Они просто… они просто есть друг у друга. Они могли бы встречаться с самого начала — но оба слишком тупые для этого, да?
— Кхм… не знаю, заметил ли ты, но мы… мы вроде как встречаемся, — говорит Питер однажды ночью, устроившись с Дэдпулом на диване.
Уэйд издаёт странный тревожный звук, и на секунду Питеру становится страшно, что сейчас Дэдпул взбесится и врежет ему. Уэйд может трахаться с мужчиной хоть каждый день, но это не помешает ему постоянно отстаивать свою гетеросексуальность.
Сперва этот звук — всего лишь короткий писк, но он нарастает и нарастает, пока не превращается в свист, которому позавидовал бы даже чайник. Уэйд нелепо машет руками, словно пытается взлететь, и задевает пристроившегося у него под боком Питера.
— Я, чёрт возьми, говорил вам, парни! — вопит он, прекращая по-девчачьи визжать.
— Что? — переспрашивает Питер, с гримасой боли прижимая ладони к ушам и ёрзая — без тёплой тяжести Уэйда рядом становится неуютно.
— Я не тебе, — легкомысленно отмахивается Дэдпул, бегая вокруг кофейного столика.
— Мне тоже не верится! — продолжает он с очередным девчачьим взвизгом. Питер терпеливо ждёт: он давно усвоил, что это лучшая тактика, если Уэйд начинает разговаривать сам с собой.
— Значит ли это, что мы возьмёмся за руки, и ты сводишь меня в ресторан, вручишь мне подарок и будешь целовать меня на киносеансе?
Питер долго молчит — пока не понимает, что это уже говорят ему.
— Мы делаем это и так, — терпеливо отвечает Питер. Уэйд пристально смотрит на него.
— Ну и когда в последний раз ты что-то мне дарил? — обвиняюще спрашивает он.
— Я подарил тебе те идиотские фигурки Человека-Паука и Дэдпула. Те самые, которые ты постоянно ставишь в непристойные позы и оставляешь на комоде.
— Ах да, вылетело из головы, — говорит Уэйд, но улыбка, осветившая его лицо, почти сразу же меркнет. — Но ты никогда не даришь мне цветы, нижнее бельё или шоколадки в форме члена, которые мне так нравятся!
— Ты любишь цветы?
Уэйд моргает.
— О’кей, нет. Но я люблю нижнее бельё и шоколадные члены. Тебе что, сложно время от времени заглядывать в Victoria’s Secret? — упорствует он.
Питер целует его и тянет на себя.
— Хорошо, если ты продолжишь ныть, я куплю тебе что-нибудь красивое. Только выбери сам, какое бельё ты хочешь: кружевное, оборчатое, развратное…
Уэйд снова визжит и взволнованно обнимает его.
— Я тоже тебе что-нибудь подарю! — радостно говорит он. — Что насчёт огромного блестящего вибратора?
***
Он хлопает дверью так сильно, что висящая на стене картина в деревянной рамке падает на пол и эффектно разламывается. Если бы Питер был в лучшем настроении, он дал бы этому способу убийства десять баллов из десяти.
Но он не в лучшем настроении.
Питер матерится и делает шаг, чтобы в следующую секунду споткнуться о выпавший из шкафа веник. Чёрт возьми, сегодня весь мир сговорился против него!
Трудно не чувствовать себя отвратительно, если ты провёл весь день, выслушивая, как все, кого ты знаешь, поливают твоего парня дерьмом. Одну или две шутки Питер ещё может стерпеть, потому что он-то знает, что Уэйд — та ещё заноза в заднице. Он, чёрт побери, прекрасно это знает, он с Уэйдом больше года.
Но когда шутки продолжают сыпаться со всех сторон, сложно оставаться равнодушным. Сегодня он выслушивал их от героев, от злодеев, даже от своих не-то-чтобы-супер-друзей, и всё, на что хватило его выдержки, — не использовать их в качестве живых боксёрских груш.
По крайней мере, он ясно дал всем понять, что ему не нравятся такие шутки, когда выломал дверь. Питер весьма впечатляющ в гневе.
Гораздо хуже этих шуточек то, что он понимает: будь с Уэйдом кто-то другой, кто угодно, и Питер присоединился бы к общему веселью. Возможно, именно он придумывал бы шутки. И, на минуточку, Питер уже придумал парочку — намного лучше, чем прозвучавшие сегодня.
И ещё хуже то, что они шутили зло и жестоко, и в этом не было бы ни грамма дружеской насмешки. Есть разница между подшучиванием над Дэдпулом со стороны Питера — Питер, в конце концов, любит его — и тем, что он услышал сегодня.
Он виновато вздыхает. Может быть, он лицемер, и ему стоило бы извиниться за то, как он вёл себя с Уэйдом раньше…
Но это так сложно — сказать «прости меня». Питер мог бы подойти и сказать это, признать свою вину (свою огромную вину) и забить на это, но Уэйд… Уэйд рассмеётся ему в лицо, пряча под этим смехом боль и обиду. И будет избегать этой темы, пока Питер не перестанет пытаться поговорить с ним об этом.
Впрочем, возможно, нужно всего лишь показать Уэйду, как много он значит для Питера. Питер собирает в мусорный пакет битое стекло и шагает к выходу — стоит прикупить продуктов.
***
Когда Уэйд приходит домой, у самого порога сложен настоящий букет из оружия. Это не просто подарок, это знак; пушки и лезвия перевязаны красным бантом и вставлены, как цветы, в огромную стеклянную вазу на перетащенном сюда кофейном столике.
Уэйд осторожно дотрагивается до букета, любуясь метательными ножами, и лишь после замечает записку.
«Ты сказал, что не любишь цветы, так что мне пришлось импровизировать. Следуй за «лепестками роз», чтобы отыскать меня. С любовью, Питер»
Уэйд оглядывается, растерянно моргает, а потом хохочет.
Пол усыпан пакетиками из тако белл, и импровизированная тропа ведёт к его спальне, где, по всей видимости, ждёт Питер.
— Чувствую себя героем мелодрамы, — шепчет Уэйд, швыряя оружие на диван. Никакого оружия в спальне без разрешения Питера — они уже обсуждали это, нет смысла рисковать столь многообещающим началом.
— Ты девчонка, Уэйд! — кричат из спальни.
— Только потому, что твои ноги кажутся жирными в платье! — отвечает Уэйд, накрывая пальцами дверную ручку.
Пироманьяк в нём восторженно пританцовывает от огромного количества свечей, расставленных по полу. Питеру явно пришлось сражаться с боязнью огня — и, может быть, это что-то из серии «взгляни своим страхам в лицо», но Уэйд отмахивается от этой мысли. Питер надел свои узкие джинсы, те самые, которые обтягивают его задницу, как вторая кожа, и футболку Дэдпула — в неясных отблесках от пламени свеч выглядит это просто потрясающе.
— Вообще-то мне нравятся цветы. Но что-то я не заметил тут нижнего белья с изображением шоколадного члена… если только оно не на тебе.
Питер предпочитает проигнорировать сквозящую в его голосе нотку надежды и поднимается с кровати; поцелуй, который он дарит Уэйду, достоин Дневника Памяти. Ладно, быть может, не его, но, по меньшей мере, он намного круче Сумерек. Даже лучше Двадцати Семи Свадеб. Не то чтобы он вёл каталог поцелуев — это было бы странно.
— Ты ел хот-дог? — спрашивает Уэйд, как обычно, разрушая всю романтичную атмосферу.
— Заткнись, — говорит Питер, целуя его снова. — К тому же ты обожаешь хот-доги.
— А я и не говорил, что не, — отвечает Уэйд с ухмылкой.
Напряжение между ними не отдаёт неловкостью, но оно всё же есть — Питер никак не может решить, как воплотить в жизнь задуманное им.
— Я хочу кое-что сделать для тебя, — наконец говорит он тоном Дон Жуана, и эфемерные вздохи всех женщин, лишённых удовольствия опробовать его навыки в постели, разносятся по спальне.
Вот почему Питер почти обижен, когда Уэйд подозрительно смотрит на него и щурится.
— Для начала сними одежду и ляг на кровать, — говорит Питер, и подозрение во взгляде Уэйда сменяется взволнованным предвкушением.
— И сегодня даже не мой день рождения! — восторженно щебечет Уэйд, стягивая спандекс с пугающей скоростью (как ему удаётся не запутаться в нём? Ноги Питера попадают в ловушку штанин как минимум в восьмидесяти процентах случаев, и обычно в итоге он неуклюже падает на задницу).
Уэйд опускается на кровать с грациозностью лебедя, а затем перекатывается с бока на бок и чуть ли не подпрыгивает, пытаясь устроиться у изголовья. Питер снисходительно улыбается, неторопливо стягивая собственную одежду, и Уэйд не отказывает себе в удовольствии прокомментировать вслух тот факт, что белья на Питере нет.
