Лопатин, наконец, отпустил застывшие на его лице складки напряжения и улыбнулся:

– Черт, Родион, давай я еще им и почитаю там что-нибудь из довоенных методик: о боевых караулах на заставе, а особенно о нормах рациона для собак. Ладно уж, – наконец, согласился он, – ты – комбат, ты – командир, твои приказы не обсуждаются.

Все верно. И я чую, что сейчас попрут эти с-суки. Знать бы только откуда. Ну, – подмигнул Лопатин, – тогда не поминай лихом. Родя, в случае чего – жмись задницей к тому краю, к броне, или зови на помощь. А я сейчас как пойду, да как взбодрю там личный состав резерва, как вдарим мы потом по фашисту танками…

– Иди, – хлопнул его по побелевшей от соли спине Филиппов, – вдарит он. На всех и осталось-то всего по три-четыре снаряда. Зенитки вообще – ветер в стволах гуляет.

Лопатин взобрался не бруствер окопа и, пригибаясь к земле, засеменил вдоль кустов к ближайшей мазанке…

Комбат, тем временем, поднял лицо к прожаренному солнцем небу. «Сейчас бы в речку, – думалось ему, – с берега или нет, лучше с мостков. Стать спиной и, расставив руки в стороны, свалиться назад, плашмя. Чтобы перехватило дыхание, чтобы ледяная вода сошлась над тобой, а ты падаешь камнем вниз, где еще холоднее от донных родников, а потом, чувствуя, что не хватает воздуху, судорожно гребешь наверх. И вот как только выскочишь на поверхность, тут же, не в силах больше сдерживать рвущийся наружу крик непременно заорать, что есть мочи…!»

Опуская лицо и, возвращаясь в знойную действительность, Родион открыл глаза, снял с ремня фляжку и жадно напился. Не успел он вернуть незаменимый армейский сосуд на место, как по спине и бокам неприятно потекли струйки пота. «Чтоб тебе провалиться, – с досадой выругался Филиппов, – куда ж ты сразу растекаешься, вода-водичка»? И не пить нельзя, а попьешь, так будто из кружки окатили…».

Он обтянул намокшую над ремнем форму и, пригибаясь, зашагал к ближнему орудию, но, не дойдя что-то около двадцати шагов, остановился и вслушался. Злой, протяжный свист наполнил окружающее пространство.

«Мины-ы-ы!!!» – Закричали бойцы, и все, как один бросились на дно окопов. Филиппов тоже присел на корточки. Опершись спиной на высохший под солнцем, словно кирпич земляной срез, он опустил голову и заткнул руками уши.

Часто и гулко застучало по земле. От тряски ноги Родиона поползли вперед, но отпускать уши, чтобы упереться руками, он не решился. Пришлось-таки ему помимо своей воли усесться прямо на пятую точку.

Выглядело это так, будто он испугался, а командиру негоже так выглядеть в глазах подчиненных. Хорошо хоть пока никто не видит этого, поднялась пыль. Мины ложились чуть дальше, на тот край села, где стояли советские зенитки и танки. В место, где у дороги окопались два расчета сорокапяток, ничего не попало.

Непроглядная пелена накрыла все вокруг. И вдруг ударило совсем рядом, в роще! Рухнули на дорогу, заворачивая вихрями неподвижный, знойный воздух несколько больших деревьев. Это уже начала работу дальнобойная немецкая артиллерия. Вот загремели, выбрасывая вверх лесную землю, снаряды второго залпа, что, как и первый, ложился туда же, в рощу. «Значит, – делал вывод комбат, – ориентиры заданы не точно, а корректировщик огня просто ничего не видит».

Но рано радовался Филиппов. Похоже, каждый в этом дьявольском немецком оркестре знал свою партию назубок и с присущей им педантичностью вступал в строго определенное время.

Третий залп вражеской артиллерии захлопал вокруг расчетов и стал сдвигаться к центру села, где навстречу этому валу огня наступал минный град. Было видно, как начали загораться строения. Где-то разбило сарай, поскольку к окраине неслись две ошалевшие от грохота коровы. За ними, наплевав на страх погибнуть, бежали люди, пытались их завернуть. Через минуту плотность огня только усилилась, значит, артподготовка подходила к концу.

Филиппов встал и опустил руки. С его фуражки и плеч осыпалась земля. В двухстах метрах правее еще раз пять грохнуло, и наступила долгожданная тишина.

– К бою!! – Хрипло выкрикнул комбат сорванной глоткой и вдруг понял, что сам того не помня кричал от страха, находясь под обстрелом в траншее. «Ну вот, – только и подумал Родион, окидывая кислым взглядом исковерканное снарядами и минами село, – вроде не первый день воюю, а чего-то …дал слабину».

Плотно дымили танки его козыря – резерва, горели дома, бегали по Легедзино люди, тушили что-то, кричали: «Хлопцы, за что ж нам такое? Мы не воюем немца? …То ж, воны тут свои танкы поставилы, а нас за то зпал’яць? Нехай бы там де, в поли воевалы, нас защо пожглы…?»

– Командир! – позвали Филиппова из соседнего окопа. – Глянь в биноклю, штось пылит со стороны поля…

Родион выбрался на бруствер, отряхнул футляр оптики, открыл его и припал к окулярам. Весь край большого пшеничного поля, что раскинулось с другой стороны села, дымил и пылил. К Легедзино шло не меньше двадцати немецких танков и пехота. Прав был Лопатин, обошли их, идут прямо на резерв, а что там осталось из целой техники после минной атаки – неведомо.

Вдруг за дымовой завесой пожаров захлопали выстрелы пушек! «Значит, что-то все же уцелело?» – Едва только успел подумать комбат, как за его спиной отчаянно затрещал трофейный пулемет. «Немцы!» – Кричали бойцы и, не дожидаясь приказа, открыли огонь по придорожным кустам.

В дальней траншее началась какая-то возня. Филиппов всматривался в спины своих солдат и только секунд через десять понял, что там идет рукопашная схватка. Выскочившие из леса немцы, похоже, и сами не ожидали, что попадут прямо на советские позиции. Красноармейцы оказались порасторопнее, быстро собравшись гуртом, они стащили в окопы растерявшихся фашистов и, пока одни бойцы кололи их штыками, другие начали палить по кустам и деревьям.

– Обложили, – вслух сокрушался Филиппов, – проспали, черт подери, про-спа-ли!

Он бросился к дальнему орудию, только что грохнувшему выстрелом, но над головой что-то оглушительно хлопнуло, и Родион упал, не добегая до него всего несколько шагов. Гимнастерка на боку была разорвана осколком и окрасилась бордовым…

– Не стрелять! – Хрипел Родион, доползая до окопа. – Беречь снаряды для танков!

– Что тут беречь? – Стаскивая раненого комбата с бруствера, указывал в сторону дороги командир расчета.

Филиппов, преодолевая боль, выпрямился. На окраине рощи «разулся» еще один «Panzerbefehlswagen», свеженький.

– Откуда он тут взялся? – Опешил комбат. – Я его не видел…

– Никто не видел, – пояснил старшина, – а как начал смещаться огонь артобстрела, он и выполз откуда-то из-за деревьев. Я приказал кончить гада…

– Гада! – Повторил за ним Филиппов, чувствуя, как сбивает ему дыхание рана. – Верно, Вакуленко, верно! Серега, сшибайте им лапти, бейте под катки, раз уже и сюда пролезли суки…

Сорокапятка Вакуленко уже выцеливала следующий, ползущий по окраине рощи танк. Рисковать было нельзя, снаряды были на исходе, а эта Pz-шка шла к ним во фронт. Что ей в лоб эти 45 миллиметров? Только ежили удачно попасть.

Вдруг из засыпанного окопа, который уже заутюжил броней этот «Panzerbefehlswagen», прямо из земли поднялся на руках окровавленный боец с гранатой. Ноги его не двигались, то ли были сломаны, то ли придавлены, но он нашел в себе силы выдернуть кольцо, опереться одной рукой, а другой бросить боевую железку на «спину» отползающей немецкой бронемашине. Хлопнул взрыв, заставивший геройского бойца откинуться на спину. Оглушенный танк повело влево, он ввалился правой гусеницей в окоп, остановился и задымил, поливая из пулемета по позициям обороняющихся. У обстрелянного им орудия Вакуленко наступило смятение. Бойцы, кто успел, бросились врассыпную или скатились и траншеи.

Выручила вторая, дальняя пушка. Тремя снарядами она заставила и этот Pz. III умолкнуть, а вскоре и вспыхнуть открытым огнем.

Стрельба становилась тише. Тут же от дальнего орудия прибежал младший сержант Малашин:

– Товарищ майор, – принялся он докладывать, но сидящий, откинувшись спиной на земляную стенку траншеи, Филиппов не дал ему договорить: