Сейчас, стоя под струями едва теплой воды и возбужденно прислушиваясь к бурлению все еще не укрощенной плоти, Эллин, наконец, призналась себе в том, в чем до сих пор старалась не признаваться: что к Тому Шеффилду она охладела давно. Задолго до того, как на суде, вместо лица его, увидела маску смерти, совершенно справедливо доставшуюся отъявленному трусу.

Овеяв Согреда благоуханием духов и шампуня, Эллин вновь уселась в свое кресло и несколько секунд внимательно изучала гостя. Он вальяжно развалился в перинной мягкости дивана, небрежно забросив ногу за ногу и подперев рукой висок – в позе утомленного собственным глубокомыслием патриция. Узел его галстука оказался спущенным до ремня, рубашка представала небрежно расстегнутой, а брюки – фривольно обвисающими. Однако Эллин старалась всего этого не замечать. В конце концов, неопрятность мужчины досталась ему в наследство от ее же необузданной страсти.

– Так вот, в помиловании Шеффилду еще не отказали, – первым заговорил очнувшийся теперь в ее любовниках начальник тюрьмы. – Но это произойдет уже завтра. Вы как адвокат намерены предпринимать какие-либо шаги, чтобы отсрочить казнь? При определенных усилиях, «блаженствование» в камере смертника можно еще на какое-то время продлить.

– А как скоро вы сумеете казнить Шеффилда, если никаких усилий прилагать не стану? Такая постановка вопроса вам нравится?

– Обычно мы казним по пятницам.

– В таком случае, вам следует использовать первую же пятницу, – жестко определилась адвокат и, поднявшись, направилась к холодильнику. Она не хотела, чтобы в эти минуты Согред видел выражение ее лица, заглядывал в глаза.

– Вот это уже совершенно неожиданный выпад.

– В ближайшую же! – подтвердила Эллин из соседней комнаты. Пока она колдовала там, в проеме двери виднелся бередящий воображение овал ее бедра.

Грей оказалась права: они поднялись слишком рано. Диванно-паркетные эксперименты, несмотря на всю их страстность, так и не смогли до конца удовлетворить его, укротить разбуянившийся пыл.

– Станете как-то объяснять свою настойчивость в отношении казни?

– Она легко объясняется милосердием. Чем меньше обреченный томится в ожидании смерти, тем меньше ужасов переживает. Разве не в этом заключается высший смысл тюремного милосердия? Вам ли, начальнику тюрьмы смертников «Рейдер-Форт», объяснять подобные тонкости?

«Что-то тут не то, – мило улыбаясь, не поверил ей Согред. – За нервозной спешкой адвоката скрывается нечто сугубо женское. Но что? Криминальная интрига?»

Тем временем на столе появилась бутылка красного вина, две рюмки и тарелка с бутербродами. Согред наполнил бокалы, но какое-то время, совершенно забыв друг о друге, они всматривались в искрящуюся багровость вина с такой нерешительностью, будто бы после этих бокалов тюремного причастия их обоих должны повести на эшафот.

– Мы и в самом деле смотрим на вино так, словно гадаем на крови вампира, – подтвердила его догадку Эллин.

– И действительно кое-что загадали.

– Что именно?

– Каждый свое. Обычно между секирой палача и обреченным стоит лишь адвокат, поскольку Господь над ними, – напомнил Согред. – Поэтому волноваться вам нечего.

– Я ведь объяснила, милый: на сей раз адвокат – не препятствие, – назидательно проворковала Эллин Грей.

Начальник тюрьмы понимающе кивал в такт ее словам, хотя так и не понял, что, собственно, за ними скрывается.

Постояв еще несколько минут на балконе, Грюн Эвард в последний раз взглянул на судно, уже теряющее в предвечерней сумеречности свои очертания, и извлек из дорожной сумки небольшой, в коричневатом коленкоровом переплете блокнот. Рассказы он обычно писал в таких вот блокнотах, так и называя их про себя «блокнот-рассказами». Как всегда, самыми трудными оказывались первые строчки. Два варианта начала он набросал еще дома, у себя в Сетенвилле, но дальше трех лаконичных абзацев работа так и не продвинулась.

Заказывая себе каюту-люкс на «Страннике морей», Грюн очень надеялся, что на сей раз его вдохновит само море, как вдохновляло многих других. Он запасся вином и почти не выходил на палубу. Время от времени он хватался за свой блокнот-рассказ, подолгу томился над ним, взбадривая себя «Красным калифорнийским», но оказалось, что его предали не только муза, но и элементарный профессионализм. Он потерял всякую способность образно мыслить, умение логически выстраивать фразы. Стихии океана муза его оказалась совершенно неподвластной.

Теперь, едва присев за небольшой письменный стол, Грюн решительно перечеркнул все написанное. Ему вспомнился стоявший рядом с ним на палубе отставной моряк, скупой рассказ о Последнем Пристанище моряков-самоубийц. И он решил, что начинать следует именно с этой сцены. Несколько слов Адмирала, брошенных как бы между прочим, – вот то, что должно было создавать общую атмосферу, царящую на острове, в душе героя и, соответственно, в самом рассказе. Когда-нибудь он засядет за отдельный рассказ о жизни самого поселка. Возможно, это даже будет роман.

Эвард давно упрекал себя в том, что так и не сумел создать ничего значительного: ни одной повести, ни одного романа. Слишком уж прямолинейно воспринял наставление профессора Краузе о том, что к полновесному классическому роману следует идти через мастерство рассказа и что нынешний литературный век отрекается от романа, дабы найти свой расцвет в коротком психологическом рассказе.

Уже сделав первый набросок прибрежного пейзажа, Эвард задумался. Кто должен выслушивать Адмирала: сам главный герой, который станет убийцей и смертником? Нет, следователь, прибывший на остров, чтобы расследовать преступление? Будущая жертва убийцы?

Согред оказался прав: детектив – совершенно иное ремесло. Оно не имеет ничего общего со всем предыдущим литературным опытом, который он нажил. Но именно потому, что у него нет опыта создания детектива, он и прибыл сюда, в надежде хотя бы в общих чертах познать быт тюрьмы, увидеть камеру смертников и камеру, в которой происходят казни.

Перечитав несколько фраз, Эвард решил, что начало у него есть. Неплохое начало. Сама же сюжетная линия прояснится после того, как он побывает в тюрьме и встретится с Шеффилдом.

«Погоди, – вдруг остановил себя, – но ведь Шеффилд уже сам по себе находка! Писатель, совершавший убийства по собственным сценариям! Ты поспешил причислять это к сюжетным банальностям. „Романист, создававший сценарии для банды“ – этот сюжет „киношники“ – да, успели истоптать. А вот в методах Тома просматривается нечто оригинальное. К тому же какой потрясающий антураж! Забытый посреди океана остров; поселок моряков-самоубийц… Известный писатель, ожидающий исполнения приговора в камере смертников…»

Эвард понимал, что, сам того не ведая, вдруг оказался на сюжетном Клондайке. Сама жизнь закручивала такие интриги, какие не способен выдумать и собрать воедино ни один детективщик. Вопрос лишь в том, как теперь всю эту россыпь использовать.

Вино показалось Согреду слишком холодным и терпким, что, однако, не мешало с удовольствием смаковать его, время от времени рассматривая оставшийся в бокале напиток при бирюзовом свете ночника.

– Вы хоть понимаете, Эллин, что то, что вы только что заявили, в самом деле совершенно меняет характер наших отношений?

– Разве? Мне-то показалось, будто характер наших отношений изменился значительно раньше, с той минуты, когда мы оказались в объятиях друг друга.

Рой и Эллин мило улыбнулись и чуть было не потянулись друг к другу губами. Но при этом оба понимали, что характер их отношений изменили все же не минуты услад. Их изменила позиция адвоката, который только что окончательно предал своего подзащитного.

– Эти отношения станут еще более привлекательными, когда вы выслушаете мои предложения.

– Почти не сомневаюсь в этом. Почти. О чем бы вы хотели поведать мне, милый мистер Согред? Насколько мне известно, вы продолжаете писать романы, однако до сих пор они не пользуются никаким успехом.