– Да как же ты тут живешь?! – удивилась учительница.

– Нормально живу, а что?

– Ну, Слава! Это же склеп! Разве так можно? У тебя тряпка половая есть? А веник, ведро?

– Два даже. – Славка догадался, зачем они пришли, покраснел.

– Несите воду! Ой, у тебя форточка даже не открывается!

Друзья принесли из колонки воду, девчонки закружились по комнате, распахнули настежь окно, вымыли стекла, выбросили в мусорное ведро вату, которую мама укладывала каждую осень между рамами, и даже вытерли пыль с гардероба. После чего вынесли всю Славкину комнату на улицу и поинтересовались между делом:

– У тебя палка какая-нибудь есть?

– Какая палка?

– А, ладно, сами найдем.

Вооружившись какими-то ржавыми железяками (в траве нашли), они стали дубасить ими по матрацам, подушкам, одеялам, другим тряпкам, о существовании которых Славка даже не подозревал. Наконец учительница сказала:

– Принимай свою комнату в целости и сохранности. И запомни: такой порядок у тебя должен быть всегда. Ты же – мужчина.

– Ладно, – смутился Славка, позабыв даже про «спасибо».

Ему попытались подсказать девчонки:

– Славка, а ты у нас богатей! Чай с вишневым вареньем пьешь!

– А вы как думали! – буркнул он, не подумав пригласить их отведать вишневого варенья.

Может быть, поэтому гости вдруг засуетились, заспешили и ушли. Тут только додумался Славка и до варенья, и до «спасибо».

– Лучше сами чай попьем! – успокоил его Васька. – У тебя хлеб-то есть?

– Буханка черного.

– Я сейчас белый принесу! Поставь пока чайник на керосинку.

Через несколько минут два жилпоселовских богатея пили чай с вишневым вареньем и мягким белым хлебом.

– Тоже говоришь, девчонки, – вздыхал от удовольствия Васька. – Тут самим-то мало. Ну вкуснота, скажу я тебе, зэканская!

– Вкуснота!

Им было так хорошо, что вдруг, не сговариваясь, они запели в один голос:

…«Она приехала в тот же вечер, как будто чувствовала, что у меня все кончилось. Лучше бы, конечно, долечилась. Зато какие пирожки испекла с абрикосовым вареньем – специально купила для пирожков. Мы с Васькой слопали их за милую душу. А что там! Даже Васька говорит, что она найдется, даже он не понимает, что не могла она не сообщить за это время, не могла!»

В последнее время только и говорили, что он стал взрослым, но говорили как-то по-разному. «Второгодник»-одноклассник Витька считал, что Славка хоть и вымахал, как палка, но ничего в жизни не понимает, даже «кадра» найти не может. Соседки и мамины подруги, наоборот, всякий раз, когда он выходил на кухню, удивлялись: «Какой большой стал!» А когда он купил в подарок маме на Восьмое марта фарфоровую чашку в расторгуевском продмаге, они вообще обзавидовались: «Какой у тебя Славка самостоятельный!» Учителя немного путались. То назовут взрослым, то – мальчишкой, то – просто учеником. И он сам запутался. Потому что, с одной стороны, он знал гораздо больше, чем младший брат Леньки Афонина – Сашка, которому еще нужно было объяснять, зачем женщины ходят с животами. С другой стороны, с девчонками он просто не знал, о чем говорить.

А мама? Она сама ничего не понимала. Большой, говорит, ты у меня, а горшок выбросить не можешь, потому что, говорит, зачем зимой в холодрыгу на улицу бегать, простудишься еще. Верь ей после этого.

Верь не верь, а Славке очень хотелось поскорее стать взрослым, и причин тому было много. Взять хотя бы маму. Справиться с ней он пока не мог. Кричать устал, уговаривать надоело, лечить было бесполезно. А слушать постоянные, совсем одинаковые обещания становилось мучительно зло. Но надежда в нем все-таки жила. А после фарфоровой чашки ему показалось, что с маминой водкой он справится. Не пила же она сама, безо всяких больниц, после Восьмого марта целых три недели. Значит, нужно поскорее стать взрослым и делать маме больше приятного, доброго, взрослого, решил Славка и стал мыть полы даже на кухне, помог маме сажать картошку, сам ушил белыми нитками брюки в трубочку. Все получалось неплохо. Мама радовалась, пила редко. Соседки охали и называли его взрослым человеком.

Но мама хотела, чтобы он поехал летом в деревню.

– На море покупаешься, варенья привезешь, жердел насушишь, – приговаривала она, собирая его в дорогу. – Будем пирожки печь и компоты варить, правильно?

Он сам понимал, что правильно, но оставлять ее одну сейчас, когда она пьет все реже, не хотелось. На море Славка уехал без настроения.

А там всего было так много, что в первые же дни он забыл, что нужно скорее стать взрослым и делать маме больше доброго. Лето! Море, солнце, дом отдыха, пионерские лагеря, фрукты, овощи, танцплощадка – хорошо жить на море!

Стали поспевать яблоки. Урожай наметился богатый, но лето стояло червивое, и яблоки падали, не созрев. Тетя Маша, мамина сестра, сказала как-то вечером:

– Ты собирай яблоки, режь дольками и суши их на крыше. Что насушишь, все твое. Маме подарок сделаешь, она любит компот из сушеных яблок.

Славка буркнул «ладно», и уже через день яблоки завладели им полностью. Все другие радости южного лета остались, но ни теннис, ни рыбалка, ни море, не волновали его так, как пусть крохотное, наполовину изъеденное червяками яблоко. Он даже в шахматы стал проигрывать. Придет к другу, а у него яблоки на подоконнике, и никакой игры. Потому что просить неудобно, а воровать нельзя. В колхозном саду тоже не поживишься, хотя он и близко совсем и сторож в нем – дед столетний с лайкой, которая от старости давно разучилась лаять. Тетя Маша сразу спросит: «Где взял?» Что ей ответишь?

Оставалось довольствоваться тем, что он имел. Славка еще не знал всей глубины учения Эпикура, к тому же возраст у него был не такой, когда со спокойным сердцем можно довольствоваться малым, и задачи перед ним стояли не эпикуровские. И стал он подгонять время. Идет утром по саду за своим урожаем, и так ненароком, вроде бы случайно, ударит по дереву ногой: одно-два яблока тюкнется на землю. Боязно, конечно, вдруг заметят, но все равно они упадут, раз лето червивое. Зачем ждать-то?

Плохо ли, хорошо ли, но каждое утро он отправлял на крышу веранды около десяти яблок, аккуратно разрезанных симпатичными дольками. К концу августа у него накопился большой мешок сушеных яблок.

Предпоследнее южное утро началось, как обычно, с компота. Славка достал из-под кровати хрустящий мешок. Много яблок. Мама будет рада. Насмотрелся он на свое добро, убрал яблоки и убежал на море.

Море, море! Какой же сильный и добрый волшебник, если Славка даже о мешке своем забыл. И только когда отдыхающие потянулись на ужин, он оделся и пошел ждать тетю. Она возвращалась с работы поздно вечером, но ее обязательно нужно было дождаться и сказать, что на крыше он оставил сушеные яблоки. Вроде как в подарок. А еще он хотел с ней поговорить как взрослый со взрослой, чтобы она поняла, зачем ему так много яблок. Она пришла с работы.

– Тетя Маша, – начал он, – спасибо вам. Я…

– Слава, Господь с тобой! Мы же с ней сестры. Ей было пять, а мне три, когда мы по свету с ней стали мыкаться. Мы должны помогать друг другу. Неси рюкзак, сейчас все упакуем, чтобы завтра ничего не забыть.

Она заботливо уложила в рюкзак варенье, пару банок «синеньких», много сушеных жердел, потом вытащила из-под кровати мешок со Славкиными сушеными яблоками и спокойным таким голосом сказала:

– Так, Славик, давай по совести. Тебе половину и моим девчонкам половину. Они тоже любят компот. А лето, сам видел, червивое, нет яблок.

– Конечно, много же всего дали. Целый рюкзак.

Славка ничего не знал об Эпикуре, но вдруг почувствовал он, как загадочная и пугающая взрослость заполняет его душу. Он стоял перед склоненной над мешком тетей потный, красный, злой и молчал. А тетя Маша ловко подхватила с подоконника длинный красный ситцевый мешок (вот зачем он тут лежал целую неделю!), пристроила его к сильно надутому Славкиному мешку и устало молвила: