– Что на счет футбола? – спросил я, глянув на папу. Он посмотрел на доктора Винчестера, тот в свою очередь посмотрел на него, глубоко вздохнул и повернулся ко мне.

– Томас, скорее всего ты больше никогда не сможешь играть в футбол.

Желудок екнул, исторгнув то малое количество воды, что я принял. Спину прострелила боль, когда я попытался согнуться, чтобы сплюнуть воду. И папа, и доктор придержали меня с одной стороны, на помощь им пришла и медсестра.

И все же я спас Румпель.

Это по-прежнему того стоило.

Но что у меня есть теперь? Лишившись единственного, что долгие годы имело значения в моей жизни, с чем я остался?

Папа закрыл дверь в палату, когда доктор Винчестер вышел, чтобы назначить на следующие пару дней ряд тестов. Как только дверь затворилась, я почувствовал, как атмосфера в комнате изменилась.

Папа некоторое время стоял у двери, упершись рукой в раму и прислонившись к ней, после чего протяжно выдохнув, развернулся и посмотрел на меня.

Ладно, вперился взглядом, если сказать точнее.

Ну вот, начинается.

– Я всегда думал, что ты идиот, – мрачно сказал он. – Но никогда не осознавал, каким большим идиотом ты на самом деле являешься.

Он медленно подошел сбоку кровати, я попытался отодвинуться, хотя и не знал, куда собирался деться. Едва ли я вообще мог двигаться и почувствовал, как во мне поднимается странная паника.

Я вообще не мог двигать ногами, а руками лишь немного. Стоило слегка передвинуть руку – совсем чуть-чуть – я почувствовал, как устали все мышцы от плеча и до запястья.

Я оказался в ловушке.

– Ты хоть понимаешь, что наделал? – его голос по-прежнему был мягким и тихим, я оглянулся на дверь, гадая как далеко от моей палаты находится ночная медсестра. – Ты, возможно, проебал всю свою оставшуюся жизнь за один глупый, бессмысленный поступок.

– Не бессмысленный, – услышал я свой шепот и тут же пожалел, что произнес это вслух.

– Что? – огрызнулся он. – Что ты сказал?

– Ничего, – пробормотал я.

– Не бессмысленный, говоришь? – в его голосе явно слышалось презрение. – Ты чуть не умер, Томас! Пройдет еще по меньшей мере два сезона, прежде чем ты снова сможешь играть! И ради чего, а? Из-за какой-то юбки?

Еще два сезона?

– Я думал, доктор сказал…

– Этот мудак сам не знает, о чем говорит! – махнул рукой папа в сторону двери. – Ты будешь снова играть, тебе лишь надо перестать быть киской и встать с этой чертовой кровати как можно быстрее. Хватит спать, ты меня слышишь?

Я посмотрел на него, а затем вниз на одеяло, прикрывавшее мои ноги. Попытался увлажнить губы, но язык был слишком сухим, и у меня опять начался кашель. Стоило мне его унять, как я попытался передвинуть ноги так же, как проделал это с руками.

Ничего.

Они не болели, в них не ощущалось напряжения или утомления. Я просто не мог ими пошевелить.

– Папа, – прошептал я, вновь подняв на него взгляд. Паника накатила снова. – Я не могу ими пошевелить, пап. Они просто… не двигаются.

Сердце начало колотиться сильнее, о чем свидетельствовал и усилившийся писк монитора сбоку от меня. Легкие расширялись и сокращались вновь и вновь, казалось я совершенно не мог их успокоить. Я напрягся, пытаясь совсем немного сдвинуть ногу, но ничего не происходило.

Ничего.

– Папа…

– Прекрати, – сказал он сквозь сжатую челюсть. – Все может занять немного времени, но ты через это пройдешь. Ты будешь играть в профессионалах.

Я даже не мог слушать, что он говорит. В голове начало стучать от напряжения в попытках двинуть ногой – или хотя бы пошевелить пальцем. Дыхание срывалось, и на мониторе пульс начал зашкаливать. Зрение затуманилось, и я попытался ухватиться за поручни кровати, когда голова начала кружиться, но моя рука просто шлепнулась сбоку.

– Папа!

– Прекрати, Томас! – крикнул он. Я почувствовал его руки на моих плечах, а затем еще чьи-то ладони – медсестры – взявшие меня за руку. – Ты себе навредишь!

– Расслабься, Томас, – сказала медсестра. – Мне следует вколоть ему седативное?

– Нет, не нужно ему успокоительное! – заорал на нее папа. – Бога ради, он только что вышел из комы. Ты хоть в школу ходила?

– Простите, доктор.

– Томас! – От его голоса я съежился и это, наряду с его руками, держащими меня за плечи, совсем не способствовало моему расслаблению, однако от этого я немного притих. Мышцы, которые я мог контролировать, напряглись и замерли.

– Я хочу видеть Николь, – сказал я, глядя на медсестру. – Где Николь?

– Сейчас тебе нужно отдохнуть, – сказал папа, он нажал на мои плечи и стал потихоньку опускать меня на кровать.

– Ненавижу спать на спине, – проворчал я.

– Так лучше контролировать верное положение трубок, – сказал папа, его голос значительно смягчился. – Еще один стимул для тебя постараться и пройти через это, верно сын?

– Когда я смогу увидеть Николь? – пробормотал я.

– Я займусь этим, – пренебрежительно произнес папа.

– Она все еще пытается пробиться сюда, – услышал я слова медсестры, сказанные моему папе. – Мне позвонить ей утром?

– Ни в коем случае, – ответил папа и с мгновение смотрел на меня. – Я позабочусь об этом.

Стоило моей голове коснуться бугристой, жесткой подушки, как глаза сами собой закрылись, а голоса исчезли.

Когда вновь их открыл, то палата была залита светом, а я был один.

Голова болела, а во всем теле не было такого места, которое бы не ныло в той или иной степени. Я хотел перевернуться, но никак не смог. У меня не хватало сил, а все эти опутывающие меня трубки и всякая хрень совсем этому не способствовали.

Долгое время я просто лежал и пялился в потолок.

Заглянула медсестра – уже не та, что была ночью – и проверила мою капельницу. Она наклонилась и сменила пакет у края кровати, как я понял, он был подсоединен к катетеру.

Просто охренительно.

Обратите внимание на сарказм.

Дав еще немного воды, которую мне удалось удержать в желудке, она вышла, вновь оставив меня в одиночестве. Я пытался пошевелить пальцами, по одному за раз, просто приподнимая и снова опуская их. Похоже, у меня неплохо это получалось и несильно утомляло. Затем я попробовал приподнять запястья, и с этим вроде тоже не было проблем.

А вот руки были совсем другое дело. После двух попыток я опять был истощен и вновь уснул.

Тесты, тесты, тесты.

Весь гребанный день и большую часть следующего утра.

Могу ли я почувствовать это или то? Подними это, согни то.

Мне хотелось во что-то врезать, но полное сжатие кулака переутомило меня настолько, что пришлось на хрен вздремнуть.

Может папа был прав, и я был киской.

Мне хотелось увидеть Николь, но когда я упоминал ее, он менял тему или просто говорил мне заткнуться.

Я проснулся от голосов в коридоре.

– Я собираюсь с ним поговорить, Лу.

– Он не готов.

– Ну, мне в любом случае нужно с ним побеседовать.

– Я не позволю.

– На данный момент у меня неполный отчет о происшествии, и дела полиции перекрывают твой авторитет здесь, в больнице. Я собираюсь с ним поговорить.

– Не пудри мне мозги. Ты об этом пожалеешь.

– Дела полиции, босс.

Дверь открылась, я поднял взгляд и увидел, как Грег Скай входит в палату. Мне все еще был виден папа, который стоял в коридоре вцепившийся в свои волосы одной рукой и прожигающий глазами дыры в спине Грега. Тот прикрыл за собой дверь.

– Как поживает мой герой?

Я улыбнулся и издал слабый смешок, который оказался охренительно болезненным. Попытался сделать глубокий вдох и снова поднял на него взгляд.

– Как поживает моя Румпель? – спросил я.

Грег покачал головой и улыбнулся.

– Николь в порядке, – сказал он. – Она очень по тебе скучает.

– Она придет? – спросил я.