— Где твой туалет? — зло спросил он, потащив меня к входу в общежитие. У входа стоял вахтер и изумленно рассматривал царапину на своей правой руке.

— Этот конченный, — кинул важного вида человек, показывая на вахтера. — В машину его. И будьте осторожны, чтобы он и вас не поцарапал. Тогда и сами под нож пойдете.

Вахтер испуганно вздернулся, но кто-то из людей в черном заехал ему ребром ладони по шее, и поймал у самой земли, легко взвалив грузного мужчину на плечо. Заботливые, черти. Только… что значит конченный?

— Куда его? — поинтересовалась я, когда Робин потянул меня к лестнице.

— В лабораторию, — в его голосе послышалось неприкрытое сочувствие. — Скажи спасибо, что зомби тебя не поцарапал. Поехала бы с ним.

Я сглотнула. В лабораторию… это подопытной крысой, что ли?

— А вы уверены, что всех поймали? — осторожно поинтересовалась я.

— Проверим ДНК под ногтями зомби и узнаем.

Ну да, логично. У них все, у сволочей, логично. А что у вахтера дети, да жена — уже и не важно.

Робин, разозлившись еще больше, потянул меня в затемненный коридор на втором этаже. Надо же, народ тут спал. Везучий. И какой черт меня из собственной комнаты вытянул? И кто этот паршивец спаситель? Блондинчик он, конечно, симпатичный, но…

В конце коридора возле дверей с нарисованной девочкой в юбочке я дернулась:

— Ты же со мной не пойдешь? — с подозрением спросила я.

— А что если и пойду? — невозмутимо ответил парень и потянул на себя ручку двери.

Лучше бы он этого не делал. Из-за двери раздалось раздраженное шипение, и голос Натали тихо поинтересовался:

— Ты дамский туалет от мужского отличаешь? Совсем глаза потерял, хам несчастный?

На визг Натали, на мое счастье, не решилась. И правильно. Игорь покой клиентов ценил более всего. Но и пропускать красавчика в женский тайный мир она не намеревалась, встав между ним и туалетом непреодолимой преградой.

— Визуалист? — сладко спросила она. — Ты скажи, я тебе еще девочек позову… только и заплатить не забудь, здесь бесплатно таких вещей не показывают.

Мой спаситель, видимо вспомнив, где находится, вдруг густо покраснел, расстегнул наручники и прохрипел:

— Иди.

Святая наивность, что американские фильмы не смотрит. Или просто слишком доверяет таким вредным ведьмам, как я. Но уж прости, дружок, я понимаю, что тебя ждет не очень приятный выговор от начальства, но своя рубашка ближе.

Мысленно поблагодарив Натали за поддержку, я почти вбежала в туалет, бесшумно открыла запыленное окно и спрыгнула на газон.

Завтра Натали, конечно, взбесится, как-никак, а ее любимые бархатцы, но тут уж я ничем помочь не могу. Меня волнует только одно — быстрее добраться до машины и смыться из этого проклятого города. А то больно тут жаренным запахло.

— И куда это ты собралась?

Я медленно обернулась и узнала высокого из машины. И опять почему-то мне стало жутко. Дрожа, как осиный лист, я попятилась, наткнулась голенью на огораживающую газон проволоку, и упала бы, если бы его пальцы не сомкнулись на моем запястье.

— Второй раз не уйдешь, — шагнул он ко мне. — Но, вижу, ты вновь пытаешься. Потому придется везти тебя лично.

В какой момент его рука поймала меня за подбородок, заставив вновь посмотреть себе в глаза? Когда он успел вывернуть мою душу на изнанку? Откуда эта тяжесть на плечах, которая давит, давит…

— Упрямая девочка, — усмехнулся он, подхватывая меня на руки. — Теперь вижу, за что она тебя любит. Но это скоро пройдет, все пройдет. И твоя никчемная жизнь — тоже.

Я думала, так бывает только в фильмах: затемненная, пустая комната, уходящие в темноту стены, разводы чего-то красного на полу, из мебели стульчик — для меня, и стол — для него. И яркий, раздражающий свет в лицо. Я думала, только в фильмах ты сидишь привязанная к стулу, уронив на грудь голову, что только в фильмах бьют, задавая вопросы, на которые не можешь ответить. Только в фильмах чувствуешь, как теплая кровь бежит по щекам вместо слез и уже хочется только одного — умереть. Скорее умереть и больше не мучиться.

Бить на время перестали. Я уже не различала, где болело, а где не совсем, мне казалось, что болело все. И даже дышать было больно, а пошевелиться — нереально. Даже головы поднять — нереально.

И тогда вдруг коричневые ботинки с красными разводами моей крови исчезли и появились другие — черные, вычищенные настолько, что я могла видеть в них свое неясное отражение.

— Круто с тобой, девочка, — с легкой иронией сказал холодный голос.

Я не сразу поняла, что обращаются ко мне. Не сразу поняла, что тот, ботинистый, терпеливо ждет ответа. Не сразу до меня дошло, что его ладонь ласково погладила мою раздувшуюся щеку, и боль сразу стала почему-то меньше. Настолько, что я смогла соображать почти нормально.

— Издеваться над раненной некрасиво, — скорее по привычке съязвила я. — Лучше добей.

А, может, точно добьет?

— А за этим дело не станет, когда ты мне расскажешь все, что знаешь.

Я засмеялась.

— Боже, вы тупые? Ничего я не знаю! Никого я не покрываю.

Я подняла голову и узнала того самого высокого из машины. Явился-таки, какая радость. И впервые я смогла разглядеть его во всех подробностях, запоминая каждую черточку совершенного лица. В могилу унесу, но и оттуда ненавидеть буду.

Красив, сволочь. Не так, как Анри и Владэк, не красотой тела, а красотой ума, когда уже само тело кажется оболочкой, одеждой, шуршащей оберткой. А за ним такой свет интеллекта и внутренней силы, что ослепляет. Даже в моем невменяемом состоянии.

Такому и уродом быть, никто не заметит. Наверное, в другом месте и в другое время я могла бы в такого влюбиться. Не как в партнера, как в учителя, в человека, которым жаждешь восхищаться, на которого так хочешь быть похожей. Но сегодня у меня только одно желание — ненавидеть.

Гад, одним словом. И мой палач.

— Кто вы? — прохрипела я. — Чего хотите?

— Ты, а не вы, девочка, — поправил он, присев на краешек стола. — Я не люблю ваших глупых, человеческих условностей.

Человеческих? Ха!

— Бессмертный. Так чего тебе от меня-то надобно, старче?

Ты жеж сволочь, не проймешь. Даже не пошевелился, будто и не было попытки уязвить, ужалить побольнее. Увы, так просто умереть мне не дадут…

— Ты удивишься, — он еще раз ласково провел пальцами по моей щеке.

Тонкие красиво вылепленные губы его растянулись в издевательской улыбке. И я вдруг поняла, что можно бояться еще больше. И еще, и еще, по резкой нарастающей, когда остается в этом мире даже не боль — только ошеломляющий страх. Ничего больше. Только страх.

— Твоего убийцу. Мне. Нужен. Твой. Убийца.

— Я не знаю, — прошептала я, не понимая, чего от меня хотят. — Я же говорила… пожалуйста, поверьте.

Последние слова я произнесла рыдая от бессилия и ужаса. Только не опять…

— Непослушная девочка, — почти нежно сказал он. — Я же приказал говорить мне ты…

Я задрожала. И ударил. Не физически, ментально. Так, что на миг заболела каждая клеточка.

— Попроси еще раз.

— Прошу… поверь, — послушно выдавила я разбитыми в кровь губами. От страха, медленно переходящего в ужас, даже телесная боль стала казаться неприятной занозой где-то в глубине сознания. Теперь существовал только мой палач. Его слегка прищуренный взгляд, его ироничная улыбка… его слова.

— Я знаю, что ты знаешь, а чего ты не знаешь, — едва слышно продолжил он. — Но ты кого-то очень сильно задела, моя девочка. Он так старается, чтобы тебя прикончить. И я хочу знать почему.

Его холодные пальцы скользнули с моей щеки на шею.

— Ты странная, девочка моя, — продолжал он. — Сначала разжалобить леди-дракон, как и других обитателей Магистрата, потом это, — он дотронулся до мерки, отчего меня будто током пронзило. — Анри. Гордый, унылый вампир. Мне все время было интересно, когда же он сорвется и убьет? В нем столько боли, человеческих чувств, человеческой слабости. И тут внезапная любовь, забота о человеческой девчонке. Так почему?