Я слышу, как звякает машинный телеграф и винты начинают вращаться, перемалывая воду…

О, милые англичане! Я готов их расцеловать. И вполне искренне, переполняемый самыми добрыми чувствами, я машу им рукой, в то время как патрульный катер уплывает вдаль.

Кор-Омейру с моря не видно, она отделена от воды песчаной косой шириной не более ста метров, которая, наподобие запруды, протянулась на десять километров, целиком скрывая это селение.

Поскольку вход туда узок и его ось параллельна этой песчаной косе, разглядеть его с моря невозможно, так как «внешний» берег сливается с берегом «континентальным», тоже песчаным.

Известные ориентиры — кустарники, пятна на местности и т. д. — позволяют, однако, опытным морякам войти в этот проход, преодолев лабиринт, образованный скоплениями камней, весьма опасный для судна, имеющего осадку более одного метра.

Необычайно мощное приливное течение вталкивает наше судно в это большое озеро, раскинувшееся у подножия гряды красноватых холмов, очень крутых и изрезанных глубокими оврагами.

После того как фелюга вплывает в него, море исчезает из виду, и, если снять мачту, мы тоже станем абсолютно невидимыми со стороны открытого моря благодаря достаточно высокой песчаной гряде.

Узкая прибрежная полоса окаймлена дюнами, покрытыми очень зелеными кактусами, на нее вытащены несколько пирог. Нигде никаких жилищ. Кажется, берег пустынен, однако из зарослей кустарника за нами наблюдает множество глаз.

Как только мы бросаем якорь и наша фелюга разворачивается по течению, из-за дюн выходят три араба с ружьями, положенными на плечи, и присаживаются на корточки.

Я понимаю, что лучше сразу же сойти на берег, чтобы узнать, какой нас ожидает прием. Мои сомалийцы не прочь прихватить с собой оружие. Я же считаю, что это ни к чему. Несколько наших ружей вряд ли нам помогут, если у местных жителей дурные намерения. Для них не составит большого труда перестрелять нас из зарослей, откуда они прекрасно нас видят, одновременно оставаясь недоступными для наших взоров.

Итак, мы покидаем судно без ружей, взяв лишь немного табаку. Однако в свой тюрбан я прячу на всякий случай браунинг. Меня сопровождают Саид и Абди.

Трое арабов дают нам подойти поближе, не вставая со своих мест, один из них с равнодушным видом курит глиняную йеменскую трубку. В ножнах у него изогнутый серебряный кинжал, украшенный филигранными арабесками. По-видимому, это вождь или, по крайней мере, представитель местной знати. Произнеся с расстояния трех метров «салам алейкум», я начинаю именно с него церемонию обмена рукопожатиями. Точнее, это даже не рукопожатия, так как мы не пожимаем друг другу ладоней, ограничиваясь мимолетными прикосновениями. Гость целует свою собственную десницу и прикладывает ее к груди. Эта процедура повторяется по кругу, что занимает иногда немало времени, если присутствующих много.

Мы присаживаемся на песке и не спеша объясняем, откуда приплыло наше судно. В ходе предварительной беседы все пристально изучают друг друга.

Моя физиономия вызывает явное беспокойство у этих арабов. Тогда, сославшись на естественную нужду, я отхожу в сторону, ближе к морю, чтобы оставить их наедине с двумя моими сомалийцами.

Как обычно, им задают вопросы относительно моей личности: мусульманин я или неверный? Возвращаясь назад, я замечаю, что их лица стали чуть менее напряженными. Должно быть, разъяснения сомалийцев их успокоили.

— У тебя есть… что-нибудь? — наконец спрашивает тот, кто кажется мне предводителем.

— Нет, я приехал для того, чтобы встретиться с тобой от имени моего друга шейха Иссы. В Джибути у меня находится большое количество оружия для продажи, и я подумал, что нам, возможно, удастся заключить сделку.

— Ах, это оружие!.. Теперь никто не знает, куда его девать! Покупатели больше не появляются с тех пор, как англичане стали поставлять его Хидрису, который, в свою очередь, перепродает товар почти что задаром… Однако если ты располагаешь оружием, привози его, я попробую его пристроить.

Очевидно, я нарвался на конкурента. У этого человека, скорее всего, есть фелюги, команды которых работают на него, осуществляя перевозки оружия.

К тому же все обстоит гораздо сложнее в таких делах, и для того чтобы войти в сношения с настоящими покупателями, придется преодолеть множество препятствий.

Красивый араб с богато отделанным кинжалом просит меня уплатить два талера в качестве пошлины за якорную стоянку: похоже, так здесь заведено. Я соглашаюсь. Он с большим достоинством берет от меня две монеты.

— А хороша ли эта стоянка? — спрашиваю я у него между прочим.

— Камней там нет, один песок.

Ответ неопределенный, но на худой конец он может сойти и за утвердительный.

Два других араба не проронили ни слова. Полулежа, они с отсутствующим видом выкладывают на песке ровными рядами маленькие камешки.

Пора возвращаться на судно.

Наступил прилив. Солнце только что скрылось за горами, которые стали сплошь фиолетовыми, а из их темных ложбин поднимаются сумерки.

Это озеро прямо-таки создано для разного рода тайных операций. Расположенные в непосредственной близости горы позволяют каравану с грузом буквально в считанные мгновенья исчезнуть, преследование невозможно из-за того, что на головы незваных гостей в любую минуту могут обрушиться обломки горных пород.

Сейчас на всем лежит печать величественного спокойствия. Стайки морских птиц возвращаются из открытого моря и собираются на воде в ожидании ночи. Грузные пеликаны, садясь, задевают лапами о воду. Их силуэты напоминают античные боевые галеры с сильно выдающимися вперед носами.

Потом все приобретает красный оттенок — и небо, и вода. Кажется, что неожиданно вспыхнувший пожар отбрасывает на все свои отсветы. Это длится не более минуты, и уже через четверть часа наступает ночь.

Временами в тишине раздается неясный гул: это бормочет море по ту сторону песчаной косы. А мы уже и забыли о нем.

Я тщетно пытаюсь уснуть, когда глухой и продолжительный крик, издаваемый командой фелюги, возвращающейся с моря, заставляет меня встать с постели. В тридцати метрах проплывает судно, с которого нас приветствуют чьи-то голоса.

На его палубе мне удается разглядеть пироги: стало быть, оно принадлежит ловцам жемчуга. Впрочем, оно распространяет вокруг себя знакомый запах гниющих раковин.

Мои люди окликают приплывших; им отвечают по-сомалийски; эти края для них хорошо знакомы.

Здесь, на аравийской земле, сомалийцев связывает завидная солидарность, и, как только судьба сводит их вместе, они оказывают друг другу помощь и поддержку. Поэтому меня удивляет то, что это судно собирается бросить якорь так далеко от нас.

Вскоре к нам с визитом плывет хури, на ее борту группа из восьми человек. Они земляки Джаммы и когда-то служили вместе с ним на одной фелюге. Высокие, стройные, по-кошачьи гибкие, с чуть длинноватыми конечностями, они — представители своей расы в ее чистом виде, в каком она сохранилась и поныне, без примесей других кровей, на всем побережье, примыкающем к знаменитому мысу Гвардафуй, где когда-то потерпел крушение «Шодок», пассажиры которого были ограблены, что служит поводом для анекдотов, когда пароход из Мадагаскара или Индокитая проплывает мимо этого высокого берега.

На его борту обязательно найдется бывший солдат колониальных войск, очевидец того легендарного кораблекрушения, он непременно расскажет о сомалийцах, этих ужасных людоедах. Один из таких «бывалых» людей как-то заявил в моем присутствии, причем без малейшей иронии, что название «Гвардафуй» было дано этому мысу в честь спасшихся бегством несчастных хранителей маяка, разрушенного местными дикарями.

Думается, в действительности это название происходит от «Арде-эль-филь», что означает «земля слонов». И дело вовсе не в том, что там слонов гораздо больше, чем в других местах, а в том, что гора своими очертаниями напоминает лежащего слона. На это сходство обратили внимание древние люди, приезжавшие сюда за фимиамом и миррой, они-то и назвали гору Элефантас.