Высокие колючки мимоз простирают свои зонтики над этими безымянными камнями, и теплый ветер, дующий из джунглей, проносится по ним успокоительной лаской. Он устремляется к морю, весь напоенный терпкими запахами суши, и мощный муссон принимает его вдали, увлекая в свое одинокое странствие. В просветах между низкими ветками поблескивает море, освещаемое рыжей планетой, поднимающейся в небо. Пронзительный стрекот невидимых сверчков исходит от всей земли и наполняет пространство безмерным гулом.

Могила шейха отмечена красной тряпкой, постоянно трепещущей, словно живое существо. В центре стоит глиняная курильница. В ней правоверные сжигают в качестве подношения пахучие смолы и ценные породы древесины. В то время как запах фимиама уносится вдаль, подхваченный ветром, матрос скандирует примитивную песню, воздающую хвалы Пророку и шейху, в такт тамбурину.

Стрекотанье сверчков теперь прекратилось, и в этом звуковом трепете, как бы соединяющем звезды с землей, образовалась некая полость безмолвия.

Наш небольшой кортеж снова трогается в путь и медленно идет сквозь кусты к деревне, вытянувшись цепочкой и распевая строфы из Корана, сопровождаемые хлопками в ладони.

На другой день, как только корабль выходит в море, матросы забивают козла и окропляют его кровью форштевень, крамболы и рудерпис. Похоже, фок-мачта сломалась из-за того, что корабль не удостоился этой церемонии раньше.

После нескольких часов благоприятного ветра мы вынуждены перейти к изматывающему лавированию. Два дня продолжается яростная борьба с ветром, причем удается преодолеть всего несколько миль. В это время года из Баб-эль-Мандебского пролива вырывается северо-западный ветер большой силы, и почти нет надежды на то, что он утихнет.

Вконец измученные этой схваткой, мы делаем остановку у аравийского побережья. Всю ночь не прекращаются шквалы, осыпающие нас песком. Утром приходится сняться с рейда и уйти под не очень надежное прикрытие мыса Сиан. Я рассчитываю воспользоваться там благоприятным течением, которое устанавливается на заходе луны, чтобы проникнуть в Баб-эль-Мандебский пролив.

Ужасная ночь: судно, попав в водоворот, больше не разворачивается на якоре по ветру и встает кормой к волнам. Мне с трудом удается спасти руль.

Положение очень опасное. Я невольно вспоминаю о Джобере, который приносит несчастья. Мне кажется почему-то, что корабль обречен!

Впрочем, все заставляет поверить в эти зловещие предчувствия: свистящий в рангоуте ветер и грохочущее вокруг нас, разбивающееся на рифе, что расположен совсем рядом, море. Снопы пены вздымаются вверх, подобно отчаявшимся призракам, и опадают, расползаясь по поверхности воды странными белыми чудовищами. Базальтовый конус горы Сиан высится в темноте, бесстрастный, и словно ждет, когда эта хрупкая посудина, каковой является наше судно, разобьется на скалах, притаившихся в черной воде.

Наконец, перед восходом солнца течение слегка меняется, и корабль начинает разворачиваться на якоре. Я тороплюсь покинуть этот адский уголок, в сравнении с которым любое другое место могло бы показаться тихой гаванью. Но там, в открытом море, погода скверная, и я вынужден сделать остановку на Периме. Я рассчитываю договориться с капитаном катера о буксировке моего судна через пролив.

По прибытии в порт я узнаю, что буксир скоро отправится на помощь к пароходу компании «Бритиш Индиа», который накануне сел на мель у одного из островов архипелага Ханиш.

К счастью, мне разрешают буксировку до этого места за пятьсот рупий. Я беру к себе на борт двадцать четыре арабских пассажира, желающих добраться до Массауа. Вместе со своим багажом они располагаются на палубе, усевшись на кожаные тюки, и в восемь часов вечера мы покидаем остров, ведомые мощным катером.

Я испытываю глубокое удовлетворение, плывя таким вот манером против свирепого северо-западного ветра, ставшего моим личным врагом. Теперь я с легкостью развиваю скорость восемь узлов, следуя в кильватере буксира, и дым, которым он обволакивает наше судно, кажется приятным — такую большую радость доставляет мне столь легкая победа над препятствием, еще вчера непреодолимым.

На рассвете на фоне розового неба появляются высокие вулканические конусы островов Ханиш. Ветер стих, море стало похожим на озеро. Вскоре мы замечаем пароход, севший на подводную скалу, выступающую всего на несколько сантиметров из воды. Он наскочил на риф ночью, плывя со скоростью пятнадцать узлов, и въехал на него днищем до уровня капитанского мостика. Вся носовая часть судна торчит из воды. По-видимому, бушевавший в последние дни ветер был причиной того, что корабль отклонился от своего курса и напоролся в темноте на эту коварную скалу.

Я отпускаю буксир и, воспользовавшись морским ветром, возобновляю самостоятельное плавание курсом норд-вест. Но ветер сопутствовал нам недолго: от линии горизонта отделилась темная полоска, которая приближается, делаясь все шире, затем мы начинаем различать бахрому пены. Это муссон, несущийся на полной скорости. Он налетает на судно, и через несколько минут поднимаются волны.

А ветер, как назло, опять встречный! Приходится возобновить лавирование. Я могу следовать точно на запад, чтобы обогнуть на ветре косу острова Ханиш. Впрочем, шторм не очень сильный, и характерные короткие и рубленые волны подсказывают мне, что сейчас течение на нашей стороне.

Передо мной простирается побережье Африки, коса Ракмат, до которой я рассчитываю добраться в половине пятого вечера. Если верить карте, с подветренной стороны этого мыса дно песчаное и коралловое, глубина девять метров. Я надеюсь на то, что море там более спокойное, и поэтому мы сможем без особого труда повернуться другим бортом. По мере приближения к берегу вода мутнеет и желтеет. Однако лот не достает до дна. Впрочем, до суши еще более восьми миль.

К четырем часам мы начинаем ощущать прикрытие, создаваемое косой Ракмат. Море по-прежнему мутное, хотя и более спокойное, но волны все еще достаточно высокие. Ветер слабеет. Лот показывает глубину десять метров. Пора поворачиваться другим бортом. Я оставляю свой чай, который только что принес юнга, и велю произвести маневр. Но ветер вялый, и судну не удается сделать поворот. Я немного его разгоняю, встав под ветер, но ничего не получается и на этот раз. Можно подумать, что чья-то таинственная рука старается удержать судно на прежнем курсе в сторону суши. Тогда мы решаем повернуть через фордевинд, так как, несмотря на обнадеживающие указания лоции, где не отмечено никакой опасности, я испытываю некоторое беспокойство, совершая маневр в мутных водах глубиной девять метров.

Когда завершается разворот судна при попутном ветре, я меняю курс и собираюсь повернуться носом к ветру, чтобы натянуть шкоты.

В тот момент, когда я даю судну набрать скорость правым галсом, юнга, стоящий на носу, кричит мне:

— Зейма хари! (Судно село на мель.)

Однако никто не почувствовал никаких ударов, но крик юнги приводит нас в движение. Я сразу бросаюсь на нос: лот показывает десять метров. После этого бегу на ют… но на полдороге у меня перехватывает дыхание: я слышу, как б трюме глухо плещется зловещий прибой. Заглянув в люк, я вижу, как от правого борта отделяется черный язык, и пол мгновенно заливает водой.

Я понимаю, что все пропало: мы идем ко дну с головокружительной быстротой! Вода уже достигает шпигатов, и пассажиры-арабы, воздев руки к небу, восклицают: «О, Аллах! О, Аллах!» Я пытаюсь сбросить находящийся на палубе груз за борт, но через несколько секунд все смывают волны.

Однако корабль перестал погружаться. Он сел на скалу, пропоровшую его своим гигантским зубом. Только полуют и часть бака остаются незатопленными.

Я не могу сдержать нервный смех, взирая на это бедствие: судно напоминает мне побежденного воина, бессильного что-либо сделать, но не желающего сдаваться. Он хохочет в лицо противнику… Возникает такое чувство, что для меня все кончилось, что я должен исчезнуть вместе со своим кораблем. Это кажется мне естественным, и я обретаю полное спокойствие в этой безысходной ситуации, своего рода нравственное бесчувствие.