Брожу из угла в угол. На запястье, куда пришёлся разряд, пульсирует ожог. Странно, что я вообще дышу после встречи с молниями. Откуда они взялись? А Зелиг? Может, он и догадывался о наших планах, но не мог знать, когда мы соберёмся сбежать. Я ведь следила, чтобы за мной никто не шёл, никто не видел, как я спускалась к Максу, как вытаскивала его из тёмных пещер, где у нас держат «особо опасных» преступников, как сопровождала к Башне. Так какого шнода Доверенный оказался на моём пути?

Нужно успокоиться и для начала найти способ выбраться отсюда. Сесть, закрыть глаза, выбросить из головы всё баркачье дерьмо, вдох – выдох, как вдалбливали с детства. Это я умею лучше, чем валять дурака, но сейчас ничего не выходит. Мысли мелькают, как свихнувшаяся мошкара, и я пытаюсь переловить всех мошек, упорядочить, понять, в каком месте просчиталась, но они слишком мелкие и быстро улетают.

Чувство будто сплю и вижу кошмар. Проснуться бы, перелистнув время назад, как страницы старого фолианта. Ощутить на лице проблески утреннего света, падающего в большое панорамное окно кельи. Услышать сопение спящих девчонок, впустить Булку, и постараться не наорать на неё перед всеми за то, что бродит ночами шнод знает где, и возвращаясь под утро, мешает всем спать. Давно пора. А вечером, вместо того, чтобы вытаскивать Макса из тёмных пещер и вести его в Башню, пойти на праздник со всеми, пить вино, веселиться и запускать горящие шары в честь завершения цикла – триста девяносто шесть дней, оборот Эйдоса вокруг Астры.

А следующим утром смотреть, как Максу приносят шкатулку с «чёрной смертью», и он принимает её только потому, что не один из нас.

Нет. Даже после его предательства я бы не выбрала такой вариант.

Пока я разглядываю замок, время тянется древесной клейковиной. Пальцем механизм не откроешь, а больше у меня ничего нет. Как же хочется выползти из тёмной норы, увидеть дневной свет, вдохнуть свежий воздух, сходить к Мастеру Гилладу, поговорить о случившимся или помолчать и послушать стариковское ворчание. Зато рядом с ним всегда спокойней, я даже готова помогать ему в лазарете целые сутки: двадцать шесть часов напролёт мыть склянки, кипятить инструменты и подавать бодрящий чай с листьями дурмана. Но лучше в Архив, к книгам с историями и с вырванными страницами, где, вероятно, рассказывалось о мире на Эйдосе. К недогоревшим в случайном пожаре фолиантам, где навсегда похоронена часть истории Аллидиона. Хорошо быть архивариусом, работать в тишине, покое… Шорох капиллярной ручки по листу, влажный аромат свежей бумаги и сухой, слегка заплесневелый запах умирающего тома. Переписывание успокаивает, освобождает ум, это лучше всякой медитации. Даже думая об этом, я на мгновение забываю, во что влипла.

Вдруг дверь распахивается и в свете проёма является сама глава Совета, Батья-Ир с двумя советниками. Только их не хватало. Что они задумали? Неужели принесли «чёрную смерть» без суда? Во мне всё холодеет.

Свита из четверых Безымянных следует за ними с масляными лампами на цепях, останавливается у входа, и в келье воцаряется свет. Один из святош поглядывает из-под капюшона. Узнаю Ми́рима. Мальчишка – мой подопечный. Я не наставник и не имею права, но заботилась о нём с пелёнок, потому что нас связывает общее прошлое, которого он не помнит. Но помню я и отдаю долг. Теперь он – моя семья. Так что же он забыл в свите нашего недруга Батьи-Ир? Вскакиваю и подбегаю к нему, игнорируя остальных.

– Мирим, ты же ненавидишь её! – я бросаю короткий взгляд в сторону советницы, замечая насмешку на её лице. – Что ты делаешь? Тебя бы взяли в подмастерья к Доверенным. Ты ведь хотел!

– Это ты хотела, – ворчит он и, краснея, оглядывается по сторонам.

Все удивлённо косятся. Неловко вышло. Прищемить бы себе язык дверью, но сказанного не вернёшь. Ну и пусть Батья-Ир знает, что о ней думают. Всё равно это её не волнует, напротив, веселит.

– Нам лучше поговорить наедине, – бросает она советникам, задержавшимся у входа. Я чувствую озноб. Опасно оставаться с Батьей-Ир. – С Безымянным братом мы позже обсудим его назначение, – она окидывает Мирима насмешливым взглядом, мальчишка прячет лицо под капюшоном.

Получается, я должна забыть его имя и обращаться уважительно: Святой брат? Хотя не так давно вытирала ему сопли и прикладывала припарки на разбитые коленки. Нелепость какая.

Батья-Ир взмахивает рукой и сопровождающие дружно выходят за дверь, не забыв её запереть. Я напрягаюсь, что если она принесла «чёрную смерть»? Но пусть только попробует заставить меня принять яд. Возвращаюсь на циновку у подножия истукана, пытаясь унять нервную дрожь.

– Не наказывайте его из-за меня, – бормочу, усаживаясь. – Мирим не виноват.

– Ты не в том положении, чтобы указывать, – она подходит близко и ехидно разглядывает меня. – И никогда не будешь.

Издевается. Батья-Ир невысокая, важная, как левиафан, такая же хищная и красивая, не смотря на годы, перевалившие за сотню. Мой образец женщины – бывшая наставница, которая учила нас, как завязывать балахоны, как жить и во что верить в нашем скромном мирке. Но не могла объяснить, почему если мы реинкарнируем, то не оставляем себе посланий на будущее, ведь так было бы проще исправить ошибки. Почему нельзя увидеть, как Демиурги возрождают нас в Башне? Почему в архивных документах только общая информация о прошлом; почему столько вырванных страниц? Что находится за стенами Аллидиона? За эти вопросы Батья-Ир била палкой по рукам.

Теперь она может запросто меня убить. У неё есть доступ к яду, ведь Батья-Ир – глава Совета в конклаве Чёрных Обаккинов – второе по важности лицо в Аллидионе и больше не интересуется воспитанниками, а я давно не привлекаю её внимания. Для неё служение – карьера, и ради должности советница пройдёт по головам более достойных. Только мы с Миримом не стоим на её пути, я лишь эккин, прислуга, в сравнении с нею никто.

– Вы могли не приходить лично, – я разглядываю её лицо, пытаясь уловить эмоции, но она их тщательно скрывает. – Зачем вам пачкать руки?

Пресмыкаться не тороплюсь, продолжаю сидеть на полу у подножия истукана. Если встану, снизу смотреть будет она. И так и эдак накажут за неуважение к святому человеку. Она и сама запросто может дать по морде, но пока не спешит, хочет поиздеваться напоследок. Её лицо принимает ложно-приветливую гримасу. Батья-Ир умеет вывернуть ситуацию в свою пользу.

– Знаешь, Соломея, – она всегда с ехидством произносит аллидионское имя, которое мне дала, и которое я ненавижу, – когда мне сообщили, что одна из моих бывших подопечных переступила порог священной Башни, я даже не удивилась. Ни одному непосвященному не пришло бы на ум подобное святотатство. Но ты всё ищешь некую «правду», пренебрегаешь правилами.

А что остаётся делать? Нам врут, за стены не пускают. Других выходов из обители нет. Доверенные не брали меня в подмастерья, хотя я много раз подавала прошение и выполняла условия, которые ставил их главный, Мастер Силлион. В итоге, проблема оказалась в другом: я не того пола. Это же бред! Оставалась надежда на Мирима, но и он подвёл.

– Так ничего ведь не случилось! – мой голос эхом проносится по келье, и я стараюсь говорить тише. – Кроме того, что вы держите нас силой веры и врёте. А может, и про Демиургов тоже ложь?

Хотя мне нравится думать, что где-то есть создатели, которым на нас не плевать, и которые однажды выпустят нас из клетки в безграничный мир с горами и океанами. Но сколько можно ждать?

– Случилось, – Батья-Ир ехидно ухмыляется, позволяя мелким морщинкам лучиться вокруг её больших карих глаз. Она медленно усаживается напротив. Тысячи ледяных мурашек успевают пробежать по моему позвоночнику: сейчас она достанет из складок балахона шкатулку с ядом. Но она не спешит, растягивает удовольствие. – Зелиг сказал, что в тебя попала молния.

– Ну, конечно, сказал, – нервно усмехаюсь я. – Этот ваш вездесущий Зелиг. Не молния, а так, искра. Если бы молния…

В аллидионском Архиве пылится книга с названием «Как приготовить ядовитый гриб и не умереть». Так вот, согласно рецепту, на вопрос «Как я выжила после молний?», получается только один логичный ответ. Это были не молнии. Но Батья-Ир не даёт досказать про горстку пепла.