Осмелев, я предлагаю проводить его на судно.
— Хорошо, но только пойдешь со мной ты один.
Я без колебаний соглашаюсь.
Его судно — это зарука водоизмещением всего в семь-восемь тонн; на корме сидят четыре араба из племени зараник, они с беспечным видом курят наргиле. Под ковром, на котором они восседают, я различаю очертания нескольких ружей, это, несомненно, автоматические маузеры, одно из них прислонено к мачте. Я ищу глазами рабов.
Перехватив мой взгляд, шейх Исса говорит:
— Они на берегу. Это женщины. Им надо давать отдых каждый день, как только представляется такая возможность.
Мне ясно, что это прежде всего мера предосторожности. В случае внезапной опасности корабль выходит в море, даже уводит за собой преследователей, если это необходимо, а тем временем отряд в сопровождении оставшихся на берегу людей перебирается в более надежное место.
— У меня их всего восемь, — продолжает шейх Исса, — однако они дорого стоят.
С берега возвращается хури, груженная древесиной. В ней сидят четыре суданца атлетического телосложения, у одного из них в руках карабин. Это тоже рабы, но входящие в состав команды. Шейх Исса воспитал их, и они его боготворят.
Удивительно, как все эти люди умещаются на таком суденышке. Корма его застлана палубой, и под этим своеобразным ютом оборудована достаточно просторная ниша с циновками. Я догадываюсь, что она предназначена для «живого товара». Таким образом, можно повстречать в море другой корабль и не возбудить никаких подозрений. Мое внимание привлекает высокая мачта и длинный рей, на три метра выдающийся за корму, — какие же огромные паруса можно поднять на этом судне! Однако не видно почти никакого балласта, позволяющего уравновесить парус с такой большой площадью, а кроме того, в мидель-шпангоуте судно недостаточно широкое. Весь секрет заключается в том, чтобы иметь команду хорошо обученных моряков, которые способны уравновешивать корабль при сильном ветре, вцепившись в снасти, отходящие от вершины мачты; эту задачу обычно выполняют шесть человек, они как бы повисают в воздухе, паря над морем. Понятно, что корабль при этом едва касается воды, подпрыгивая на волнах; большая скорость сводит почти на нет снос судна течением.
Один английский офицер рассказывал мне, что его судно (переоборудованная яхта), способное развивать скорость двенадцать узлов, в течение трех дней преследовало одну из таких небольших зарук, которая в последнюю ночь все-таки ушла от него, проскочив в зону рифов.
Я не прочь взглянуть на красавиц, но шейх Исса, похоже, не склонен их мне продемонстрировать; настаивать на этом значило бы выдать свое любопытство, однако восточный этикет не допускает, чтобы ригаль (воспитанный человек) хоть чем-то обнаруживал желание посмотреть на чужих женщин.
Итак, я возвращаюсь на наш тихий корабль, который кажется мне мирным обывателем рядом с этой вооруженной до зубов зарукой, скоро она распустит свои большие альбатросовы крылья и отправится на поиски приключений; много бы я дал, чтобы оказаться на ее борту.
Ночью я слышу смешки и визг, они быстро затихают — это рабыни поднимаются на борт. А я-то ожидал услышать звон цепей и стоны.
Скрипят шкивы в ритм вытягиваемому фалу, и вверх поднимается удлиненный треугольник паруса; затем молчаливый призрак приходит в движение, и его поглощает тьма.
Я не знаю, о чем договорились шейх Исса и Бурхан, но последний сообщает мне о своем желании высадиться в Ховакиле, где он якобы живет. Я не верю его словам, но в общем-то рад, что смогу избавиться от лишнего едока, к тому же меня мало интересуют его дальнейшие планы.
Мы находимся напротив низкого, поросшего густым лесом берега, который, кажется, отнюдь не пригоден для стоянки; море здесь ударяется в берег и над ним проносится ветер. Однако мой данакилец утверждает, что фелюги, встающие там на якорь, в полной безопасности; это весьма удивительно для меня, но я все же отваживаюсь подойти поближе и, когда до берега остается три кабельтовых, замечаю желтую полоску прибрежного рифа. Я бросаю якорь, хотя благоразумие подсказывает мне, что следовало бы повернуть в открытое море. Глубина тут небольшая. Не теряя ни минуты, я погружаю данакильца с его свертками в хури, так как при нем еще и весь его багаж. Лодка исчезает в пене, но почти сразу же появляется опять. Я вижу, как барахтается в воде великолепный данакилец, у него весьма жалкий вид; к счастью, ему удается выбраться на риф и выловить покачивающийся на волнах багаж. Убедившись, что он с честью выпутался из переделки, я окликаю хури. И, надо сказать, вовремя, потому что якорь, как и в Кадали, не держится из-за каменистого плоского дна. Знающие люди поймут, насколько опасна ситуация, когда судно сносит ветром на риф, находящийся на расстоянии не более пятидесяти метров.
Если при поднятии якоря корабль окажется не в том положении относительно ветра, какое нужно, мы неминуемо потерпим крушение. Поэтому я пытаюсь предпринять необычный маневр: закрепляю якорную цепь в центре судна и, прежде чем якорь высвободится из грунта, поднимаю парус. Фелюга кренится под напором ветра, сперва ее сносит, и она чуть не задевает о риф, а затем набирает скорость, выпрямляется и, наконец, берет курс в открытое море. Только теперь я бросаю взгляд на данакильца: он с трудом, то и дело поскальзываясь на неровной поверхности рифа, добирается до берега. Еще долго он будет помнить об этой высадке…
Мы находимся в фарватере Массауа, к югу от большого острова Дахлак, увидеть который нам пока не позволяет расстояние.
Перед нами купол зелени, это остров Омманамус (мать москитов). Когда мы подходим ближе, я вижу рощу мангровов, растущих на плоской поверхности острова. Его средняя часть представляет собой что-то вроде болота, ниже уровня которого растет несколько мангровов, вершины этих деревьев и образуют заметный издалека купол. Воздух там кишит огромными москитами. По ночам тучи их вылетают из тенистых зарослей. Говорят, что во времена турок там оставляли осужденных, и они умирали оттого, что эти ужасные насекомые высасывали из них всю кровь.
Мы различаем на ветках какие-то белые пятна. При нашем приближении в воздух взмывают тяжелые птицы, это пеликаны, которые гнездятся там в это время года. Я вынужден лечь в дрейф, чтобы команда смогла высадиться на берег и набрать в гнездах птенцов, являющихся, похоже, их излюбленным лакомством.
Я остаюсь на борту, так как мы не бросили якорь и порыв ветра в любой момент может потребовать немедленного маневра.
Встревоженные птицы громко хлопают крыльями и кружатся в воздухе, когда на острове появляются люди. Быстро собрав обильный урожай, команда возвращается с добычей: это еще совсем маленькие птенцы, покрытые редким пухом, но уже с характерным огромным клювом и мешком под ним.
Их швыряют на палубу, и они переваливаются с боку на бок на своих толстых лапах, как бы пытаясь обрести равновесие, которое не позволяет сохранять их большой клюв.
На завтрак юнга приносит мне одну из этих особей, зажаренную в муфе[26]. В общем блюдо недурственное, с легким привкусом рыбы. Однако я предпочитаю вареную картошку.
Матросы, посетившие остров, покрыты волдырями, они рассказывают, что москиты там величиной с кузнечиков. В следующий раз я посмотрю на все это своими глазами.
Погода хорошая, бриз, кажется, скоро утихнет, чтобы обеспечить нам ночью мертвый штиль. Впрочем, здесь обычно спокойно, так как южный ветер редко достигает этого архипелага, раскинувшегося более чем на сотню миль в длину и ширину.
Я полагаю, что лучше провести ночь на якоре, нежели плыть, повинуясь воле течений, между звездами и их отражениями. Нельзя забывать о коварных рифах, которые подстерегают вас повсюду, скрываясь под красивым, усеянным звездами покровом моря, мысль о них не дает вам уснуть.
Я приближаюсь к плоскому острову, заросшему лесом, и бросаю якорь на малой глубине. Солнце будет светить еще целый час, прежде чем скроется за крупным горным массивом Асмэры, и я успею размять ноги на суше.