– Николай, – отрешенно сказал Коля, вяло подняв руку в знак приветствия.

– Родстванепомнящий, – продолжил он, зачем-то посчитав нужным назвать еще и фамилию.

Колики уставились на него, не предполагая услышать такое имя. Просто не поняли, о чем идет речь. В общем-то, он и сам немного удивился, откуда у него взялись именно такие имя и фамилия: ИВАН – четыре заглавных буквы, Родстванепомнящий – слитно. Именно таким образом напечатанными увидел он их в своем воображении.

Он чувствовал, что в слове ИВАН звучало не столько имя, сколько его позиция, его отношение к жизни, его авторитетность, сила и даже, в некотором роде, статус в обществе.

Он продолжал стоять, а Колики смотрели на него, пока Кондратий, доставая из сумочки золотой портсигар, не объяснил:

– У него амнезия. Ничего не помнит. Ни родины, ни флага.

Кондратий щелкнул золотой зажигалкой «###» и прикурил.

– Да? – переспросила Оля. – Как интересно. Садись, ИВАН, – предложила девушка. Он сел рядом с ней, она же продолжила расспрашивать. – И ты ничего-ничего-ничего не помнишь?

Он отрицательно покачал головой.

– Это же, наверно, мм-м, так прикольно. Все как в первый раз… Ага? – Оля откинулась на спинку лавки и представила себе «все как в первый раз».

Фраза, сказанная сестрой, подтолкнула Колю тоже поразмышлять на тему «все как в первый раз». Он отчетливо вспомнил свой первый укол героином. Воспроизвести в воображении всю процедуру было не трудно, так как уже семь дней кряду ему снился один и тот же ужасный сон, в котором он вводит себе дозу героина, но не чувствует абсолютно ничего, даже намека на «приход», и этот факт разочаровывал неимоверно, заставляя его просыпаться в холодном поту.

Он вспомнил своего одноклассника, его безразличное лицо, полузакрытые глаза, дымящуюся в уголке рта сигарету и медленные, очень медленные движения. Одноклассник профессионально безболезненно попал в вену и, введя жидкость янтарного цвета, словом «Наступай» закончил инъекцию. А он закрыл пальцем дырку. Где-то секунды полторы-две Коля недоумевал, спрашивая себя: «Ну и что?». Потом эйфория стремительно разбежалась по его телу и накрыла с головой волной ни с чем несравнимого блаженства. И ему стало хорошо, спокойно, уютно…

В этот момент он понял, почему люди так бегают за героином, почему они лгут, воруют, предают друзей, унижаются – и все ради очередной дозы наркотика. Не все, но значительное большинство способно пожертвовать всем ради этого состояния. Он не оправдывал их. Он просто понял, почему героин управляет их жизнью.

Позже ему встречались люди, которые смеялись над наркоманами, презирали их и называли жалкими существами без силы воли. Еще позже некоторые из вчерашних ярых ненавистников героиновой наркомании сами успешно приседали на иглу и уже не считали зазорным опуститься на глубокое дно.

Это был лучший вечер в его жизни. В жизни прошлой, настоящей и будущей.

Через несколько дней ему захотелось вновь ощутить это неземное блаженство. Но странно, именно такой эйфории, как в первый раз, он не испытывал больше никогда. Он всячески стремился к этим божественным ощущениям, но тщетно.

Поэтому слова сестры «все как в первый раз» представляли амнезию в очень даже выгодном свете. Но в то же время он знал, что свой первый укол не забудет никогда, какая бы амнезия с ним не приключилась.

И Коля перестал думать об амнезии.

Оля, видимо, размышляла о том же, что и брат. Кондратий просто молчал. А он наслаждался своим присутствием в парке.

Через некоторое время Оля пришла к тем же выводам, что и брат, только вместо героина ключевое место в ее воспоминаниях занимал кокаин.

И Оля перестала думать об амнезии.

Она прервала молчание, обращаясь к брату и продолжая прерванный разговор, начатый ими до появления Кондратия и его нового соседа:

– О, как мучительно больно без мобильного телефона. Ты не находишь, брат? – ее голос звучал с наигранным театральным пафосом.

Еще совсем недавно Оля выразилась бы совершенно иначе, сказав «хреново» или употребив матерное слово. Но вот уже почти месяц прошел как она с братом находится на лечении. Естественно, что после бурной и активной светской жизни здесь им сразу же стало скучно просто до невменяемости. И чтобы хоть как-то развлечься и разнообразить свой новый быт, они устроили между собой игру. Суть ее заключалась в том, чтобы в ежедневных беседах избегать матерных слов и выражаться исключительно литературной речью. Играли, разумеется, на деньги. Поскольку папа хладнокровно изъял у них все денежные знаки и запретил свидания с матерью, то счета были пока виртуальными. Итоги подводили каждый вечер перед сном и записывали их в специальную тетрадь.

Сегодня Оля с незначительным отрывом выигрывала у Коли.

– Да, сестра, – в том же духе согласился с нею Коля. – Жизнь, – он на миг задумался, – зловонная фекалия. Денег нет. И еще более мучительно больно за бесцельно проколотые вены.

– Годы, – поправил он.

Колики посмотрели на него, ожидая дальнейших разъяснений.

– Годы, – повторил он и добавил: – «Жить нужно так, чтобы потом не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Островский Николай Алексеевич.

На Колю и Олю его слова произвели некоторое впечатление, однако дальше развивать эту тему им почему-то не захотелось, и Оля обратилась к Кондратию:

– Кондратий, мм-м. Я недавно прочитала в газете…

Кондратий перебил ее вопросом:

– Что такое газета?

Она сделала вид, будто поверила в то, что он впервые слышит о таком понятии как «газета», и принялась терпеливо объяснять:

– Газета, мм-м. Это такой большой… – она нарисовала пальцами в воздухе большой невидимый прямоугольник, – кусок бумаги, ага. И на нем печатают разные новости, мм-м, и полезную информацию, да. Однажды про нас с Колей писали. В разделе «Криминальная хроника», да. Но я не об том, мм-м. Я недавно прочитала… Слушай, Кондратий, тебе должно быть это интересно. В Швейцарии, Кондратий, мм-м, есть больница специальная такая, да. И в ней всего лишь за шесть тысяч евро… – она изобразила с помощью пальцев цифру 6, использовав для этого по три пальца с каждой руки, пересчитала их и продолжила, – за шесть тысяч евро тебе, Кондратий, сделают эвтаназию. Там можно, ага, а у нас это запрещают.

– Да знаю я, – снова перебил ее Кондратий. – Но я, Оля, не выездной. У меня даже паспорта нет заграничного. Родственники не выпускают, боятся, что за бугром найду что-то похожее и досрочно завершу свой жизненный путь.

– Мм-м-м, бедный, – пожалела его Оля и умолкла.

Все же ей хотелось рассказать хоть какую-то новость, удивить ею Кондратия и нового знакомого:

– А вы знаете новость? На первом этаже церковь открыли, ага, такую чудную… – произнесла она тоном, будто говорила об открытии очередного модного бутика.

– Оля, – Кондратий не хотел слушать подробностей о церкви, так как уже однажды заглянул в нее и больше этого делать не хотел. – Оля, церковь эту открыли давно – уже с полгода будет.

– А почему мы только сейчас заметили? – искренне изумилась она.

– Потому что всегда спускались с той стороны, где библиотека, – объяснил Кондратий.

– Библиотека? Мм-м, – удивленно переспросила Оля.

Кондратий не обратил внимания на этот вопрос и продолжил:

– А церковь – с противоположной стороны. Там, где раньше красный уголок был.

Оля задумалась, вспоминая все свои маршруты передвижения по вестибюлю лечебного корпуса.

– С попами крепче, – выпалил он.

Все трое уважительно посмотрели на него.

– Это ты хорошо сказал, – заметил Коля.

– Это не я, а Булгаков Михаил Афанасьевич, – сообщил он.

После этой фразы он стал своим человеком в компании Колики & Кондратий. Его безоговорочно приняли, начали относиться с уважением как к равному, обращались к нему именно так, как он и представился, то есть ИВАН – четыре заглавных буквы.