Мамина ладонь мягко легла мне на плечо:

— Он никогда не сможет уйти от тебя. Сколько бы ни пытался, всегда будет возвращаться. А ты всегда будешь его ждать. В этом и заключается благословение Афродиты. Для мужчины и женщины это одновременно величайший дар и страшное проклятие.

Странно, почему мама была так добра к Ясону, ведь он разбил ее сердце почти так же, как мое. Не хотелось обижать маму, но…

— Ма, ну неужели ты веришь в эти сказки? Все-таки в двадцать первом веке живем, а?

Она улыбнулась мне, словно неразумному ребенку:

— Но ведь пока все так и выходит. Он вернулся.

Я только пожала плечами:

— На открытие памятника и только. Встретится с братьями, напьется в таверне, а потом соберет свои манатки и свалит.

Мама нежно пропустила меж пальцев прядь моих волос:

— Он уже увидел тебя, моя девочка. Никуда теперь твой Ясон от тебя не денется. Здесь остался его якорь, а ты его маяк. Свет его очей.

Не припомню, чтобы Гликерия Ангелисса прибегала к такому высокому пафосу. Я потерлась щекой об ее руку и примирительно сказала:

— Поживем, увидим, мама. Я уберу посуду.

— Хорошо, — мама повернулась к столу, — а я уложу Тесея.

Малыш уже спал, пристроив голову на руку прямо между своей тарелкой и кружкой. Мы с мамой понимающе переглянулись и улыбнулись. Ничего удивительного, если учесть, что свой день этот непослушный мальчишка начинал часов в шесть утра.

Выходил на кухню, залпом выдувал стакан парного молока утренней дойки и удирал гулять, прихватив с собой пару пирожков с тарелки. А потом со стайкой таких же загорелых и поцарапанных пацанов бежал на рыбачью пристань или на виноградники или еще Бог знает куда.

То, что в Тесее верх взяла бурная кровь листригонов, было понятно почти с самого его рождения. Он поплыл раньше, чем встал на ножки, не признавал никаких игрушек, кроме корабликов, и никакой другой одежды, кроме тельняшки. Я смирилась. Все-таки его отцом был пловец и ныряльщик, каких больше не найти ни в Ламосе ни во всей Тавриде.

Мальчик висел на моей маме, как обезьяний детеныш, обхватив ее руками и ногами. Я проводила их долгим взглядом, а затем занялась уборкой стола и грязной посудой.

Братья сегодня ужинали в городе, а отец, озадаченный историей с подделкой нашего вина, ушел к себе в кабинет вместе с той самой бутылкой. Так что работы у меня было не так уж много.

А раз так, я решила испечь печенье.

Выпечка — это маленькое домашнее волшебство, которому бабушки и мамы учат своих дочерей с детства. Разве не чудо происходит в горячей духовке, когда из сырых яиц, какао-порошка и безвкусной муки — из этой неаппетитной темной жижи — вырастает пористый, как пемза, шоколадный бисквит? Или рассыпчатое печенье.

Искусство создания пирожных делает наш мир лучше. Печенье в картонной или жестяной коробке — всего лишь печенье. Пряники в пластиковом пакете — просто пряники. Но если смешать те же ингредиенты своими руками, добавить в тесто немного терпения, а в крем чуть-чуть любви, вы получите чудодейственное лекарство от разбитой коленки для своего ребенка и от разбитого сердца для себя.

Оставив печенье остывать на противне, я накрыла его чистой салфеткой и в последний раз оглядела кухню. Тарелки вымыты, разделочные доски выскоблены добела, столешница вытерта и отполирована сухой тряпкой. Можно выключать свет и идти наверх.

Тесей крепко спал, накрытый из-за жары одной лишь простыней. Над его кроватью раскачивался кораблик, передававшийся в нашей семье из поколения в поколения. Вот уже семь лет, как он принадлежал моему сыну.

Я присела на край кровати и отвела со лба спящего мальчика прядь бронзовых волос. С каждым годом он становился все больше похож на Ясона, и это видела моя семья, это видел весь город. Скоро придет день, когда это увидит сам Ясон.

Как я ни была обижена на него, как ни бунтовала против богини, как ни отказывалась признать нашу связь, ясно было одно: я была навеки отравлена его запахом, синевой глаз, солью кожи, проникшей в мою кровь и сделавшей нечувствительной к другим мужчинам.

Жалела ли я о том, что Ясон свой юной беспечной любовью обрек меня на одиночество? Нет, и только по одной причине. Того огня, который он зажег во мне, хватит на всю оставшуюся жизнь. И самое главное: прежде чем он бросил меня, я успела вырвать у него самое ценное, самое дорогое — моего сына. Пусть этот бродяга живет, как хочет, я за все вознаграждена заранее.

А если он уедет? Просто поймет, что эта земля и эта женщина стали ему чужими, что ничего здесь для него не осталось и уедет? От этой мысли стало так страшно и горько, что я сама того не сознавая, громко застонала.

Тесей беспокойно пошевелился во сне.

— Шшш.

Я легко поцеловала его в лоб, поправила сбившуюся простыню и вышла из детской, закрыв за собой дверь.

Перед сном не могла не зайти к отцу. Он все еще сидел за письменным столом. Злополучная бутылка и стакан с вином стояли перед ним.

— Медея, иди-ка посмотри.

Я присела на край стола и взяла у него из рук винную пробку. Повертела в пальцах. Все тот же кусочек пластика с выжженной сбоку надписью «Золотая Балка».

— Ну и что? Пробка не наша. Мы такими никогда не пользовались.

— А ты сюда смотри. — Заскорузлый палец коснулся донышка цилиндра. — Видишь порез?

— Ну да. Бракованная пробка, наверное.

— Эээ, нет. — Отец забрал у меня пробку и поковырял трещинку пальцем. — Это появилось при укупорки бутылки. У меня была машинка, которая точно так портила пробки.

Тааак, это уже было интересно. Если это безобразие творится у нас же под носом, на нашей винодельне…

— Где она? На складе? Завтра найду ее и проверю.

— Нет, дочка, не ищи. Я ее отдал.

— Кому?

Отец задумчиво поскреб седую щетину на подбородке.

— Густаву Шнайдеру.

Нет. Невозможно. Я так и сказала:

— Невозможно. Ни дядя Густав ни тетя Грета никогда такими вещами заниматься не стали бы

— Они-то, конечно, не стали бы, но вот Франц…

Продолжать дальше не было нужды. Шнайдер-младший не понравился мне сразу. Не чувствовалось в нем ни саксонской надежности его родителей, ни практичности ашкеназов, беспредельно гибких, но прочных и по-своему стойких, ни отчаянного и нахального мужества листригонов.

Ни рыба ни мясо, как сказал мой отец. А тетя Песя выразилась гораздо конкретнее: сопля на заборе, такой за грошик и воздух в церкви испортит. Я была согласна с ними обоими.

— Пап, давай тогда начнем с другого конца. — Я наклонилась вперед, чтобы сжать его руку. — Этикетки-то точно наши.

Он тяжело вздохнул, соглашаясь. И был прав. Если бы этикетки тоже подделали, это не помешало бы «Золотому Руну» выйти на рынок. Тогда даже дилетанты без проблем отличили бы оригинал от фейка.

— Значит, будем искать канал, по которому они попали к мошенникам. Либо со склада либо из типографии.

Хотя, вариант с типографией я отмела бы сразу. Весь тираж мы получили полностью. Кто-то заказал дополнительную печать? Сомнительно. Я совершенно не видела смысла в печати дорогих этикеток, которые будут наклеены на бутылки с дешевым вином.

— Завтра пересчитаю коробки с этикетками. Сверю со складской книгой. Разберемся, пап.

Я подошла к отцу сзади и обняла за плечи. Одежда отца пропахла душистым трубочным табаком, из которого он крутил свои папиросы, щетина покалывала щеку. Мой милый, родной папка. Любивший меня беззаветно с первого дня моей жизни. Ни разу не выбранивший за плохую отметку в школе или за порванное платье. Ни слова упрека не сказавший, когда его единственная дочь, его отрада и гордость неизвестно от кого нагуляла байстрюка.

Он похлопал меня по локтю.

— Плохо, если это кто-то из наших, вот в чем беда, дочка.

Конечно, плохо. Всех, кто работал у нас я знала с детства. Это были наши соседи, их дети и родственники. Свои люди, с которыми плясали на свадьбах и крестинах и плакали на похоронах. Отец вздохнул и расцепил мои руки, чтобы притянуть к себе ближе и поцеловать в лоб.