Плохой мул, старое ружье системы грае и браунинг — вот и все мое снаряжение. Габре и Маконен составляют мой эскорт.

Я не беру с собой палатку, рассчитывая пройти этап и заночевать на полпути на мельнице Водетто, в Аддис-Салеме.

Вечером, ложась спать, я чувствую жар. После озноба обнаруживается жестокая лихорадка, с головной болью и ломотой. Это, без сомнения, приступ малярии или грипп.

Я принимаю порцию хинина и в четыре часа утра собираюсь с силами, чтобы двинуться в путь. Габре спит снаружи, перегородив собой порог, несмотря на прохладу. В уснувшей гостинице ему удается каким-то чудом раздобыть кофе, который он подогревает на костре ночного сторожа. Горячий напиток немного взбадривает меня, и мы уходим по каменистым дорогам, какими были в то время улицы этого города, а точнее, огромного эвкалиптового леса, в чаще которого прячется город.

Я не хочу описывать мучения дневной езды на плохом муле, предоставленном мне Эвалле. Меня по-прежнему донимает лихорадка, а голова раскалывается от боли. Грудь сдавлена, и сухой кашель разрывает бронхи.

Наконец показывается мельница Водетто, расположенная в глубине ущелья. Ее хозяин отсутствует.

Мы находим главного мельника. Он озадачен моим видом: я похож на умирающего. Я едва выдавливаю из себя несколько слов, прося уложить меня в постель. Походную кровать быстро раскладывают во влажном зале, где пахнет крысами и тараканами. Но я, не обращая внимания на это, распластываюсь на узком ложе, чтобы дать покой своей уставшей пояснице. Мне кажется, что я лег бы даже на навозную кучу. Мои люди обеспокоены. Габре садится на пол возле меня и без конца трогает рукой мой лоб. Его рука кажется мне холодной, и прикосновения Габре доставляют мне удовольствие.

Появляется Маконен с главным мельником. Этому славному человеку удалось открыть шкаф своего патрона, и он принес все обнаруженные им снадобья. Бальзам для лечения ран у лошадей, какие-то прогорклые мази, средство от гонореи, флаконы без этикеток и т. п. Я уже готов вышвырнуть все это к чертовой матери, желая только одного — покоя, когда, открыв последнюю коробку, обнаруживаю пробирку с несколькими таблетками аспирина. Их послало мне Провидение.

Благодаря этим таблеткам можно немного отдохнуть. Сквозь дрему я вижу Габре, который в тусклом свете опущенной лампы борется с нашествием толстых черных муравьев. Проявляя редкое упорство, он не дает им вскарабкаться по ножкам моей кровати, одновременно защищая и самого себя от этих ужасных тварей. Схватка длится до рассвета.

Мельник приходит посмотреть, жив ли я еще, и приносит кофе.

Надо отправляться в дорогу. Маконен думает, что я это говорю в состоянии бреда. Я сержусь на него. Мельник молчит, он предпочел бы, чтобы я отдал концы где-нибудь в другом месте…

И начинается второй день нашего путешествия. До одиннадцати часов утра я креплюсь. Мы преодолели около тридцати километров, но меня уже покидают силы. Тошнит, голова кружится, и некоторое время Габре бежит рядом с моим мулом, держа руку позади моего седла, чтобы я не свалился.

Мы вошли в долину, поросшую мимозами и рощицами кактусов. Полуденное солнце накаляет землю, от нее исходит такой жар, как от пода печи.

Я хочу растянуться где-нибудь на земле, хотя бы там, на солнце, среди камней, мне все равно…

Маконен и Габре, соединив свои руки наподобие сиденья, несут меня. Куда? Я не знаю. Я полагаюсь на них. Они свернули с дороги и спустя некоторое время — как долго это продолжалось, мне сказать трудно, — кладут меня на землю в тени зизифуса, на ветвях которого свито множество гнезд. Почему-то я обращаю внимание на эту подробность.

Из листьев и травы они делают мне ложе, растягивают надо мной хаму, устроив что-то вроде тента.

Маконен подтаскивает к моему изножью большой ствол упавшего дерева и разжигает на ночь костер.

Солнце скрылось. Мне становится чуть легче. Может быть, я поправлюсь?

Габре не отходит от меня и терпеливо отгоняет мух, становящихся особенно назойливыми перед наступлением темноты.

— Мы принесли тебя сюда, потому что поблизости тут есть вода. Я видел следы животных в русле реки, — говорит он.

Ночь проходит быстро.

Громкие крики птиц возвещают о приходе нового дня. Я выспался, и мне стало лучше. Маконен сменил своего товарища и теперь уже не смыкает глаз он.

Я пытаюсь подняться, но я настолько ослаб, что не могу удержаться на ногах. Что поделать, и этот день придется провести здесь. Завтра сил у меня прибавится, и можно будет преодолеть сорок километров, отделяющих нас от Джам-Джама.

Маконен ушел за водой. Через час он возвращается назад. По его словам, родник находится в песчаном русле реки совсем рядом, то есть километрах в трех отсюда.

Я не понимаю, почему я так ослаб и до такой степени утратил способность к движениям всего лишь после двух дней жара. Я пытаюсь поесть, поддавшись на уговоры Габре, которому хотелось бы накормить меня досыта, но уже на втором куске к горлу подступает тошнота. К полудню возобновляется жар. Я остаюсь лежать с закрытыми глазами в полном изнеможении.

Я слышу, как Маконен спрашивает у Габре:

— Где мул?

— Наверное, он отошел в сторону. Я видел его примерно час назад. Он ищет траву, но вряд ли ушел далеко, так как животное спутано.

Маконен уходит в указанном направлении. Через полчаса я слышу хруст веток, и из чащи выбегает Маконен.

— Мула похитили! — восклицает он. — Он брел вдоль реки. Я пошел по его следам и добрался до холма, расположенного в ее излучине. Там, метрах в двухстах, я увидел четырех людей с ружьями, двое из них были на лошадях. Перерезав у мула путы, они увели его с собой. Это точно разбойники. Двое были одеты в синие хамы, наподобие тех, что носили некоторые воины Лиджи Яссу, двое других, наверное, беглые рабы. Я спрятался, так как по глупости не прихватил оружия, и увидел, в каком направлении они ушли. Вероятно, разбойники совершили набег на деревню галла. Сейчас они спускаются к долине реки Аваш.

Габре встает и, взяв ружье, собирается пуститься за ними в погоню.

— Нет, — говорит ему Маконен, — это было бы безумием, ведь их четверо. Останься с Абд-эль-Хаи. Сторожи его. Остальное мое дело. Я вернусь до следующего солнца.

Он берет поводок мула, лежащий на земле у дерева, и прицепляет к своему поясу джамбию Габре. Затем он выпивает остаток воды из бурдюка.

Я протягиваю ему свой револьвер, он колеблется.

— Нет, оставь его, он может тебе понадобиться. Я не люблю, когда слишком много шума.

В два счета он исчезает в зарослях кактусов.

Что Маконен думает предпринять? Не знаю. Здесь, в джунглях, он в родной стихии; так же хорошо мне бывает только в море; у него инстинкты и хитрость дикого зверя, непостижимые для меня, но понятные Габре.

— Он будет идти за ними и ночью найдет способ вернуть мула, будь спокоен, — говорит Габре.

Хотелось бы в это верить, так как без вьючного животного я не могу передвигаться, а у нас подходят к концу запасы продовольствия.

Меня мучает жажда, но за всеми этими событиями мы забыли набрать воды. Габре берет пустой бурдюк и уходит к роднику.

Вдруг, оказавшись в одиночестве, я чувствую тревогу, меня страшит сознание того, что я так слаб и беззащитен в этих таинственных зарослях. Не надо было позволять Габре уходить, теперь я понимаю, насколько его присутствие меня успокаивало. В море я точно у себя дома, здесь же я чужой.

Вдруг до меня доносятся сигналы сбора, напоминающие те, что издают бедуины, заметив опасность, что-то вроде протяжного «у-у-у!».

Мне сразу приходит в голову мысль, что на Габре напали. Он ушел без оружия, даже без своей неразлучной джамбии, которую одолжил Маконену.

Опасность придает мне сил, я хватаю ружье и бегу, в направлении криков, но Габре унес с собой пояс с патронами. К счастью, у меня остался еще револьвер.

Пошатываясь, я с трудом бреду между группами кактусов, так как прилив сил, вызванный волнением, быстро проходит. Крики раздаются совсем рядом, но увидеть что-либо мешают кусты.