Его голос дрожал от бешенства и чего-то еще, что было гораздо страшнее.

— Ты решил, что я убил Кеннеди, потом ты решил, что я снова тебе нужен. Укрыл от властей — за это спасибо, Чарльз, я не шучу — а потом решил, что я могу катиться на все четыре стороны, потому что я захотел побыть с кем-то, кто не ебет мне мозг так виртуозно, как это делаешь ты. Благородно бросил поводок, да? Вот тебе твоя свобода, обожрись ею, так, Чарльз? Признайся уже, что это была ревность, а не желание сделать меня счастливым. Если бы ты хотел… — Эрик осекся, задержал дыхание, но заставил себя продолжить, хотя слова пришлось выдирать из сухой глотки: — Если бы ты хотел сделать меня счастливым, Чарльз, ты бы позвал меня к себе гораздо раньше.

Он замолчал. Стоял посреди комнаты, опустив руки, и на мгновение показалось, что если его тронет хотя бы сквозняк — упадет.

— Не говори мне теперь, что у нас есть шанс. Никогда его не было.

Эрик скрылся в ванной, не закрыв за собой дверь. Сбросил одежду, встал под холодный душ. Вода лилась на голову, текла по лицу. Он облизывал губы. У воды был ржавый вкус, как у крови. Эрик прислонился лбом к кафельной стенке. Врезал по ней кулаком — один раз, другой, третий, от души, почти без замаха, так, что кафель лопнул, полоснул осколками по костяшкам пальцев. Эрик посмотрел на свою руку, как на чужую. Машинально слизнул кровь.

Эрик. Прости. Вернись ко мне.

Эрик осознал, что промерз до костей. Бессильно зажмурился.

Да пошел бы ты нахер, Чарльз.

Я бы сходил к тебе нахер, если бы мог ходить. Не вынуждай меня ползти.

Смелый какой стал, — Эрик усмехнулся. От голоса Чарльза ребра начали разжиматься, а сердце перестало колотиться в ушах. — Пошло шутить научился. Иду, горе моё.

Выключил воду, оделся. Высушил голову полотенцем. Вернулся в комнату.

Чарльз смотрел на него беззащитными глазами — тем самым взглядом, которого Эрик боялся каждой клеточкой своего тела, от которого хотелось то ли немедленно вышибить себе мозги, то ли на коленях пообещать Чарльзу все, что угодно, лишь бы он перестал. Перестал так смотреть своими невозможными глазами с упреком и мольбой одновременно.

Эрик лег в прежнюю позу: ноги на подлокотник, голова на коленях у Чарльза. Взял его за руку, положил себе на грудь.

— Давай не будем все портить, как мы умеем. Пожалуйста. Лучше расскажи что-нибудь.

========== 5 глава. Прощайте, профессор. ==========

Чарльз рассеянно перебирал пальцами влажные волосы. Стена дождя укрывала маленький дом, как плащ-невидимка. Эрик смотрел, как за окном начинает темнеть. Давай притворимся, что этот день никогда не кончится. Что этот город остался последним на земле. Проведем здесь всю жизнь, вместе поседеем, покроемся морщинами, состаримся. Будем по очереди готовить завтраки, ревновать друг друга к Кэндис и, конечно же, к каким-нибудь молодым мальчишкам. Будем ругаться из-за грязной посуды. Обижаться, разбегаться по углам. Я буду выскакивать из дома, нервно курить. Ты будешь злиться, я буду спорить. Давай притворимся, что у тебя за спиной нет детей, а у меня на руках нет крови. Выкинем к черту диван, купим кровать. Я пристрою к дому нормальную спальню. Ты будешь сидеть по утрам на крыльце с чашкой кофе. Будем смотреть футбол, болеть за разные команды. Мы оба в нем ничего не смыслим, но мы как-нибудь научимся, правда? Будем пить пиво из одной банки. Хранить смазку в верхнем ящике тумбочки. Играть в шахматы, господи боже мой.

Дождь шуршал, как будто пытался утешить.

— Когда ты понял, что я тебе нравлюсь?.. Как ты вообще понял?.. — спросил Чарльз.

Эрик усмехнулся.

— Трудно не понять, если член стоит, как монумент Линкольну. Но ты мне тогда не нравился. Ты меня раздражал. И пугал.

— Пугал? Тебя, Эрик?

— Ты что-то делал со мной, чего я не мог объяснить. До тебя моя жизнь была простой, предсказуемой. Вот я, вот Шоу, вот смысл жизни. А ты явился и включил свет у меня в голове. Рядом с тобой я все время чувствовал себя голым.

— Мне казалось, это только у меня такие фантазии.

— Ты просто слышал, как я представляю голым тебя — для равновесия.

Чарльз рассмеялся.

— И тебя ничто не смущало? Я ведь мужчина.

— Ты был не первым. — Эрик взглянул в обескураженное лицо и улыбнулся. — Прости, Чарльз.

— И когда ты… первый раз?

— После войны. Я прибился к группе охотников, которые планировали внедриться в ОДЕССу.

— Куда?

— В организацию бывших членов СС. Они искали своих, помогали уйти от преследования и начать новую жизнь. Шоу часто хвастался мной, у меня был шанс втереться в доверие.

— Удалось?

— Не сразу.

Эрик замолчал. Взгляд скользил по потолку, память тщетно пыталась вытащить из закоулков лицо того парня. Каким он был?

— Это был немец. Совсем молодой. Светловолосый, кажется. Стройный щеголеватый красавчик. Работал связным в ОДЕССе. Молол языком без устали, так мы на него и вышли.

Какого цвета у него были глаза? Глаз Эрик не помнил. Помнил гладенькую спину с бледными веснушками, выступающие косточки хрупких позвонков, ломкий голос.

— Кажется, его звали Альберт. Хотя все звали его Малышкой Берти. Берти был любовником одного из тех офицеров, которые всю жизнь позировали для агитационных плакатов. Породистая холеная сволочь, заведовал переправкой нацистов в Южную Африку. Герр Дитах.

Имя было, как плевок.

— Малышка Берти вертел задом перед каждым, у кого в штанах были яйца. Я решил, это хорошая возможность. Упомянул Шоу, пару раз трахнул Берти, и он привел меня в ОДЕССу.

— Он тебе нравился?

— Нет. Мне понравилось его трахать. Я знал, что в конце концов пристрелю эту суку. Нацисты сгоняли в лагеря гомосексуалистов, а эта тварь кичилась своей безнаказанностью.

В конце концов Эрик его пристрелил. Не испытывая ни малейших мучений. Когда он пришел к нему в последний раз, он уже знал, чем все кончится. Было в этом какое-то извращенное удовольствие — смотреть, как белый от ужаса Берти старательно работает ртом, пока к его виску прижимается холодное дуло. Берти думал, если он будет стараться достаточно, он останется жив. И да, он старался. Как никогда в своей вшивой жизни. А потом Эрик мысленно досчитал до трех.

Чарльзу знать об этом было совсем не нужно.

— И у тебя даже не возникло сомнений?.. Ты просто решил, и все? Не считал себя неправильным, испорченным?

— Я считал себя настоящим чудовищем, которое не должна носить земля. Меня уже некуда было портить — все, что можно, было испорчено Шоу. Я даже гордился тем, что трижды выродок: еврей, мутант, трахаюсь с мужиками.

— То есть, тебе просто нравился секс?

— Мне нравилась власть.

— И много у тебя… было?

— Сколько для тебя — «много»?

— Ну… десять человек.

— Больше.

— Двадцать?

— Я не считал. Пусть будет двадцать.

— Тебя с ними что-то связывало?

— Хочешь спросить, был ли я в кого-то влюблен?

— У тебя ужасная манера отвечать вопросом на вопрос.

— Ты тоже не подарок, Чарльз.

— Ты не ответил.

— А ты ревнуешь.

— Да, ревную! Доволен?

— Страшно.

— Значит, влюблялся?

— Нет. Мне было не до того. Я почти ни с кем не сходился надолго.

— Почти?..

— Была одна женщина. — Брови у Эрика сошлись на переносице. — Здесь, в Америке. Я встречался с ней около месяца. Это было еще до тебя.

Чарльз хмыкнул, но Эрик, кажется, не заметил.

— Даже не помню, как ее звали.

— Ты и после меня не вел монашескую жизнь.

— Чарльз, — Эрик смотрел ему прямо в лицо, и по глазам было не понять, то ли это такая злость, то ли веселье. — Поправь меня, если ошибаюсь… но тебе бы хотелось, чтобы я сохранял тебе верность при том, что ты не подпускал меня к себе?

— Может, и хотелось, — уныло ответил Чарльз.

— Если тебя это ободрит, после нашего знакомства у меня были только женщины.