— Знаешь, а ты прав, — сказал он филину и взял перо зубами за кончик. — Это ты хорошо придумал. Молодец.

Легион довольно угукнул и сощурился.

Почти весь день Персиваль провел в постели. К счастью, без кошмаров. То ли их прогнала нечеловеческая усталость, которая помешала бы ему вылезти через окно в лес, кто бы его туда не звал. То ли чары Ньюта, который, засучив рукава, принялся экспериментировать над Грейвзом и здорово увлёкся. Вежливые просьбы сменились бесцеремонностью, Ньют коротко бросал: «Пейте», «Дайте», «Не мешайте», «Замрите». Грейвз не спорил, прекрасно понимая, что тот идёт вслепую — точно так же, как он сам шёл с Криденсом. Он не спорил с конспектами и тяжелыми пыльными фолиантами, разложенными по тёмно-синему с серебром покрывалу у него в ногах. С тем, что походный столик с котелком Ньют больше не забирал с собой, надёжно пристроив его у окна. Он не спорил даже с филином, который облюбовал себе изножье кровати и сидел там, вертя головой и попискивая.

Он не спорил, но нарушение привычного распорядка, суета, собственная немощность и безделье бесили его так, что к вечеру ему стало ощутимо лучше, и он без помощи Финли смог встать и перебраться в кресло у окна. Криденс явился на зов, виновато встал у порога, растерянно огляделся.

Спальня больше не выглядела как святая святых, в которую он робко вступал, осознавая таинственность момента. Теперь тут был филин, который вертел головой, перепархивал с кровати на пол, с пола на комод, с комода на карниз под потолком, и угукал к месту и не к месту. Тут был хаос из книг и старых тетрадей на постели, раньше идеально заправленной, стол Ньюта у окна, старый плетёный стул и сам Ньют, со всклокоченными волосами, в рубашке и жилете, сосредоточенно моргающий в свои записи.

— Добрый вечер, сэр, — нерешительно сказал Криденс. Он явно ожидал, что останется с Грейвзом наедине, и теперь был неприятно удивлён, судя по взгляду, который он бросил в сгорбленную спину Ньюта перед тем, как потупиться.

— Садись, мальчик мой, — сказал Грейвз, поманив его к себе левой ладонью.

— Вы будете заниматься?.. — встрепенулся Ньют. — Я вам не помешаю?..

— Вы же работаете, — сказал Грейвз. — Я надеюсь, это мы вам не помешаем.

— Нет-нет, я… почти ничего не вижу и не слышу, когда глубоко… — он улыбнулся бегло и рассеянно, потеряв мысль, повернулся к своим записям и навис над ними, хмуря брови.

Криденс сделал пару шагов вперёд и остановился.

— Я могу сесть рядом с вами… сэр?

— Конечно, можешь.

Криденс с облегчением шагнул вперёд, опустился на пол у кресла и сел, скрестив ноги.

— Ты выучил то, что я велел? — спросил Грейвз.

— Да, сэр, — уверенно ответил тот.

Грейвз бросил ему на колени связку гусиных перьев и маленький нож:

— Пока рассказываешь, очини их для письма. Умеешь?..

— Нет, сэр, — тот поднял глаза.

— Возьми одно, я покажу, — велел Грейвз. — Сначала очищаешь нижнюю часть. Соскабливаешь лишнее, чтобы было удобно держать в руке. Потом срежь кончик… и вот тут сделай надрез. Срез нужно затупить ножом. Всё понял?

— Да, сэр.

— Тогда займись делом и рассказывай, что ты выучил.

— Вильгельм Фишер был первым из двенадцати добровольцев, которые вызвались защищать американское магическое сообщество, — начал Криденс, развязывая пучок перьев и раскладывая их перед собой.

Он рассказывал негромко, слово в слово то, что было сказано в энциклопедии. Грейвз отвлечённо слушал, иногда поправляя в датах или подсказывая, если тот забывал окончание фразы. Удивительно. Он не думал, что Криденс справится так хорошо. Он дал ему сложное задание не для того, чтобы проверить его силы или передать ему знания — а для того, чтобы тот был занят слишком сильно, чтобы изводить себя мыслями, тоской и чувством вины. А Криденс за сутки вызубрил двенадцать энциклопедических статей. Становилось понятно, как он смог выжить, подавляя в себе эту невероятную мощь. Воля у мальчика была железной, а ум — резвым и очень голодным.

Криденс рассказывал, увлекаясь, начиная улыбаться. Кучка готовых перьев перед ним всё росла, и они получались у него всё быстрее и изящнее. Он и сам заметил, что первые были очинены небрежно, так что начал перебирать их, выскабливая до гладкости и подрезая, если требовалось. Грейвз довольно улыбнулся. Молодец. Соображает.

Ньют иногда поднимал голову над столом, вслушивался в то, что говорит Криденс. Шевелил бровями, бормотал «лебедь-оборотень… они бывают лишь женского пола…» или «нет же, снолигостер любит кипарисовые болота, это так очевидно…» или «да-да, топорная гончая… они обитали не только в Висконсине». Эти ремарки, сопровождаемые иногда звучным угуканьем Легиона, придавали рассказу Криденса удивительную живость.

— Очень хорошо, — сказал Грейвз. — Ты молодец.

Криденс смотрел на него снизу вверх, прикусив губу, и Персиваль улыбнулся.

— Ты запомнил всё правильно. Про двенадцатого аврора я расскажу тебе сам. А ты пока, — он протянул ему два чёрно-белых пера, — очини их.

— Двенадцатый аврор… — с волнением начал Криденс, аккуратно взяв перья.

— Был моим предком, — сказал Грейвз. — Его звали Гондульфус. В книгах об этом не пишут, но у него был очень скверный характер. Магические способности открылись у него очень поздно. До тридцати лет он жил среди не-магов и был простым лесорубом.

Грейвз замолчал, вспомнив портрет старика в галерее — первый в ряду. Гондульфус сидел верхом на гризли, плотно обхватив ногами чёрные косматые бока, и курил трубку. Медведь мотал головой, взрыкивал, и тогда Гондульфус похлопывал его по морде: «Тихо, пирожочек, сиди смирно». Гондульфусу на портрете было лет шестьдесят. Простоватое лицо с весёлыми синими глазами покрывали морщины и шрамы. Он был седобородым, завязывал длинные чёрные волосы в хвост, одет был очень грубо, если не сказать — бедно. Он постоянно сквернословил по любому поводу, так что большую часть своего лексикона, не принятого в приличном обществе, Персиваль подцепил у него ещё в детстве.

— Ты почему не спишь, мелкота? — грозно спрашивал он, если Персиваль шатался по дому ночью, не зная, чем себя занять в отсутствие родителей.

— Поговори мне ещё, пиздюк!.. Уши бы тебе выкрутить!.. — летело в спину Френсису Александру, если тот неосторожно начинал спор с портретом и не успевал ретироваться до того, как Гондульфус переходил на повышенный тон — а тот обычно переходил на него внезапно, без предупреждения.

— Как дела, цыпочка?.. Покатаемся?.. — ухмыляясь и подмигивая, спрашивал он у какой-нибудь гостьи, которая, забыв предупреждения, срезала путь по галерее с одного этажа дома на другой.

По ночам Гондульфус дремал, привалившись к боку своего медведя, попыхивая трубкой даже во сне, и бормоча про злоебучих тварей, которым он однажды покажет. Этот бы точно не хлопнулся в обморок, если бы Грейвз привёл в дом Криденса. Этот бы отпустил грязную шуточку и кинул бы в спину пару советов. Персиваль усмехнулся.

— Гондульфус вызвался добровольцем и прошёл обучение, став аврором, — сказал он. — Первым в нашем роду. В то время было много работы для таких, как он. Охотники за головами выслеживали волшебников и ведьм, их казнили или продавали в рабство. Гондульфус дрался за них. Он говорил, что сражаться с чудовищами для него слишком легко, поэтому он выбрал сражаться с людьми…

Грейвз помолчал, потом добавил:

— Аврора — это утренняя заря. Эти двенадцать человек назвали себя аврорами, чтобы разгонять мрак и зло перед наступлением дня. Большинство из них не прожили достаточно долго, чтобы увидеть, как восходит солнце. Авроры вообще… редко доживают до старости, — негромко сказал он. — Их задача не в том, чтобы прожить долгую жизнь. А в том, чтобы её прожили другие.

Криденс смотрел на него широко раскрытыми глазами и не двигался. Даже Ньют перестал бормотать и затих.

— Впоследствии наш опыт переняли другие страны, — сказал Грейвз. — Трудно представить, что раньше никому в голову не приходило, что магический мир нуждается в защите. Что кто-то вообще должен поддерживать порядок, ловить преступников, убивать чудовищ, в конце концов. Первые британские авроры учились здесь, в Америке, в середине восемнадцатого века…