— А ежели Герденю в покоях не отыщем? — спросил дядька Лука.
— Лучше бы отыскать, — засмеялся Довмонт, — но, ежели не отыщем, беда небольшая, сам объявится.
— Это как же он так объявится? — с удивлением спросил Давид Якунович.
Было видно, что план ему не понравился.
— А вот как: Герденя едва узнает, что у него казну из города увели, так и вовсе обезумеет, бросится за нами вдогон. Мы же изобразим, будто бежим с казною ко Пскову. Герденя захочет нас догонять и кинется через реку с дружиной. Тут-то на реке и будет сеча. Они — раздетые, в беспорядке, мы — при всём оружии и доспехах.
Пока Довмонт рассказывал, лицо Давида Якуновича постепенно менялось и теперь выражало полное удовлетворение.
— Ну, князь! — сказал он с восторгом. — Придумал отменно. А ежели Герденю нам в городе захватить удастся, тогда как? Нам же не он сам нужен, нам нужно, чтобы его дружина на Псков не зарилась.
— Так же и будет. Узнав, что мы захватили князя в полон, целёхонькая его дружина бросится за нами. Нам только важно не показывать главные наши силы. Пускай их думают, что нас не более сотен двух.
Битва на двух берегах
ыл у Довмонта ещё один интерес в Полоцке. Об этом знал только дядька Лука, но и тот помалкивал. Жена Гердени, княгиня Евпраксия, приходилось ему тёткой по матери. Последний год Евпраксия жила словно в заточении, умоляла освободить её из плена, а также и от нелюбимого мужа.
«Не муж он мне, а мучитель, истязатель души и тела моего», — писала она в коротких весточках.
Евпраксия тоже была на тех похоронах. Миндовг рассчитывал на её помощь более всего. Но она с гневом отвергла его просьбы. Первая тайно послала она слугу к Довмонту с известием: «Приезжай скорей за супругою, здесь творится неладное». Ничего более сообщить она не могла, да и сообщать тогда было нечего. Сколько раз, вспоминая те дни, Довмонт корил себя за то, что не бросил дела, не помчался на выручку Анны. Известие он получил. Сам слуга княгини другого добавить не мог, лишь твердил своё: «Евпраксия зовёт, приезжай!» Он и не вскочил на коня, не отправился к Миндовгу. Решил, что пустяки пришли в голову тётке, — и как он предстанет вдруг перед великим князем?
Не окажись тогда под рукой у Миндовга её услужливый муж, миновали бы их многие страдания. Говорили, что с тех пор Евпраксия и Герденя живут словно враги, что он всюду держит её под замком.
Стоял град Полоцк при впадении Полоты в Двину ещё с дорюриковых времён. И кривичей, что селились в этих местах, называли полочанами. А если кто вспоминал годы великого князя Владимира Святого, то помнил и неудачное его сватовство к дочке полоцкого князя Рогнеде. Отцом красавицы Рогнеды был знаменитый варяжский князь Ригволод, и полоцкие земли ему достались в награду за верное служение великому воину Святославу. После гибели Святослава в схватке с печенегами Рогнеда была просватана за старшего его сына Ярополка, который воссел на великокняжеском столе в Киеве и отправил дружину в Новгород, пожелав изгнать оттуда Владимира. Но младший, Владимир, совершив у варягов ратные подвиги вместе со своим дядей-богатырём Добрыней, отвоевал у Ярополка киевского назад Новгород, а потом решил отнять и державу вместе с невестой.
Невеста была прекрасна, но кичлива. Она не видела прежде ни Ярополка, ни Владимира. Однако один сидел в Киеве и звался великим князем, другой только-только вернулся, и хотя подчинил себе Новгород, даже о самом появлении его на свет ходили смутные слухи. В Полоцке говорили, что матерью его была Малуша-ключница — то ли пленная дочь древлянского князя Мала, то ли просто обыкновенная рабыня. В любом случае Владимира можно было считать сыном рабыни, и ровней он Рогнеде никак не мог быть. Так считала красавица дочь Ригволода. Так послам Владимира и объяснила. Она только не успела разобраться, за кем сила.
Через несколько недель Владимир сам явился под стены Полоцка. Ригволод был уже стар, и в дружине его были всё больше постаревшие былые вояки. При Владимире же было огромное войско из варягов, новгородцев, чуди и кривичей. Варяги Ригволода соединились с варягами Владимира и сдали город без битвы. При взятии был убит сам князь с двумя сыновьями. А Рогнеда, теперь уже насильно, стала женой Владимира.
Однако с тех пор повелось непокорство полоцких князей великим князьям киевским. И уже во времена правления Владимирова сына, Ярослава Мудрого, пришлось тому воевать со своим племянником Брячиславом. Брячислав был молод, храбр, но не мудр. Сдуру он решил отвоевать себе независимость, а для того напал на новгородцев, когда те услали свою дружину в Киев. Ограбив город и набрав пленных, он, отяжелённый добычей, медленно возвращался назад. Он уже радовался победе и не догадывался, что недалеко от Пскова его поджидает Ярослав, прозванный Мудрым. Ярослав наказал грабителей, новгородцев отправил домой со своим добром, но самого юного князя пожалел и отпустил в Полоцк.
С тех пор город расстроился. Был в нём и детинец, почти как во Пскове, построили полочане и Софийский собор по примеру новгородского.
Даже когда после Брячислава занял княжий стол язычник Товтивил и то присоединял Полоцк к Великому княжеству Литовскому, то вновь становился сам по себе, в городе держалась православная вера. А потом и сам племянник Миндовга Товтивил стал православным. Хотя никто не мешал и язычникам поклоняться своим идолам. Так было и когда Миндовг сам был язычником, так оставалось, когда он поменял язычество на христианскую веру и принял от Папы Римского звание короля. И когда он снова отказался от христианства, обратившись к вере предков, полочане продолжали собираться на богослужения в собор Святой Софии. Так же было и теперь, при православном Войшелге, который оказался лютее лютого волка, карал направо и налево, не разбирая ни крестов, ни оберегов.
Незаметно переправиться через Двину нескольким людям можно и вблизи города, но не большому войску. Большому войску нужен простор. И как бы люди ни старались двигаться тихо, лошадям не прикажешь — обязательно три-четыре заржут, а ещё кто-нибудь громыхнёт оружием, кто-то щит уронит. Поэтому пришлось пройти в отдалении от реки лесом, далеко вниз по течению.
Место для переправы показал седоусый. Он всё больше нравился Довмонту, и даже Василий разговаривал с ним по-дружески, не как с врагом. Довмонт и отдал его под присмотр Василия.
Переправлялись по очереди. Сначала переправилось два десятка воинов Довмонта. Лошадей с навьюченными доспехами вели рядом. Так же рядом и плыли. Переправившись, быстро надели доспехи, и под их охраной пошла в воду вся дружина. Потом пошли псковичи. Довмонт никогда не переправлялся с дружиною без охраны на обоих берегах. Река как раз то место, где любой отменный воин превращается в мокрого безоружного голого мужика. И даже на своей земле при переправах князь выставлял охрану.
Над рекой клубился туман, расползался по полю. Некоторое время они шли вдоль реки, чтобы приблизиться к спящему городу.
— Не растерять бы нам друг друга, — с тревогой проговорил псковский воевода.
Туман и в самом деле, с одной стороны, скрывал их от врагов, но и делал невидимыми друг для друга.
— Думаю, встанете тут в засаде, за высоким кустарником, — сказал Довмонт. — Здесь он привык переправляться. Ежели Герденя прознает про нас, вы быстро уходите за реку. Герденя от этого и вовсе растеряется, не поймёт — то ли надо город спасать, то ли за вами гнаться.
— Если же он пойдёт к нам за реку? — спросил псковский воевода.
— Тогда мы ударим его сзади. Сами же мы двумястами войдём в город. Одну свою сотню с дядькой Лукою оставляю при вас.
— А ежели город он замкнёт?
— Отобьёмся, — уверенно сказал князь.
Воевода Давид Якунович был юным воином, когда полоумный сын покойного псковского князя Владимира Ярослав Владимирович, полюбивший рыцарство, навёл немцев на Псков. А посадник Твердило, тайно сговорившись с ними, открыл им среди ночи городские ворота. И псковичи, готовые стойко держаться, оказались под рыцарями. В белых плащах с большими чёрными крестами, рыцари считали православных язычниками и обращались с ними словно с диким стадом. Немало сынов из лучших семейств угнали они тогда как заложников. Давиду Якуновичу удалось укрыться, уйти в Новгород, где он присоединился к дружине князя Александра Ярославича Невского. Не подоспей молодой князь, не было бы ни Пскова, ни Новгорода, а стояли бы на их месте немецкие поселения. Уже в дневном переходе от Новгорода грабили и жгли деревни немецкие рыцари.
