– Ты так крепко спал, – радовалась она чему-то, а он молчал, завязывая двойным бантиком шнурки на ботинках. – Там дождик собирается. Надо спешить. – Мать торопила сына.

Шел он домой хмурый. Смотрел в грязное мокрое небо.

– Чуть-чуть не успели, – сказала мать уже на поселке. – Пошел дождь. Вчерашний ветер нагнал его. Хорошо, хоть мелкий.

Небо было серое, в мелкое невидимое отсюда сито, через которое просеивались на землю росинки осеннего дождя, чем-то похожие на мамину муку. По субботам она брала в руки сито, хлопала по нему мягкими ладонями. На стол неспешно, как дождь осеннего дождя, сыпались белые, мелкие струи, укладывались в аккуратный холмик будущих славкиных пирогов.

Он точно знал, что сегодня мать обязательно испечет их, но все-таки было грустно: он так и не узнал, почему стынет бетон и как его разогревают, чтобы он совсем не остыл.

Вечерело. Сизые мутные краски быстро, по-зимнему, обволакивали небо, землю. В домах зажигались окна. На площадке звенели голоса пацанов: каникулы – гоняй с утра до ночи шайбу! Из-за спины тянуло упругим ветром: казалось, это он гонит на поселок ночь.

Грохнула пушкой дверь магазина. Славка обошел его стороной, чтобы не наскочить на разговор с кем-нибудь, и вспомнил свою копилку.

…В спичечном коробке на подоконнике скреблись майские жуки. Они рвались на волю, даже не зная, что ждет их раним утром. На кровати у окна сидел мальчик и упрямо смотрел на быстро темнеющее небо. На нем зажигались звезды, большие и маленькие.

– Не усну. Обязательно скажу, чтобы разбудила в пять и не оставалась больше на вторую смену, – пробурчал он, прилег на бок, устало свесил ноги и… тут же бы уснул, не выдержал, но вдруг по асфальту зазвучали мамины шаги: неровные, одинокие.

«Уй, так и знал», – сжал он зубы, сбросил сандалеты, свернулся тугим калачиком на байковом одеяле.

В комнату вошла мама.

«Что, я ее пьяные шаги не отличу! – возгордился своим чутьем сын, но глаза не открыл. – С пьяной не буду разговаривать. Только кричать зря, не маленький теперь!»

– Спишь, сынок? – спросила мама и тут же запричитала: – А я печенку твою любимую купила. Поджарить? Ну тогда завтра потушу ее с картошкой. А сейчас пойду компот поставлю.

– Разбуди меня в пять, – пробормотал сын. – Окунь клюет отлично. На майского жука. Только точно разбуди. Ребятам обещал.

– Разбужу, разбужу, – вздохнула мама и вышла.

Он открыл глаза: как будто и не было никого – только противный запах в носу. Мама вернулась с тарелкой супа, поставила еду на стол, но не села.

– Вспомнила! – улыбнулась и затараторила, копаясь в сумке. – Вот, смотри! Премию получила! Только мелочь одна – в магазине на сдачу всучили.

Из-под ресниц хорошо было видно, как мама доставала монеты, укладывала в кучку рядом с тарелкой супа и горбушкой черного.

– Купи печенья или чего захочется. Ребятам только не давай, а то как налетят. Тебе же и не достанется.

Собрав монеты в аккуратную желтую горочку, она внимательно осмотрела ее, сказала:

– Рублей на семь потянет. А то и больше.

«Не нужны они мне! – крепче сжал зубы сын. – Знаю я! Опять ты… – Но он молчал, надеясь на спасительное утро, когда она, трезвая разбудит его: – Тогда и скажу ей все».

Громкое чавканье, упрямо-пьяная спина и лампочка над головой мешали уснуть. От обиды и злости сын заговорил было:

– Ма, я это…

– Разбужу, разбужу, – заверила она его, выключила свет, шагнула к дивану: «А что я такого сделала? Я же не украла, сами дают. И правильно я на Ярославку поехала. Там наших никого, а народу побольше. Ой, пойду компот посмотрю».

Сын уже крепко спал, укутанный заботами, тревогами и байковым одеялом. Снились ему майские жуки, мама и черное небо, в котором плавали белые окуни. Под утро, когда сон стал крепче и угомонились (не дергались больше) грязные ноги, увидел он во сне самого себя. В милиции. Там его выслушали, взяли деньги и сказали, что обязательно поговорят с мамой и она больше не будет побираться по вагонам. Что было дальше, досмотреть не удалось.

– Славка! Хватит дрыхнуть! – кричали ребята за окном.

Он проснулся, мамы нет. На табуретке чистые брюки, на диване завернутый в бумагу и телогрейку его завтрак, на столе записка и груда медяков.

– Скоро ты там?

Есть было некогда. Он дернул из тетради лист, сгреб в него мелочь и подумал: «Не пойду в милицию. В „уборку“ выброшу, чтобы знала, и сам поговорю с ней». С бумажным свертком и удочкой он выбежал на улицу, направился было к туалету в центре поселка.

– В овраге не можешь, морда?! Место из-за тебя потеряем у водокачки. Побежали.

«Все равно выброшу. А говорить никому не буду. Они только смеяться будут, расстраивать ее. А она из-за этого пить будет больше», – думал он, не отставая от друзей, но у магазина вдруг резко замедлил шаг, остановился, спешно додумывая свои думы.

– Я сейчас, быстро, – сказал и, прислонив удочку к стене, потянул высокую дверь продмага.

Очереди не было. Он подошел к большой тете, возвышавшейся над голубыми весами, и, пряча глаза, тихо сказал:

– Мне печенья по четырнадцать рублей. На все. Вот.

На прилавок звонко вывалилась мелочь.

– Где ж ты ее столько набрал? – удивилась продавщица, пересчитывая громкую медь.

– Копилку грохнул! – ответил покупатель и, радуясь своей сообразительности, напомнил: – Только по четырнадцать рублей.

Из магазина Славка вышел с большим кульком в руках.

– Бери, робя, вкусное, – сказал, улыбаясь, и бойкие руки скрестились над его головой.

– Славка, ну ты дал?! Откуда деньги?!

– Чепуха, копилку грохнул!

– Ого!

Вкусное печенье быстро таяло во рту и еще быстрее – в кульке, и вскоре он опустел. Славка скомкал его, бросил под ноги и ударил – чуть сандалета не улетела вместе с ним!

– Ура, копилка! – крикнул Васька Полянчиков, и мальчишки побежали ловить окуней.

А в спичечном коробке на подоконнике мирно спали майские жуки.

…«Ха, копилка! – вздохнул невесело Славка, проходя мимо дома, где жил Васька. – Зачем она мне нужна была, если мамка мне и так все покупала?!»

Мама купила ее в «Спартаке». С длинными рукавами, белыми манжетами и белой каемочкой на вырезе, футболка ему так понравилась, что он надел ее, блестящую, чистую, еще пахнущую фабрикой, и не снимал.

Однажды в классе пели песню: какая-то «Моя родная Индонезия». Хорошая была песня. И страна, скорее всего, неплохая – стали бы про нее песни сочинять, к тому же горы Славка с детства любил. В общем, пел он старательно и громко. Но после урока к нему подбежали девчонки и затрещали в один голос:

– Ой, Славка, какое у тебя декольте! Какая футболка!

«Что это с ними», – покраснел он от неожиданности, что, впрочем, на фоне футболки было абсолютно не заметно.

– Не видели, что ли? – буркнул он.

– А между прочим, с таким декольте в школу ходить нельзя!

– А вы не завидуйте! – подоспел на помощь Васька. – Я вам выкройку сделаю, нашьете футболок и будете ходить с декольте.

– Ой, Васька, сделай!

– Приходите, сделаю.

– А что – придем!

Девчонки хи-хи да ха-ха и разбежались.

– Что это с ними сегодня? – удивился Славка.

– А ну их! Пошли домой.

…Славка попил чай с вишневым вареньем и черным хлебом и подумал: «На три дня еще хватит. Потом на завод пойду, мамка пишет, что ей аванс выписали, что мне его дадут». А еще он подумал о том, чтобы она не выписывалась из больницы раньше времени – долечилась до конца.

И тут примчался Васька:

– Девчонки идут!

– Ну, ты дал со своей выкройкой.

– Какая выкройка, они с Марготой!

Хлопнула дверь подъезда, по лестнице нетерпеливо, громко затопали девчонки.

– Где тута Торбов живет? – услышали друзья голос учительницы, и девчонки с нею во главе оккупировали Славкину комнату: стоят гордые, по сторонам глазеют, как на свое собственное, и руки в бока. Они явно пришли не из-за выкройки.