— Они жестоки.

— Нет. Они не жестоки. Ты не понимаешь, девочка. Мы жили не так, как вы. Мы были одним целым. Смотри сюда, — он обвел пространство рукой, и вокруг появился тропический шумный лес, влажный и прохладный. И там ходили люди — похожие на Ярого, но другие. Мужчины, женщины, дети. Все без одежды. Они переговаривались молча, смеялись, улыбались. И вокруг них иногда летали тени, редкие и одиночные. Лиза повертелась на месте, обогнула несколько стволов, хотела потрогать ближайшего ребенка, но рука прошла сквозь него.

— Тени всегда кружились вокруг нас, — продолжил Ярый. — Они — это мы и есть. Наши души. Души тех, чьи дома разрушились, — один человек упал, и от его груди отделилась черная капля — и слилась с другими тенями. — Мы все, и живые, и неживые, были тесно связаны. Взаимозависимы. Они не могут без нас, мы не можем без них, мы с ними — едины, мы все одно живое существо. Они ждали, когда зародится новый дом, и кусочек тени поселялся в него. Мы помнили прошлые жизни, мы проживали новые, мы вылетали из одного дома и селились в другом. Мы все произошли друг от друга, мы разговаривали без слов, мы все всегда были открыты друг для друга. Мы смотрели общие сны. Мы добавляли что-то новое, мы с каждой новой жизнью становились лучше, чище, мы были совершенны, девочка. И так было испокон времен, всегда, пока не пришли вы, — все люди вокруг погрустнели и исчезли. Лиза осталась вдвоем с Ярым. — Я остался один. Мне тошно находиться здесь, в вашем убогом мире. Девочка, я ненавижу вас. Больше всего на свете. Теперь я последнее связующее звено с внешним миром. Мой дом разрушается. А они не понимают. Они всего лишь тени. Они не могут думать без внешней оболочки. Они просто хотят новые дома, они ждут, они по-другому не могут, они навсегда привязаны к моему дому. Они ждут, когда я предоставлю им новые дома, но я не могу, нас больше нет. Мне некуда их расселить, а в мой дом они войти не могут, потому что он мой. Один дом — один жилец. Они не могут позволить мне исчезнуть, потому что когда исчезну я — исчезнем все мы. Мы все уйдем. Я, тени. Нас не станет. Мы станем свободны. Я — их заложник. Они — заложники меня. Это порочный круг. Его очень сложно разорвать.

Лес дрогнул и осыпался, пепел развеялся и исчез. Лиза села на корточки, пытаясь прийти в себя от всего того, что услышала и увидала. Тупая горечь разлилась внутри. Почему-то она чувствовала себя виноватой.

— Ярый, это все ужасно. Мне очень жаль.

— Да, девочка. Мне тоже, очень жаль.

— Ты хочешь умереть?

— Хочу. Я пробовал когда-то сам. Сжигал себя. Топил. Пока не понял, что это на самом деле бесполезно.

— И ты хочешь, чтобы я убила тебя? — спросила с ударением на «я».

— Нет, девочка. О таком я не могу просить. Я бы все сделал сам.

— Ты хочешь уйти из своего дома вот в этот? — она пальцем указала на свой живот. Большой. Там кто-то шевелился. — Хочешь обмануть их? Умереть в другом доме, который они не преследуют? В том, который ты убил вчера, чтобы меня вернуть? Из-за чего и сам умер? Хочешь разорвать круг с помощью пустого дома?

— Я не могу войти туда. Ты не сможешь пригласить меня в него. Он твой и только твой. Только ты можешь войти туда, потому что он находится внутри тебя. Но. Тот дом незрел. Он еще не может говорить. Он пока ничего не может и даже не родился. Но ты могла бы пригласить меня в себя, в большой дом, и уйти в другой, в маленький. Да, ты была в нем вчера. Ты сама убедилась, что он пока незрел. Ему нужно родиться. Подрасти, дозреть. Тогда он заработает в полную силу. Да, я ошибся вчера, девочка. Я вытолкнул тебя не туда. В тебе два дома. К сожалению, мне не дано предусмотреть всего и я часто ошибаюсь. Ты могла застрять там. Ты не умеешь отключаться, прокручивать время, я не научил тебя. Не предусмотрел такую вероятность. Не рассчитал. И вся моя стратегия теперь не имеет никакого смысла.

— Мне показалось, что я пробыла там неделю. Месяц. Не знаю. Но я с ума чуть не сошла.

— И ты сошла бы. Обезумевшие души покидают дома. Ты могла умереть. Я торопился вызволить тебя. И… Девочка, ты несколько раз убивала второй дом. Выгнала из него душу. И… — Ярый запнулся и замолчал. Более того, он уменьшился в размере и отвернулся от Лизы, превратившись не в привычного кота, а в крохотного котенка.

Пауза затянулась. У котенка дрожал тощий хвост.

— Продолжай, — холодным тоном потребовала Лиза.

— Девочка, я все испортил. Не рассчитал такую вероятность. Я не вижу, что будет дальше. Не могу предугадать. Не получается. Все плохо, — котенок спрятал мордочку под лапу и свернулся тугим клубком.

— Ярый. Не тяни.

— Девочка, твой дом был целый. Пустой, целый дом. Я не мог поверить. Своим. Глазам. Что нашел тебя. С живой душой. С целым и пустым домом внутри. А я испортил его. Не рассчитал силу. Сломал. Сделал ему очень плохо. Передал боли больше, чем того требовалось. Он теперь никогда не станет целым. Я не могу полностью погружаться во внешний мир, мне там плохо. Оболочка гниет. Она пронизана болью. А я спешил спасти тебя. И полностью вышел. Потерял контроль. Перестарался, — словно оправдываясь, быстро заговорил котенок. Он свернулся в настолько тугой клубок, что стал походить на меховой шарик.

— Ребенок мертв совсем?

— Нет. Он восстановился. В него еще можно вселить душу и оживить для жизни вне тебя. Но он слишком слаб теперь. Позвоночник поврежден, ходить не сможет. До старости, возможно, не доживет. Быть может, погибнет в первые часы. После рождения. Критические часы. В вашем мире он ничего не стоит. Он многого не сможет сделать там, снаружи. Он будет зависим от окружающих людей. Всегда. Девочка, цена моей просьбы выросла стократ. Я не могу предложить ее тебе. Она не равноценна, не лучше; она хуже, а мы не можем так. Я не вижу, что будет дальше. Варианты оборвались. Все хрупко, шатко.

— Что у меня внутри за дом? — стараясь говорить спокойно, спросила Лиза. Внутри нее дрожала тугая струна, которая, казалось, еще чуть-чуть, и лопнет.

— Теперь он будет выглядеть вот так, — в пространстве появился третий человек, и девушка непроизвольно поморщилась — на нее смотрел кто-то чужой. С чертами лица Тима. Мальчик. С большими карими глазами, вытянутыми ножками. Худенькими. Сам маленький, пожалуй, даже слишком. Он смотрел на нее, сильно прищуриваясь, и беспечно улыбался беззубым ртом. Неприятная картина.

— Мальчик? — только и смогла выдавить обескураженная Лиза. — Убери. Я не хочу смотреть на это.

— Да, мальчик, — ребенок растворился. — И если бы он был здоров, то ты смогла бы все. Ведь так у вас устроено? Пол, возраст оболочки, происхождение. Ар-р-р, дикий, примитивный мир… Ты смогла бы получить образование, какое хочешь. Ты умна. Ты бы добилась многого, сама, всего, чего бы захотела. Грэгор бы вырастил тебя как собственного сына-полукровку, оставил бы все, что у него есть, тебе.

— И Рона тоже?

— Да, и его.

— Но, как? Ведь… я же была бы не девушкой.

— Он очень редкий человек. Один на тысячу, на миллион. Найти его, идеально совместимого с тобой, было едва ли не труднее, чем тебя. Он любить умеет. И любит он — тебя, а не твой дом. Ха. Наша козырная карта. Он бы все понял. Не забывай про то, чему бы ты научилась. В душе ведь можно принять любой образ. Себя прежней, например.

— А с чего ты взял, что я бы согласилась? — спросила Лиза, смутно предчувствуя ответ.

— Ради всех нас. Ради себя. Тебя же будоражит возможность начать жизнь заново, в заведомо лучшем положении. Ты хочешь этого. Такая возможность не выпадает никому, только тебе. Ты любишь рисковать. Ты уже не связываешь себя с внешним домом. Ты понимаешь, что он вторичен. Ты в любом доме осталась бы собой. Мы все связались слишком тесно, и наши судьбы сходятся на одной тебе. Если бы ты отказалась, я бы ушел. И я уйду. Искать другую. Но не успею. Я теряю силы с каждым днем, и скоро буду бесконечно умирать и возвращаться в гнилой дом, чтобы через минуту умереть опять, и так по кругу, бесконечно. Жизнь превратится в ад. Ад. Начался. Давно. Лекарь. У него сердце слабое, он основательно подкосил здоровье. Ха. Когда мы познакомились, он был так пьян, что совсем меня не испугался, вошел, сам, без ухищрений. Потерянный человек. Не самый подходящий кандидат, но я не мог искать другого, пришлось цепляться за него. Он слишком берет всё на себя. Девочка, у него жена — так ведь у вас называются эти люди? — погибла, от болезни, а он винил во всем себя, и до сих пор винит. И если со мной что-то случится, с тобой, со сломанным, со всеми нами, то вина высосет его до дна. Рюмка. Две. И его не станет. А он не сможет удержаться. При лучшем раскладе продержится лет пять, при худшем — года два.