Через два дня после моего отъезда с наступлением темноты крупная зарука водоизмещением сорок тонн бросила якорь у южного берега острова. К восьми часам вечера в лагерь пришли три безоружных араба и принесли немного сушеной рыбы, попросив взамен табака. Беспокойство, вызванное поначалу их появлением, в связи с этим рассеялось. Видя, что к ним отнеслись с доверием, вскоре пришли другие арабы, уже вооруженные и в гораздо большем количестве. Их поведение стало угрожающим.

Один из них заявил, что его якобы послал Хидрис, приказав доставить меня со всеми моими судами в Джизан.

Этот араб, производивший впечатление командира, отошел с Саидом в сторону, и они больше часа о чем-то совещались.

Потом Саид пошел взять в своем сундуке, замок которого вскоре звякнул[51], пакет с крупицами перламутра, предназначавшегося для выращивания жемчуга. Он показал этот запечатанный пакет арабскому накуде с таким видом, будто речь шла о великой тайне. Затем оба вернулись в лагерь, где их ждали остальные; казалось, что они лучшие друзья на свете.

Саид приказал угостить всех чаем, объявив, что завтра утром они выходят в море. Он сказал, что я посажен в тюрьму и буду выпущен только после того, как все мои корабли покинут остров.

— Я не мог в это поверить, — продолжал Абди, — когда, улучив момент — арабы чем-то отвлеклись, — Саид сказал мне: «Спрячься на острове и передай Абд-эль-Хаи[52], когда он вернется из Джизана, что мы уплыли в Ходейду». Я сразу же известил всех суданцев, которым не хотелось становиться рабами на аравийском побережье, и они, не поднимая шума, удрали ночью на своих пирогах. Я же притаился на острове… Утром сомалийских матросов с обоих самбуков вместе с Али Саидом посадили на большую арабскую заруку. Арабы разместили часть своих людей на наших самбуках, и я увидел, что корабли направились к югу… Вечером суданцы вернулись. К счастью, нам удалось обнаружить немного воды в старых родниках… Заметив твой парус, они испугались, подумав, что их собираются взять хитростью, но я сейчас пойду их искать.

Выслушав этот рассказ, я подаю сигналы, и вечером ныряльщики приплывают на лодках команда за командой.

Нельзя терять ни минуты, если мы хотим догнать оба похищенных судна.

На борту «Фат-эль-Рахмана» осталось восемь ружей, около двухсот патронов и ящик с динамитом.

Я сажаю всех своих людей на корабль, но в тот момент, когда мы собираемся поднять парус, Абди говорит, что мы забыли о самом главном, из-за чего он должен сойти на берег. Абди человек простой, и порой в голове у него возникают какие-то бредовые идеи, сродни инстинктивным порывам животного, к тому же еще и тупого.

Он хочет, чтобы я взял с собой два сменных руля от похищенных самбуков.

Эти два предмета, смахивающие на какие-то обломки, не прельстили арабов, и они оставили их на пляже.

Наконец до меня доходит смысл рассуждений Абди: когда хотят удержать взятый в плен корабль, то снимают с него руль. Владея его двойником, ты как бы обладаешь ключом от его темницы…

Мы отплываем среди ночи, проявляя ужасную неосмотрительность, так как приходится уповать на случай, который проведет судно между рифами. Однако серьезность нашего положения дает мне право уподобиться доведенному до отчаяния игроку и принять эту ничтожную вероятность за вполне возможную.

Нам везет: благодаря береговому ветру мы развиваем приличную скорость, и уже утром показывается Камаран.

Этот большой остров занят англичанами, отсюда они осуществляют свою политику в Аравии, натравливая шейхов друг на друга.

Высокие волны, катящиеся с юго-востока, говорят о том, что на юге свирепствует муссон. Нас подхватывает весьма сильное течение, увлекая судно в открытое море, к западу.

Мой план состоит в том, чтобы встать под прикрытие мыса Катиб. Этот полуостров длиной восемь километров тянется к северу, и между ним и сушей раскинулась просторная бухта, надежно защищенная от мощных южных ветров, дующих в этих широтах без перерыва все шесть зимних месяцев и вызывающих настоящие бури.

От самой отдаленной части бухты до Ходейды по прямой примерно восемь километров.

Из этой точки я намерен отправиться пешком, чтобы попытаться, используя фактор внезапности или прибегнув к какой-нибудь военной хитрости, вновь завладеть своими самбуками. Я уверен, что Саид, оставив на острове Абди, хотел подсказать мне именно эту тактику.

Я должен добраться до бухты ночью, и это обстоятельство очень меня беспокоит. Рас-Катиб представляет собой низкую полоску суши, невидимую ночью. Таким образом, мне ничего не остается, как положиться на точность выбранного на глазок курса; ошибка всего в несколько миль к северу или к югу неизбежно приведет к тому, что я напорюсь на прибрежный риф, заметить который невозможно, так как на нем не возникают буруны даже в ненастье.

Поскольку дует встречный ветер, я вынужден выйти в открытое море, и мы целый день проводим в изматывающем лавировании в шторме. Наступает ночь, а мы по-прежнему меняем галсы, чтобы пройти еще несколько миль в южном направлении. Поднимаются очень высокие волны, тьма не позволяет что-либо разглядеть, поэтому управлять судном и отражать натиск волн, внезапно обрушивающихся на судно, почти невозможно.

Несколько раз корабль со всего размаха проваливается в ложбины между валами, и лишь каким-то чудом рангоут остается на своих местах. Ввиду такой опасности, способной разрушить все мои планы, я, решив, что лучше не подвергать себя риску, плывя к укрытию у Рас-Катиба на одном галсе, поворачиваюсь другим бортом.

Мчаться ночью по штормящему морю на одном галсе к находящейся совсем рядом суше — это означает для мореплавателя взвалить на себя непосильное бремя. Ему постоянно мерещатся рифы, которые возникают перед судном в тот момент, когда уже поздно свернуть в сторону.

Уже два часа мы скользим по волнам в этом направлении, и нас не покидает ощущение ужаса. Все молчат, стиснув зубы, нервы напряжены до предела, а взгляды устремлены во тьму, где беспрестанно вздымаются белые гребни волн. Вдруг человек, сидящий на крамболе, издает вопль, силясь перекричать завывание ветра: «Рифы!..»

Ничего не видно, но вдали грохочет море.

Я различаю его шум справа по борту, то есть с наветренной стороны, на юге, во всяком случае, мне так кажется… У вахтенных такое же впечатление. Из этого я заключаю, что это и есть Рас-Катиб. Если все верно, мы сможем подойти к мысу с подветренной стороны. Я продолжаю смело вести судно тем же курсом.

Грохот усиливается. Море бьется о камни в нескольких кабельтовых от нас, но я по-прежнему ничего не вижу! Да поможет нам Бог!.. Я не сворачиваю, и судно мчится вперед как стрела. Вдруг море успокаивается, теперь шум волн, разбивающихся о рифы, отчетливо раздается на траверзе: мы обогнули Рас-Катиб и входим в бухту.

Вряд ли тот, кто никогда не вступал в схватку с морской стихией, поймет, какое огромное облегчение испытывает мореплаватель, когда его судно вдруг вырывается из объятий шторма и попадает в спокойные воды защищенной от ветра гавани. Радость вытесняет страх и тревогу, заставляя забыть о пережитых волнениях.

После того как лот касается дна, я бросаю якорь, решив немного передохнуть, пока не рассвело.

Еще до рассвета мы снимаемся с якоря: я боюсь, что нас заметят турецкие патрули, неверняка находящиеся на косе Рас-Катиба. В самом деле, там свалены остатки строительного материала, предназначавшегося для сооружения железной дороги, прекращенного несколько лет назад во время итало-турецкой войны. Рас-Катиб должен был стать конечным пунктом связывающей Ходейду с Саной железнодорожной линии, которую строила французская компания.

Согласно этому проекту, бухта, образованная полуостровом Рас-Катиба, должна была стать портом Ходейды с надежно защищенным от ветра рейдом. Следует отметить, что во время войны итальянцы старались в первую очередь уничтожить именно железную дорогу, которая явилась бы признанием нашего влияния в Аравии, подобно тому, как линия, соединяющая Джибути с Аддис-Абебой, означала такое признание для Эфиопии. После войны строительные работы так и не возобновились.