– Натурально, – весело согласился Агафонов.
Потушив бычок о край лавочки, он кинул его в урну и снова раскрыл книгу. Клюжев молчал, наслаждался соловьиным пением и ласковым вечерним солнцем. Решив не тревожить профессора, Миша уже собрался взяться за чтение, но тут птаха смолкла. Фёдор Алексеевич словно очнулся. Поднялся с лавочки.
– Ладно, хорошенького помаленьку. Пойдёмте ко мне, – позвал он и сам первым направился к ближайшему подъезду. – С утра лифт не работал. Если не починили, придётся на шестой этаж топать пешком. Не слишком затруднит?
– Не слишком, – ответил Миша. – Я нынче на восьмом живу, а лифт только до одиннадцати. Представляете? Это у них называется заботой о тишине.
– А вы, как я понимаю, частенько задерживаетесь дольше установленного времени? Завидую вам. Точнее, вашему возрасту, – засмеялся Клюжев. – Вы не представляете, Михал Михалыч, как мне порой не хватает этих ночных кутежей и весёлых компаний!
Вошли в подъезд. Лифт починили, поэтому наматывать на ноги подъёмные метры лестничных маршей не пришлось.
– Кстати, Миш, супругу мою зовут Татьяна Власовна. Она незнакомому человеку может показаться немножко… эээ… со странностями. Не акцентируйте внимания, хорошо? И ещё. Пожалуйста, в её присутствии не рассказывайте никаких скабрезных анекдотов и сальных историй, – попросил профессор. – А если представитесь интеллигентно – но, главное, без жеманства, а естественно, – расположите её к себе на всю оставшуюся жизнь.
– Я вас понял, Фёдор Алексеевич, – успокоил профессора Агафонов.
Двери разъехались в стороны.
– Буду несказанно вам обязан, – кивнул Клюжев, пропустив Мишу вперёд.
Секунд десять после звонка жизни за дверью не ощущалось. Но вот откуда-то издали послышался цокот каблучков. Наконец, щёлкнула задвижка, створка распахнулась и на пороге выросла стройная фигура. Да, женщина внешне приятная, хоть и старая. Нет, не очень. Скажем, пожилая. В отличие от жизнерадостного колобка Фёдора Алексеевича, Татьяна Власовна выглядела зимней берёзой – такая же тонкая, высокая и вся какая-то монохромная в своём чёрно-белом «шахматном» платье.
Впрочем, скажем справедливости ради, Агафонов и сам недолюбливал полутона.
– Вот, Танечка, познакомься. Мой коллега из смежного ведомства. Михаил Михайлович. Прошу любить и жаловать, – представил Мишу профессор.
– Очень, приятно, – проговорила Клюжева, и Миша готов был поклясться, что она своим взглядом просверлила в его черепе дыру. Даже боль почувствовал. – Татьяна Власовна.
– Агафонов, – чётко произнёс Миша, вытянувшись в струнку и отвесив лёгкий поклон. Только каблучками не щёлкнул. – Наслышан о вас от Фёдор Алексеича. И давно мечтал с вам познакомиться, Татьяна Власовна.
«Берёза» расцвела. Но это стало видно лишь по глазам, выражение которых изменилось. Появился блеск. А странная заинтересованность и так была. Вполне искренняя, между прочим. С чего бы вдруг?
– Прошу вас, проходите прямо в гостиную. Фёдор Алексеич проводит, – пригласила Татьяна Власовна. – И да, Михал Михалыч. Не разувайтесь. У нас домработница… Правда, я её уже отпустила, потому на стол накрою сама.
– Что вы, Татьяна Власовна! – попробовал было протестовать Агафонов. – Не стоит так беспокоиться. Я исключительно по работе и не отниму у вашего мужа много времени.
Но Клюжев, цепко ухватив Мишу под локоток, уже увлекал его по длинному мрачному коридору в сторону высокой двустворчатой двери. Со стен из тонких рам на них равнодушно посматривали многочисленные медицинские светила. Агафонов узнал лишь Ибн-Сину – благодаря чалме. И Боткина. Портрет этого недавно видел в журнале.
– А что так? Отужинаете с нами, – говорил меж тем профессор. – Мы будем только рады. Катюша, наша горничная, прекрасно готовит…
Гостиная по контрасту с прихожей и коридором выглядела вполне современно. Дорогая мягкая мебель, журнальный столик стекла и хрома, справа огромная плазменная панель, слева – над диваном – вполне достойные копии полотен Филонова и Модильяни… Вино!
Миша, рассматривая интерьеры, настолько отрешился от проблемы, обсудить которую пришёл, что из забытья его вывел деликатный зов вина, вполне ко времени булькнувшего в портфеле.
Расстегнув и откинув клапан, Агафонов достал бутылку и протянул её Клюжеву.
– Это к столу, Фёдор Алексеич.
– Отлично, Мишенька, – кивнул профессор, принимая подарок, и повёл носом. – Угадали. Судя по запаху, сегодня у нас на ужин запечёная оленина. И ваше «Бордо» придётся как нельзя кстати… Но вы ж явились по делу, не так ли? Давайте-ка мы не будем тратить драгоценное время. Как я понял из нашего сегодняшнего разговора, к вам обратилась за помощью госпожа Аль-Заббар. Ничего не путаю?
– Нет, Фёдор Алексеич. Ничего не путаете, – покачал головой Агафонов. – Вот это пришло мне сегодня на электронную почту. Прочтёте?
– Давайте лучше вы сами. Вслух.
Пока Миша читал письмо, профессор вытащил из своего кейса потёртую картонную папку и, развязав тесёмки, зашелестел листами.
– Ну и что вы на это можете сказать? Как профессор Института мозга? – полюбопытствовал Агафонов.
– Как профессор Института мозга я на это сказать ничего не могу, уж простите, – ответил Клюжев. – Дело в том, Миша, что в случае с Дарией Аль-Заббар ортодоксальная медицина выказала всю свою некомпетентность. На мой, естественно, взгляд. Вот, послушайте. Они делают выводы, от которых мне, честно говоря, становится стыдно. Итак, «…случаи летаргии – не редкость. Пограничное состояние, сходное с комой, вызванное болевым или психическим шоком, общей усталостью организма, критическим перенапряжением, стрессом, тяжёлыми заболеваниями и иными причинами не имеет временного континуума и может продолжаться сколько угодно долго. Для поддержания жизнедеятельности организма…». Так, это не то… А! Вот: «состояние пациентки, Дарии Аль-Заббар, не следует считать комой. Скорее, это лёгкая форма летаргии, спровоцированная тяжкими переживаниями после смерти близкого человека. Физическое состояние органов в норме, деятельность головного мозга идентична деятельности человеческого мозга во время сна»… Идентична! Представляете? С точки зрения моих коллег Дария просто заснула. Но когда проснётся – неизвестно. Поймите правильно, Миша – природа данного феномена до сих пор не исследована, но…
Профессор сделал многозначительную паузу и поднял указательный палец.
– Но моя супруга выдвинула однажды… эээ… гипотезу. Она не имеет ничего общего с трудами наших учёных светил, однако я взял на карандаш. И решил её немножко проработать. В тайне от всех. Даже от Татьяны Власовны. Только прошу вас, дорогой мой, если вы согласитесь её выслушать, никому и никогда не говорите.
– О чём? – не понял Агафонов.
– Как о чём? О том, что я беседовал с вами на эту тему совершенно серьёзно. Ведь репутация учёного и врача не позволяет, знаете ли…
– Да вы не беспокойтесь, Фёдор Алексеич, – успокоил его Михаил. – Я и так понял, что здесь полно загадок. Какой-то, если так можно выразиться, нестандарт. Иначе б вы пригласили меня на работу, а не домой. Верно?
– Безусловно, – кивнул Клюжев. – И можете считать меня старым маразматиком, но я вам всё-таки скажу, почему, на мой взгляд, Дария Аль-Заббар спит два года… Моей жене кажется, что девочку… Как бы это сказать-то, чтоб не выглядеть совсем уж идиотом?
– Да говорите, как есть, – подбодрил профессора Агафонов. – Я ж обещал!
– Ладно, – вздохнул Клюжев. – Только воздержитесь, пожплуйста, от смеха… В общем, мне тоже кажется, что девочку бросил ангел-хранитель.
Миша честно пытался сдержаться. Но не смог. Нет, смеяться он не стал. Брезгливо поморщился.
– Профессор, с вами точно всё в порядке? – обеспокоено спросил Агафонов.
– Ну вот! – всплеснул руками Фёдор Алексеевич. – Я ж говорил вам, что гипотеза совершенно не научна… Впрочем, давайте обо всём немедленно забудем. Хорошо?
– Ну уж нет, – покачал головой Михаил. Подмигнув, потребовал: – Зря что ль я на вино тратился? Выкладывайте, профессор, детали, на основании которых вы… эээ… с супругой пришли к таким ненаучным выводам. В конце концов, если б я услышал про ангела из уст священнослужителя, я б воспринял это несколько иначе. Но я читал ваши работы. И знаю вас, Фёдор Алексеич, не первый год. Как серьёзного учёного знаю, между прочим. Поверить, что вы ударились в сказки или просто слушаете, простите, бредни своей супруги, увы, не могу… Или всё-таки Альцгеймер?
