— Вот что было в письме.

Тот вгляделся, узнал сестру, распахнул глаза.

— Вы нашли Модести!..

— Её нашла Тина со своей сестрой — и написала мне.

Криденс жадно рассматривал фотографии.

— А кто этот человек?.. Почему он с ней?..

— Его зовут Якоб, — сказал Грейвз, припомнив давний рассказ Тины. — Он пекарь. Тина и её сестра познакомились с ним несколько месяцев назад. Тина сказала, что он очень хороший человек, которому можно доверять. Он удочерил Модести.

— Она теперь его дочь?.. — спросил Криденс, взяв фотографию кончиками пальцев.

— Да. Тина сказала, они часто навещают её. Модести просила передать тебе приветы и поцелуи.

Криденс заметно вздрогнул. Грейвз мысленно чертыхнулся. Забылся, напомнил мальчишке про свои приставания. Старый дурак!..

— Можно мне… взять одну?.. — Криденс сгорбился.

— Они все твои, — сказал Грейвз.

Было так обидно на самого себя, что хотелось дать себе же по морде. И желательно кулаком.

— Послушай, — сказал он, пытаясь хоть как-то вернуться к прежней теме и восстановить хороший настрой. — Ты можешь написать ей. Расскажи, как ты живёшь, чем занимаешься. Наверняка ей будет интересно узнать, как у тебя дела. Мы можем отправиться в Лондон и поискать для неё подарок. Я перешлю письмо Тине, а она отдаст его Модести.

— Вы очень добры, сэр, — тихо сказал Криденс.

Грейвз посмотрел в свою тарелку, и у него тут же пропал аппетит. От запаха еды его начало мутить. Только что всё получалось — и сам всё испортил. Профукал такой прекрасный момент, когда всё складывалось идеально — и тон разговора с самого начала взял верный, и развлёк, и искренне похвалил — а ведь было за что! Криденс принял сложное самостоятельное решение, не имея никаких инструкций! — и в нужный момент подсунул новость про Модести — но надо ж было напомнить мальчишке про поцелуи. Он аж в лице изменился.

Эх, Персиваль… Возбуждение — это ещё не согласие. Он ведь голодный. А ты ласковый. Считай, что ты его обманул. Ты же сам понимал, что он «нет» говорить не умеет. Поманил, приучил к рукам. А он просто делал, что ты приказывал. Ну и что, что его телу всё нравилось. С твоим-то опытом любое тело отзовётся. Прав был старина Геллерт. Он бы поступил так же…

— Значит, мы договорились, — сказал Грейвз, сглотнув физическую тошноту. — Только не пиши ей ничего о магии. Я буду… в спальне, — он встал, оставив завтрак несъеденным, а чай недопитым. — Стучись, если… что-то потребуется.

— Вам нехорошо, сэр?.. — мгновенно испугался Криденс.

— Нет. Просто устал, — негромко ответил Грейвз, постаравшись улыбнуться. — Не думай об этом.

За исключением этого эпизода, остаток дня прошёл очень спокойно. Грейвз провалялся без сна несколько часов — впрочем, спать ему по-прежнему не хотелось — глядя в потолок и слушая длинный, прочувствованный, насыщенный метафорами монолог в голове. Внутренний голос в этот раз вильнул в философию, так что Грейвз, помимо тошнотворного чувства вины, испытывал ещё и изрядное любопытство, следя за стройно развивающейся мыслью. Вывод, конечно же, был очевиден с самого начала — «Таким мудаком ты ещё не был, Персиваль Грейвз» — но прийти к нему, стартовав от «Руки бы тебе оторвать», и пройдя через «В отсутствие возможности сказать „нет“ любое „да“ автоматически становится ложным», с заходом в «Ну ёб твою мать, Персиваль, тебе больше не с кем было ебаться?..» — это было по-настоящему увлекательно.

Когда он наконец вышел из спальни, слегка утомлённый таким длинным выступлением своего внутреннего голоса, но на удивление приободрившийся — потому что жалеть себя в этой ситуации было глупо, злиться на себя Персивалю надоело, стыдно больше не было, поскольку даже у стыда, как оказалось, были пределы, и они обнаружились на границе «Да, ты мудак, Персиваль. А теперь иди, живи с этим дальше» — ему стало легче.

Криденс выглянул из своей комнаты, как только услышал, что Грейвз вышел из спальни. Поблагодарил за письмо. Попросил разрешения обнять. Дальше они стояли, наверное, полчаса, потому что у Грейвза не разжимались руки. Стояли, покачиваясь, дышали друг в друга. Грейвз — Криденсу в волосы. Криденс — Грейвзу в плечо.

Потом они отправились в Лондон искать подарок для Модести. Оказалось, что оба плохо представляют, каким он может быть. Грейвз предложил куклу: самый очевидный выбор для девочки лет восьми или десяти. Криденс ответил, что Модести любит тряпичных кукол, потому что с ними можно спать, а если запачкаются, их можно выстирать, а фарфоровых не положишь себе в постель, а ещё они могут разбиться. Грейвз согласился с этой безупречной логикой, и они отправились искать тряпичных кукол. По дороге нашли жемчужно-серого зайца с розовым носом и синими глазами, вязаные перчатки, кухонный фартук со стрекозами, бумажный театр и вышитый бисером кошелёк с незабудками. В конверт это всё не влезло бы уже на этапе зайца, так что Грейвз предложил заодно упаковать подарки в сундучок для рукоделия, а при случае зайти на почту в Гленгори и отправить посылку за океан.

Тина не оставила адреса, где живёт Модести, но Грейвз знал адрес Тины и рассудил, что безопаснее всего будет устроить переписку Криденса с сестрой через неё. Они поужинали там же, в Лондоне. Криденс обдумывал письмо и расспрашивал очень внимательно — о чём ему можно говорить Модести, о чём нельзя. Грейвз рассказывал о законе Раппапорт и его истории, об охоте на ведьм. Чтобы отвлечься и перестать думать о том, что после чудесного дня и почти романтического вечера они просто вернутся домой и просто разойдутся по спальням, он рассказывал про Ильверморни, про начало своей работы в МАКУСА, про дружбу с Серафиной и про чудовищ. Криденс раз десять за время ужина пытался что-то спросить, Грейвз каждый раз делал паузу и внимательно смотрел на него. Криденс каждый раз опускал глаза и молчал. Грейвз мог бы подтолкнуть его фразой «Скажи, что ты хочешь», но каждый раз останавливал себя. Пусть решит сам.

После двух дней без сна он настолько устал, что, вернувшись домой, решил прилечь на пару минут, прежде чем зайти пожелать спокойной ночи Криденсу. Лёг, не раздеваясь, ненадолго прикрыл глаза.

Проснулся только глубокой ночью. Ботинки стояли у края кровати, а сам он был прикрыт углом покрывала. Дверь спальни, которую он оставил нараспашку, заходя к себе, была закрыта.

Снов в эту ночь он не видел.

Новый день был таким же спокойным и лёгким, как предыдущий. Криденс оттаял, и всё было, как раньше — за тем исключением, что их прикосновения друг к другу больше не перерастали ни во что возбуждающее. Грейвз написал пару писем: одно — Бесс Гудини, извиняясь за запоздалые соболезнования и сообщая, что если ей понадобится помощь, она может на неё рассчитывать даже в тех стеснённых обстоятельствах, в которых он оказался. Второе — Талиесину Эйвери, с благодарностью за прошлую встречу и подтверждением своего намерения увидеться сегодня вечером в Ковент-Гарден.

Ньют устроил в комнате Криденса насест для филина — разлапистую корягу от пола до потолка, чтобы тот мог отдыхать, не томясь в клетке. Днём Легион обычно сидел там, если только Криденс не выпускал его в сад. Поначалу Грейвз был убеждён, что филин не вернётся, почуяв свободу, но тот всегда стучался в окно спустя несколько часов, сытый, пахнущий холодом и речной водой.

Держа в руке два конверта, Грейвз из коридора поманил филина к себе.

— Будь добр, подойди… подлети сюда.

Легион повернул голову, уставился на Грейвза яростными янтарными глазами. Снялся с места, распахнув огромные крылья. Миновав дверной проём, выставил когтистые лапы — Персиваль едва успел поднять руку, чтобы тот уцепился. Он не раз видел, как это делал Криденс — Легион садился на него, как на ветку, перебираясь потом на плечо.

Филин был тяжёлым, держать его на локте оказалось неудобно. Они смерили друг друга недружелюбными взглядами.

— Знаешь, что, — сердито сказал Грейвз. — Это мой дом.