***
«Он правдиво выразил свою душу». Тот, о ком это можно сказать, искупил все свои литературные грехи и принадлежит искусству настолько, насколько это возможно. Искусство не вымысел. Цель искусства есть правда о человеке.
***
К гению подходят слова кн. Бытия о духе над бездной. В нравственном смысле он действительно над бездной, и в каждое мгновение может упасть. Он выше добра и зла, но не потому что они «условны», но потому что для него они равно возможны. Гений нравственен добровольно, вот смысл его пребывания над добром и злом. Его верность добру свободна, но потому и угрожаема. Маленький человек не выбирает: он либо рождается добрым, либо становится дурным от обиды на мир, порожденной недостатком воли и способностей; в гении же «Бог с дьяволом борется», достаточно вспомнить Достоевского. – По поводу нравственности можно сказать и больше: добро есть то, что выбирается свободно; нельзя быть добрым по принуждению (злым – сколько угодно). Нравственность добровольна или не существует вовсе.
***
– Вы пишете для себя?
– Плохой вопрос. Так же можно спрашивать о том, для себя ли я живу.
– А для кого же еще, как не для себя?
– Для себя? Разве можно пожелать себе рождения, обретения личности и потом смерти? Нет, для себя не живут, и творчество тоже не бывает для себя.
***
Весь век проповедовали «бессознательное»; а жизнь-то и в самом деле бессознательна, в смысле «полюби жизнь прежде смысла ее», как сказал Достоевский. Все естественные душевные движения и источники творчества бессознательны; но не там искали… Человек как существо, творящее вопреки среде и себе самому, внутренне противоречивое и потому свободное, – этот предмет слишком широк для искателей «бессознательного».
***
Чтобы иметь смысл, история должна быть бесконечной, т. е. вечно неоконченной. Всякий «конец истории» не венчает ее, но обессмысливает. Смысл жизни и истории, как жизни человечества, в бесконечном приближении к недосягаемым целям.
***
Ребенка отличает краткость и острота переживаний, именно поэтому ему несвойственны страсти. Он не бесстрастен, но никакое влечение его не подчиняет надолго. Ребенок вообще больше ожидает, чем вспоминает; страсть же как длительное и глубокое чувство находится в родстве с воспоминанием.
***
Высокие мысли часто достигаются глубочайшим душевным упадком, но я никому не посоветую этот способ. В отчаянии вообще есть нечто возвышенное, чего лишено довольство. Отчаяние есть отказ от временного утешения; его взгляд подымается выше мимоидущих вещей.
***
Время свободы всегда время лжи. Свобода не царство истины, но время наибольшего противостояния между истиной и ложью. «Равные возможности для всех» суть преимущества для самых проворных и неразборчивых, а ложь проворна и неразборчива в своих средствах. Значит ли это, что ради правды следует отвергнуть свободу? Напротив: правда в своем наиболее чистом виде производится столкновением с явной и настойчивой ложью.
***
В качестве собеседника слушающих я взял за правило не повышать голоса и «не оспоривать глупца», во всяком случае в литературе. Известные слова жгут тем более, чем тише и проще сказаны. Тот, кто хочет быть услышанным, обязан говорить тихо.
***
Истина – то, что вызывает любовь и ненависть одновременно; бесстрастие к ней не приближает. «Радости, желания, печали и страхи», вопреки Платону, на самом деле делают то, чем они вызваны, «предельно ясным и предельно подлинным», но только в своей последней и очищенной глубине.
***
Чтобы получить то, что ценнее жизни, самое жизнь нужно отдать. «Это не Теология, это Арифметика», как сказал бы Карлейль. Для того, кто не верит в ценности выше сей жизни, в мире остается только отчаяние.
***
Творчество требует от творца отдать свою жизнь, и прежде всего надежду на счастье. Мечта о наибольшем счастье наибольшего числа людей есть мечта о смерти творчества. Искание счастья – дурное побуждение; всё, чего человек ищет для себя, никогда не задерживается в его руках; оно оставляет только горечь и воспоминание о мгновении обладания. Скупой Рыцарь – только самое приземленное воплощение искателя счастья; он комичен; но вовсе не комичен Свидригайлов – тоже искатель своего рода счастья для себя.
***
Как жить среди людей и сохранить одиночество? Дар одиночества редкий и ценный; ведь и религия по своей сути есть сознание одиночества. Легче всего быть атеистом в толпе. Одиноким человек рождается, любит, творит и умирает. Там где кончаются силы к одиночеству, истощается и религия, и творчество, и любовь, и остается только следование большинству, то самое, о котором сказано: «да не последуешь за большинством на злое». Способность быть одиноким и способность верить, творить и любить – одного порядка. Потому-то и верить, и творить, и любить так больно.
***
Самое большое наслаждение – создавать что-то, его до сих пор в мире не было. Ничто не сравнится в остроте с наслаждением творчества. Это не животная черта. Животное всегда удовлетворено собой и обстоятельствами; если оно страдает, то от недостатка существующих уже вещей, но никак не таких, которых нет и которые только должны быть созданы. Высшие животные не случайно кажутся нам добродушными; у них есть определенные дарования, но нет желаний; они самодостаточны. Человек рядом с ними беспокоен и даже «зол», потому что вечно ищет себе места и никогда не находит, и всё время вводит в мир то, чего в нем не было прежде.
***
Животным известно страдание, завершающееся смертью или выздоровлением, но они не знают страдания, находящего исход в вещах, превышающих их самих (а плоды творчества всегда превосходят своих создателей).
***
Чувствующий человек обязательно задумывается об отношении, в котором он состоит к своей собственной душе. «Живу, а душа под спудом, каким-то пламенным чудом, живет помимо меня», сказано у Ходасевича. При условии достаточной тонкости чувства невозможно отождествить душу и личность. Личность есть внешняя оболочка души, но совсем не тот «внутренний человек», который удивленно смотрит наружу, не только на мир и людей, но и на свои дела и на свое тело. Здесь же тайна совести. Внутренняя жизнь души – совсем не жизнь личности; в творчестве, как бы лично оно ни было, участвует именно душа; не случайно плоды творчества могут разительно не соответствовать личности творившего. «Атеист» Ницше приносил дары своей душе; а жизнь души-то и говорит больше всего о Боге. «Жив Бог и жива душа моя!», клялись некогда евреи.
***
Дорого стоят душе минуты и дни вдохновения. Не это ли имел в виду Пушкин, когда писал: «Не дай мне Бог сойти с ума»? Все сближения дара и помешательства, конечно, наивны; но продолжающаяся напряженность душевной жизни не проходит даром и обязательно ищет разрядки; только ханжи могут презрительно говорить о Достоевском-игроке.
***
Любовь, будучи по видимости общением тел, открывает любящим тайны их душ. Пол, как и личность, – фонарное стекло, через которое изливается свет души; там, где любовь, там всегда общение душ, даже и в объятиях и восторгах; где же нет общения душ – утоление голода тела.
***
Именно преуспевающим и спокойным странам современного мира свойственна острая тоска по тревогам и опасностям. Голод тела утолен, и благополучная часть человечества как никогда прежде жаждет. Это жажда располагать собой, своей верой и своей силой, жажда принимать или отвергать ценности и жажда драться за принятые ценности… Это жажда духовно обнищавших, но еще помнящих о былом богатстве; камень преткновения для мечтающих о сытом покое как о конечной цели человечества: мучительно несчастен человек, которому не за что сражаться, нечего любить и отвергать.
***
Острое чувство пола часто является только признаком общей глубины чувства, вообще глубины дарования. Укажу хотя бы на Достоевского и Вейнингера. Это не оправдание фрейдизма (фрейдизм насквозь болезнен; он ищет истину в бледных тенях и сумерках, любовь же всегда свет; он неприложим к здоровой эротически направленной душевной жизни). Фрейд и его последователи полагают талант проявлением пола, тогда как эротическая жизнь души есть лишь проявление некоего таланта. Когда Сократ говорил: «У меня только одно умение: умение любить», он имел в виду именно то, что в этом его умении заключались и остальные, или, что то же, – что оно и было проявлением всех остальных.
