— Что делать будем? С кем станем город оборонять? — спросил степенной посадник воеводу, хотя ещё более спрашивал он об этом и самого себя.
— Три сотни воинов у города есть. Да ополчение по всем улицам соберём — тысячу. По селениям — ещё сотен пять. А ведь и изгнанный князь не помог бы.
Гаврило Лубинич не спорил. Хотя и сам он и воевода понимали: не прогони вече князя, уже спешили бы в Новгород посыльные за помощью. Отец обязательно прислал бы сыну новгородский полк, а с ним подошли бы ещё и низовские — от иных русских городов. Ту неделю, пока подошла бы подмога, город продержится. А вот как без подмоги?
— Ждём два дня вестей от Довмонта. Не будет — к вечеру снаряжаем гонцов в Новгород к Ярославу Ярославичу. Иначе и нам погибель, и городу. — Степенной посадник знал, что воевода с ним спорить не станет.
Однако весть скоро пришла. Только не та, которую они ждали.
Вечером на посадников двор принесли парня. Был он в одной изодранной, окровавленной нательной рубахе, бос. К голове присохла грязная перевязь.
— Димка! — ужаснулся посадник. Три дня назад снаряжал он Димитрия, дальнего своего сродственника, вместе с сыном и псковскими боярами для почётной встречи литовского князя. Было тогда под Димитрием красивое новое седло, а под седлом — молодая резвая кобыла диковатого нраву, сам же Димитрий браво улыбался, лихо закинув назад голубой плащ, чтобы не мешал во время верховой езды.
— Где подобрали?
— На краю посада, в Завеличье. Добрел до первых домов, там и упал.
Женщины попытались снять клочья рубахи, но они словно вросли в израненное тело.
Пока дожидались лекаря, посадник сам острым ножом аккуратно разрезал её по частям, и глазам его предстала страшная картина. И спина и плечи превратились в единую гноящуюся рану, которая начинала уже смердеть. Тело парня осторожно обмыли, прибежавший лекарь приготовил питьё, другим настоем смазал воспалившиеся места.
— Кто напал на вас? Где остальные? — несколько раз подходил с вопросами посадник.
Но Димитрий не слышал их. Всякий раз, когда он вскидывал голову и произносил иссохшим от внутреннего жара ртом невнятные слова, посадник напряжённо вслушивался в его речь, но смысла не находил. Хотя и без объяснений было понятно, что с теми, кто выехал навстречу Довмонту, случилась беда.
— Что задумал, Гаврило Лубинич? — спросил воевода Давид Якунович, когда посадник в первый раз рассказал ему о тайных переговорах с Довмонтом. — Такой князь сложа руки сидеть не будет. Он или друг, или враг.
И степенной посадник не стал притворяться, будто не понимает, о чём речь. Упаси Господи от опасного врага внутри детинца.
— Кроме как другом, ему больше быть некем. Сам подумай — в литовской земле ни ему, ни его роду жить невозможно. Немцам он насолил так, что и на их земле ему не жить. Остаёмся мы да Новгород.
— А если он с хитростью... чтобы пожечь да пограбить? Или не слыхал, как он в битвах неистов? Сам немецкий магистр мечтает о его погибели.
— На тебя надеюсь. Будешь за ним тайно приглядывать. А там и посмотрим, как они с дружиной себя поведут. Или дадим от ворот поворот, или поселим на земле. — Посадник говорил спокойно, однако сам хорошо понимал, что такого прежде не знали во Пскове, — никогда иноземный князь, не из Рюриковичей, не садился в их городе княжить. Да и на Руси об этом не слышали. Так что Псков и в этом был первым.
С жёнами и детьми малыми строем не пойдёшь — у всех своя скорость. И потому люди его хотя и поспешали, но за день много не проходили. Однако Довмонт отрядил дозорных. И пусть была на душе страшная тьма, но воинские порядки он не забывал. Несколько пар лазутчиков, кто верхом, кто пеший, шли впереди, обогнав основной отряд, и несколько пар замыкали шествие. И были ещё по три десятка воинов, при доспехах и оружии, — отряды эти тоже шли спереди и сзади. В доспехах много, особенно по жаре да морозу, не погуляешь. Доспехи в сече хороши. Их везли на повозках посредине обоза. И несколько раз в день одни воины сменяли других. Остальные шли в кольчужных рубахах. Также и князь — менялся с воеводою, но кольчуги не снимал.
Ещё недавно эту землю они считали почти что родной — Великое княжество Литовское, а теперь именно тут и подстерегала самая опасность.
Воевода, дядька Лука, крещённый до рождения Довмонта, неожиданно остановил коня рядом с Довмонтовым.
— Уж скоро Змей-камень, граница. Я чего боюсь: а ну как там передумали и не пожелают нас к себе пропустить? Ежели мы на границе псковских бояр не встретим, идти нам далее или стоять и ждать?
— Я и сам думаю о том. Мы идём к ним как друзья, не враги. А потому их границу нам пересечь не можно. Будем стоять, пока нас не примут. Ты же поедешь подтверждать уговор. Мы их не идём воевать, мы убежища ищем. Взамен предлагаем дружбу и свой меч.
Будущее было темно и страшило. С родной земли изгнанники, примут ли их где в чужом доме?
Со стороны леса к воеводе поспешил один из лазутчиков, что-то сказал негромко, с тревогой.
— Хотели тихо пройти, князь, — не получится. — Лицо воеводы стало озабоченным. — Впереди отряд рыцарей, на нашей дороге нам навстречу, с большим полоном. Двух наших лазутчиков повязали.
— Хороши же лазутчики, что дали себя полонить! — сурово проговорил Довмонт. — Много их, рыцарей?
— Десятка полтора-два.
Небольшие рыцарские отряды время от времени бродили по землям соседей, захватывая по пути любое добро: хоть конское снаряжение, хоть людскую обувку, а хоть и владельцев этой обувки. Людей можно было продать на любом торге. Да и самим рыцарям всегда требовалась прислуга.
На случай такой встречи у Довмонта с дядькой Лукой был план. Немедленно часть всадников подалась влево, другая часть вправо. Негромко лязгнули доспехи.
— Я буду держать спереди, ты — ударишь сзади, — напомнил князь.
Воевода согласно кивнул, и по взмаху его руки часть воинов, разобрав оружие с повозок, отправилась вслед за ним.
На узком пути боевым строем не развернёшься. И когда на тебя со всех сторон неожиданно и остервенело нападают опытные бойцы, а тебе и коня не повернуть, — конец предрешён.
Едва удалось воинам Довмонта врубиться клином между теми, кого гнали в плен рыцари, и самими рыцарями, как началась недолгая битва, в которой князю Довмонту ударить как следует не пришлось. Разве что помял он пару-другую шлемов своим длинным мечом. Скоро тот, кто гнал в плен, сам оказался пленником.
Лишь один из рыцарей оборонялся умело и яростно. Нескольких Довмонтовых воинов он сбил на землю, у двух сквозь кольчуги, надетые поверх рубах, проступили кровавые пятна. Лошадь под ним крутилась во все стороны, скалясь, словно дикий зверь. Оказавшись позади воеводы Луки, рыцарь уже занёс меч для удара, и тогда скорей всего воевода распрощался бы с головой, но тут подоспел Довмонт. Подхватив у одного из пеших своих воинов копьё, он ударил им рыцаря в сверкающее металлическое оплечье, и рыцарская рука с мечом бессильно упала. А через мгновение на него навалились со всех сторон пешие и стянули его с бешеной лошади на землю.
Когда же поснимали с рыцарей доспехи, оказалось, что большинство из них ещё и к настоящему мужескому возрасту не подобралось. Младшие сыновья из семей обедневших германских баронов. Дешёвые железные панцири, наспех выкованные городским оружейником, да худая кобыла — вот и всё, что при них. Потому и победа над ними досталась не столь трудно. Опояшут рыцарским мечом, наденут поверх доспехов белый плащ с чёрным крестом — и вперёд. Там, впереди, на чужих землях, всё может быть — и богатства с замками, и смерть. Только богатств и замков, как всегда, на всех не хватает, зато смертей и увечий — сполна многим.
Воины Довмонта, быстро и умело увязав им руки за спиной, другой верёвкой связали их попарно — так будет лучше гнать.
— К конским хвостам привязать, пусть бы тащились, — пошутил молодой Довмонтов воин. У старшего из рыцарей, высокого, тощего, длиннорукого, через всю щёку шёл старинный шрам, возможно полученный ещё где-нибудь на палестинских землях. Этот старый немец чуть не лишил воеводу головы. Теперь вторую его щёку тоже украсила красная полоса, — видимо, когда стаскивали на землю, кто-то приложил к нему своё оружие. Лошадь у него была хороша, да и всё конское снаряжение выглядело побогаче. Левую руку свою он прижимал к правому предплечью — это уж Довмонт копьём приложился.
