. И так раз за разом. Неважно, как я поступлю - хорошо или плохо, произойдет нечто в первый, десятый или восьмисотый раз, все это сотрется без следа через несколько часов. Чтобы, будто ни в чем не бывало, начаться снова. Зачем обдумывать свои поступки, чего-то опасаться, на что-то надеяться, обращать внимание на себя или на других, да хоть на извержение вулкана посреди улицы, если все вокруг совершенно, абсолютно, с математической точностью не реально, если я сам не реален!
Это была настоящая временная петля. Без дураков. Мир возвращался в 4:48 утра четвертого сентября, становился таким, каким он был в 4:48 утра предыдущего дня, и начинал все заново. Квантовая физика летела в тартарары, законы сохранения энергии не работали, законы сохранения материи истерично хохотали над собой, хронофизика лишалась всякого смысла. Элементарная логика была бесполезной. Даже парадоксы времени не происходили…
Я жил, не меняясь. В 4:48 утра пятницы я вновь оказывался в своем теле, каким оно было вчера, каким оно было сто дней назад, каким оно было восемьсот двенадцать дней назад, каким оно было, когда меня только-только бросило в прошлое. Мое тело было таким же, как и в самый первый раз, за десятки лет до моего попадания во временную петлю, когда я в этом юном возрасте прожил эту конкретную пятницу четвертого сентября в первый раз.
Неважно, прострелил ли я себе голову, свалился ли на пилу на лесопилке, нарвался ли на нож, ввязался ли в драку со спецназовцами или ширнулся немыслимой дозой какой-нибудь жути. Я вновь оказывался целёхонький, здоровёхонький, новёхонький. Таким, каким я и был в 4:48 утра четвертого сентября в самый первый раз, десятки лет назад. Или вчера. Потому что не было разницы между десятками лет назад и вчера. И не было разницы между вчера и завтра.
Кстати, чтобы не путаться, я не называл дни здесь, в петле времени, днями. Я придумал термин «цикл». Вроде как и день, но ненастоящий. А как он может быть настоящим, если он никогда не меняется! Циклы идут своей чередой, дни — нет.
Когда меня закинуло в эту пятницу в первый раз, я, перепуганный, растерянный, паникующий, оказался в больнице, в психушке. Я ведь был стариком, уважаемым ученым, ставящим вот уже тридцать четыре часа подряд необычайно важный хронокластерный эксперимент на нашем сто раз втихую переделанном хронотроне! И вдруг оказался юнцом в старой квартире родителей! Тут кто угодно поедет крышей! В первые несколько циклов я сам искренне считал себя свихнувшимся. Потому что это было единственное объяснение, которое приходило мне в голову.
Потом я взял себя в руки и попытался прожить этот день «как положено». Получилось до ужаса страшно.
От безысходности я много раз кончал с собой. Совершенно бессмысленное действие здесь, во временной петле.
Ну а потом я начал искать хоть какие-то плюсы в том тоскливом, безысходном положении, в котором оказался. Я уговаривал себя, что мне выпал уникальный шанс, что это здорово — вновь каждый день видеть своих родителей, что мир моей молодости гораздо лучше и добрее, что мне, в общем-то, приятно быть в теле себя, юного, здорового, полного энергии. Уговаривал, потому что ничего другого мне не оставалось. А как жить иначе? В мире, где ничего не меняется? Где нет никакого будущего? Где я даже умереть не могу? Уговаривал и, к счастью или несчастью, в какой-то момент уговорил.
Из всех моих, признаться, довольно искусственных придумок, почему это не так уж плохо, когда оказываешься в петле времени, лучше всего срабатывал аргумент про вернувшуюся юность. Я был невыразимо легок, в физическом смысле этого слова легок. Мое тело поражало подвижностью и гибкостью. Мозги работали невероятно быстро. Без всяких фигур речи, на самом деле, небо было синее, трава зеленее, воздух слаще, звуки ярче, еда вкуснее. Я, убежденный гей, вновь испытывал возбуждение при виде девушек. Впрочем, я испытывал возбуждение и при виде парней. Собственно, я постоянно испытывал возбуждение, непримиримое, непобедимое сексуальное возбуждение.
К тому же я смотрел на себя нынешнего глазами опытного, мудрого, всего испробовавшего и всего постигшего гея и не мог прийти в себя от восхищения! Каким же, оказывается, я был красавцем в те годы! Лицо юное, свежее, бодрое, с бархатистой упругой кожей! Большие глаза, такие чистые, такие удивительно глубокие! Белоснежные зубы, слегка обветренные губы и тонкий нос! Даже парочка алеющих прыщей на щеке ничего не портила, а скорее воспринималась как необходимый, гармоничный, продуманный штришок, придававший моей красоте особый шарм!
