***

Говорят: «в раю человек был счастлив». Ничего подобного. В раю человек был несчастлив и отчаянно рвался прочь. Чтобы как следует полюбить родной дом, его нужно потерять; так и здесь. Обладание самым лучшим, дорогим и милым не слаще потери, ведущей к новому обретению, во всяком случае в глазах обладающего. Иначе было бы бессмысленно говорить об угрозе нравственности, родине или жизни, потому что больше всего на свете человек боялся бы их потерять. Всякое обладание ненавистно, и блеск целей определяется прежде всего их недоступностью, т. е. невозможностью ими обладать.

***

Есть коренная душевная потребность в торжестве и одержании победы. Там, где потребность торжества оказывается сильнее потребности обладания, мы видим игрока – по отношению к деньгам или любви. Игрок не жаден, и тем, в чем он нуждается, нельзя обладать.

***

Я не говорю ни за, ни против «образа мира сего», но я меньше всего хочу на его счет обольщаться. Считайте меня голосом той силы «отпора и отрицания», о которой писал Достоевский, и без которой человеку нельзя сохранить целость души, искушаемой торжествующим порядком вещей. Единственное подчинение, имеющее ценность – сознательное подчинение сильного другой силе. Так мощный пес подчиняется человеку, в ум которого верит (а собаки убеждены в человеческом могуществе и – не побоюсь сказать – в уме как источнике этого могущества). Кстати, говорящие о рабском характере собаки забывают о том, что это необычайно одаренное существо, сильный и умный зверь, которому нравится быть с человеком. Отношения пса и человека ближе всего к дружбе равных: оба сильны, но каждый по-своему.

***

Удовлетворение, как и угрызения совести, достигается только поступками. Простое удовлетворение желаний утомительно, потому что недеятельно. Ищущий удовольствия только кажется подвижным; на деле он пребывает в оцепенении, из которого и надеется себя вывести раздражением чувств. Только творческие поступки приносят удовлетворение; всё остальное – только труд, который оставляет утомление и дает временное притупление способности желать.

***

Не иметь надежды безнравственно. Нравственность вообще обитает только в области надежды, чаяний и любви, которая также есть чаяние, потому что никогда полностью не пребывает в настоящем, а распространяется на будущее.

***

Напряженность душевной жизни создателя – единственная мера ценности произведений. Именно потому счастье неплодотворно. Счастье – покой и едва ли не отсутствие душевной жизни. Животные знают счастье, но не знают творчества.

***

Писатель расходится с читателем в одном, но в главном: то, что для читателя предмет любви или неприязни, для писателя только пройденные и оставленные мысли. Писатель никогда не может любить то, что в нем любит читатель. Если он что-то и любит в себе, это скрытое от мира вдохновение.

***

«Счастье всего человечества» и все стремления к нему – самая отчаянная ложь. «Счастье» – а как же труд и болезнь? Освобождение от труда – непременное условие дешевого общедоступного «счастья», но счастье вне труда – только мимолетное удовольствие. Стремление же к удовольствию мстит достигшему. Его ждет мучительная пустота и томление…

***

Почему «среди детей ничтожных света…» и т. д.? Потому что внутреннее состояние обыкновенного человека поэтом ощущается как мучительная душевная пустота. Чувство своей ничтожности, как и чувство вины, всегда сравнительно. Угрызения совести болезненны только тому, кто не привык их испытывать. Внутренняя пустота уязвляет только того, кто привык быть полон.

***

Обаяние вдохновения в том, что оно устраняет средостение между личностью и душой. Всё остальное время, кроме минут вдохновения, даже и человек творчества представляет собой только личность, т. е. совокупность привычек и воспоминаний. Творит безусловно не личность, хотя плоды творчества всегда личны. Личность – это легкая ценность, второстепенная ценность, фонарь, через стекло которого виден свет души.

***

Человеком действительно движет жажда любви, но высшая любовь в желании отдать себя без остатка. Фрейдизм не знает любви; иначе он не утверждал бы, будто любовь в обладании и воле к обладанию. Любовь есть воля к потере, не к обладанию.  «Я не могу любить»  значит: «мне некому себя отдать». Ценность – только то, что может быть отдано или потеряно. Поэтому истинные ценности и верная самооценка возможны только там, где есть стремящаяся себя отдать любовь.

Настоящий поэт всегда мудрец и пророк. Поэзию можно определить как тонкость чувства в сочетании с мудростью,  а где эти две, всегда присутствует религиозность, хотя и необязательно в церковной оболочке. Поэзия без мудрости и пророчества – игрушка.

***

Сосредоточенность ребенка говорит не только о труде, которого стоит ему восприятие, но и о большей поглощенности вещами, т. е. в конечном счете о более сознательном к ним отношении. Когда ребенок смотрит на звездное небо, он вполне поглощен бесконечностью, чего не скажешь о взрослом. Вещи нужно вбирать в себя вполне, либо не знать вовсе. Так он и делает. Поэтому детство для многих остается заколдованным и неповторимым временем, когда они знали иное небо и иную землю.

***

Несправедливость критики есть мера достоинств критикуемого, во всяком случае в области мысли и в искусстве, когда речь идет о чем-то действительно новом. Новое и не может быть оценено, потому что всякая оценка делается на весах вчерашних ценностей. Критика есть суждение на основе вчерашних знаний. Новое не имеет себе готовой мерки и потому осуждается современностью.

***

Насмешки над трудно отделимой от страха привязанностью собаки неосновательны. Мы нередко любим то, чего боимся. И любовь к Богу и страх Божий связаны. Способность испытывать страх, как ни странно, говорит о некотором благородстве, тогда как бесстрашие – о низости и неспособности к высшим чувствам. Благородство здесь может быть определено как способность поставить себя ниже некоторого предмета, при сохранении всего самоуважения и достоинства.

***

Только в чистой радости или глубокой тоске нет места для печали. Печаль не обязательна для душевной жизни, но говорит об определенном внутреннем равновесии. Беспечальный либо детски счастлив, либо глубоко, глубоко внутренне несчастен. Беспечальность современного мира вызывает тревогу.

***

Угашение душевной жизни с ее достижениями и борьбой – единственный путь к всеобщему счастью. Быть человеком вообще тяжело. Не случайно проповедь всеобщего довольства совпадает обычно с проповедью животной природы человека. Одушевленное существо бывает счастливо только тогда, когда забывает о своей душе. Самозабвение дается многими способами, единственно достойный из которых творчество. Но тут-то и вопрос: для проповедников довольства нет достоинства, потому что – для них – нет души, Бога, а следовательно и достоинства, и стыда. Душа, Бог, стыд и достоинство теснейшим образом связаны.

***

Доброта – качество не того, кто ищет пострадать, а того, кто, пережив страдание, не ожесточился. Добровольные мученики скорее горды, чем добры. Все настоящие подвиги совершаются нечаянно и против желания самих героев. Не следует думать, будто Христос мечтал о гибели на кресте.

***

Чувство действительности, описанное Мандельштамом в словах: «неужели я настоящий, и действительно смерть придет?», – очень редкое чувство, даже в жизни поэта, но только оно делает возможным творчество и всё, выходящее за пределы жизни. В такие минуты мир перестает казаться «естественным» и снова вызывает удивление. Однако никто, даже и самый гений, не выдерживает постоянной ясности, постоянного сознания; все ищут забытья и находят его. Жизнь не в последнюю очередь состоит в бегстве от ясности сознания, даже у людей творчества.