Кондратий выкурил сигарету и бросил окурок в урну.

С минуту или более они молчали. Эта пауза и отсутствие каких-либо слов не давили, не отягощали, как иногда это случается в компаниях в тот миг, когда внезапно прерывается разговор и люди напряженно копаются в своих мыслях и воспоминаниях, рыскают в гулких лабиринтах сознания, выискивая какую-нибудь, хоть самую завалящую, тему для продолжения беседы.

В 15-ом отделении и на прилегающей к нему территории паузы в разговорах, короткие и длинные, воспринимались по-иному. Они протекали спокойно и естественно. Никто не насиловал себя мыслью: «Черт, нужно же что-то сказать».

Бывало даже такое, что на групповых психотерапевтических встречах пациенты во главе с врачом садились в круг, а затем ровно через полтора часа вставали, так и не сказав друг другу ни единого слова: ни «добрый день», ни «до свидания». Но при этом все считали занятие состоявшимся.

Леонид Яковлевич не мог не обратить внимание на это явление, поскольку даже самые болтливые в их обыденной жизни люди, попадая в 15-ое отделение, очень быстро и без лишних расспросов привыкали к молчаливым паузам. Они не жаловались, что им не с кем поговорить, что их никто не слушает. И при этом даже не считали это странным и совсем не удивлялись.

Леонид Яковлевич, как человек близкий к науке, не мог не задать себе вопрос: «Почему возникает и с чем связано это явление?». Прямых и конкретных ответов он не находил. Имелись лишь разнообразные «сырые» гипотезы и неубедительные предположения. Поэтому склонен был считать, что, скорее всего, комфортные состояния во время молчания вызваны месторасположением отделения.

Такое мнение было удобно еще и тем, что приводило к дальнейшим умозаключениям, представляющим заведующего в выгодном свете, а именно: поскольку место для отделения выбирал именно Леонид Яковлевич и обустраивал его также он, то заслуга развития и культивирования вышеозначенного явления по праву принадлежит ему.

Потом он увидел… Точнее, вначале услышал медленный шорох тонких колес. Он представил себе велосипед, человека на нем. Ему даже стало интересно, кто этот человек – пациент или врач, и с какой целью разъезжает по парку.

Увы, реальность оказалась очень далекой от созданных им образов, но, тем не менее, явь не утратила привлекательности и так же, как и его фантазии, вызвала у него живой интерес.

С той стороны, откуда пришли они с Кондратием, выехала инвалидная коляска. Ее медленно и осторожно, словно вез наполненное до краев ведро с водой, толкал перед собой высокий, плечистый, сильный санитар, одетый в абсолютно белый костюм, по крою такой же, как сейчас был на нем самом, только с карманами.

В коляске сидела измученная особь. Именно это словосочетание приходило в голову после первого поверхностного взгляда на пассажира коляски. При более внимательном рассмотрении становилось ясно, что это девушка. Очень тощая девушка.

И хотя она пыталась скрыть свою худобу, а заодно и согреться, надев длинный канареечного цвета махровый халат, такого же цвета подколенники и тапочки, все же лицо, руки, очертания фигуры предательски демонстрировали всему миру ее неполноценность, которую девушке и самой пришлось признать после нескольких обмороков в самых неподходящих для этого местах.

Казалось, халат был накинут на швабру, укрепленную в коляске. Руки торчали из рукавов, как карандаши из стакана. Лицо же походило на очень туго обтянутую кожей лицевую часть черепа, разрисованную ярким разноцветным макияжем. Единственное, что в этой фигуре осталось пышного – так это волосы, аккуратно собранные в тугой пучок на затылке.

И для завершения общей картины первого впечатления стоит добавить – конституцию тела девушки в инвалидной коляске народ метко описал двумя словами: «бухенвальдский крепыш».

Девушку называли Родина. И никто из тех, кто ее так называл, не имел ни малейшего понятия о том, фамилия это у нее или прозвище. Наверняка знал Леонид Яковлевич, но его более интересовало другое – анамнез ее болезни. А он был прост и незатейлив.

Родина закончила школу и решила на папины деньги прославиться если не на весь мир, то хотя бы на всю страну и ближайшее зарубежье. Родители искренне поддержали свою дочурку и даже предложили два варианта воплощения мечты любимого ребенка: либо стать звездой эстрады, либо ослеплять собственной звездностью любителей высокой моды у подиумов. Благо, денег у семьи хватало с избытком – даже на то, чтобы из целой роты солдат сделать сияющих звезд.

Родина выбрала второе. И вот она, снабженная нужными номерами телефонов, получив отеческое благословение и крупный счет в банке, приехала покорять Город.

Все устроилось как нельзя лучше и в кратчайшее время. Вскоре она начала понемногу блистать на различных тусовках, украшать глянцевые страницы модных журналов.

Но через несколько лет модельный бизнес истощил девушку до такой степени, что от былой красоты остались лишь кожа да кости.

Ее необузданное рвение к идеальным стандартам, жуткий страх набрать лишние килограммы, диеты и жесткие ограничения в еде (приходилось набивать желудок даже ватой, чтобы создать иллюзию сытости и не страдать от голода), стрессы и склоки в профессиональном кругу сформировали болезнь под названием «анорексия», которая и привела Родину в 15-ое отделение на стационарное лечение. Привела ее именно болезнь, поскольку девушка, по всем канонам психиатрического жанра, отказывалась признавать наличие расстройств психики и обращаться к соответствующим врачам не желала. Наоборот – она усиленно улыбалась и делала вид, что все в полнейшем порядке. Активное отрицание болезни завершилось падением в глубокий обморок прямо на подиуме во время показа очередной новой коллекции. Пока девушка лежала без чувств, врачи, как говорится, воспользовались моментом и госпитализировали ее.

Очнулась Родина в 15-ом отделении и смирилась с назначенным ей курсом лечения. Сопротивляться просто не было сил.

И на сегодняшний день Леонид Яковлевич & коллеги добились некоторых успехов. Больная уже начала ежедневно принимать по несколько ложек пищи и со строгого постельного режима перешла на полупостельный. Ходить ей пока сложно – средней силы ветер буквально валит девушку с ног, поэтому свои короткие прогулки на свежем воздухе она проводит в инвалидной коляске.

Родину заметил не только он. Кондратий и Колики тоже повернули головы в сторону девушки.

Кондратий тихонько запел стихами Юрия Юлиановича Шевчука:

– Родина. Еду я на родину. Пусть кричат – уродина. А она нам нравится. Хоть и не красавица. К сволочи доверчива. Ну, а к нам – тру-ля-ля-ля…

Тут, хотя тон Кондратия был нейтральным и не имел отношения к кому-либо конкретно, Оля перебила его:

– Ну что ты, Кондратий! Нельзя так. Мы должны тут помогать друг другу. А ты…

И сказала она это, наверное, просто из зависти, что не ей первой вспомнилась столь подходящая песня.

Оля не нашла слов, чтобы закончить свой короткий спич. Она встала, улыбнулась и помахала рукой Родине. Та в ответ, собрав все свои силы, приподняла костлявую руку и криво улыбнулась.

Со стороны все выглядело так, будто Оля стоит внутри беседки за перилами, как на правительственной трибуне, и принимает парад, радостно приветствуя его участников.

Что же касается утверждения «мы должны помогать друг другу», то Оля выразила им исключительно свое личное состояние. Она была уже на грани. Еще чуть-чуть, и девушка действительно займется безвозмездной помощью соседям по отделению. Со скуки. И если бы не Коля, который хоть как-то помогал скрашивать стерильные больничные будни, она уже активно воплощала бы в жизнь только что провозглашенный девиз: «Мы должны помогать друг другу».

Странно, но твердо сказанные слова «мы должны», как заклинание, повлекли за собой появление на территории парка двух джипов. По крайней мере, так показалось Коле. Он почему-то соединил причинно-следственной связью слова сестры «мы должны» с тем, что после них ворота открылись и вовнутрь, сердито урча моторами, ворвались два совершенно одинаковых черных и с затемненными стеклами джипа. Практически каждому человеку при взгляде на них воображение (если оно у него было) невольно дорисовывало обеим автомобилям дуло и делало их похожими на маленькие юркие танчики.