Габриэль прижал ладонь к её щеке, с нежностью посмотрев на Пандору, от чего её пульс пустился вскачь.

– Вот почему ты не танцуешь.

– Я могу справиться с несколькими медленными танцами. Но только не с вальсом. Всё из-за кружений и вращений, – она неловко отвела взгляд и осушила последние несколько капель портвейна.

Он забрал у неё пустой бокал и отставил в сторону.

– Ты должна была мне сказать. Если бы я знал, то никогда бы не попросил встретиться со мной ночью.

– Здесь недалеко. Я думала, свечи мне будет достаточно, – сказала Пандора, теребя пояс от фланелевого халата. – Я не думала, что споткнусь о собственные тапочки. – Она высунула из-под ночной рубашки голую левую ногу и нахмурилась. – Я один потеряла.

– Я найду его позже, – взяв её руку, Габриэль поднёс кисть к губам. Он рисовал узоры из нежных поцелуев на её холодных пальчиках. – Пандора... что произошло с твоим ухом?

Перспектива обсуждения этого вопроса отозвалась протестом в её душе.

Развернув руку Пандоры, Габриэль поцеловал её ладонь и прижал пальчики к своей щеке. Выбритая кожа оказалась гладкой, если провести по ней в одном направлении и слегка шершавой, словно кошачий язычок, в другом. Свет пламени окрасил Габриэля целиком в золотистый цвет, не затронув только ясной синевы глаз, оттенка арктической звезды. Он чертовски терпеливо ждал, пока Пандора собиралась с силами, чтобы ответить.

– Я... не могу говорить об этом, касаясь тебя. – Убрав руку от его щеки, она сползла с коленей Габриэля. В ухе продолжало звенеть. Слегка прикрыв его ладонью, она несколько раз постучала пальцами по затылку. К её облегчению, трюк сработал.

– Звон в ушах, – сказал Габриэль, внимательно за ней наблюдая. – От него страдает один из наших пожилых семейных адвокатов. Часто тебя это беспокоит?

– От случая к случаю, когда я огорчаюсь.

– Сейчас для этого нет причин.

Пандора одарила его мимолётной, рассеянной улыбкой и плотно сцепила пальцы в замок.

– Я сама на себя навлекла беду. Помнишь, я рассказывала, что подслушиваю? Вообще-то сейчас я делаю это не так часто, как раньше. Но в детстве, это был единственный способ узнать обо всём, что творилось в нашем доме. Мы с Кассандрой ели в детской и играли сами по себе. Иногда проходили недели, прежде чем мы видели кого-то, кроме Хелен и слуг. Когда мама уезжала в Лондон или отец отправлялся на охоту, или Тео отбывал в школу-интернат, они даже не прощались. Во время визитов родителей домой, единственным способом привлечь их внимание служило плохое поведение. Я, конечно, вела себя хуже всех. Втягивала Кассандру в мои замыслы и происки, но все знали, что она хороший близнец. Бедная Хелен большую часть времени читала книги в углу и пыталась быть невидимой. Я предпочитала причинять неприятности вместо того, чтобы меня игнорировали.

Габриэль взял её длинную косу в руки и поигрывал ею, пока слушал рассказ.

– Мне было двенадцать, когда это произошло, – продолжила она. – Или, может быть, одиннадцать. Родители спорили в спальне за закрытыми дверями. Всякий раз, когда они ругались, это было ужасно. Они кричали и били вещи. Естественно, я засунула нос не в своё дело и отправилась подслушивать. Родители ссорились из-за мужчины, с которым у мамы... были отношения. Отец кричал. Он бросался словами, словно разбитыми вещами. Кассандра пыталась оттащить меня от двери. Но она распахнулась, на пороге стоял отец в ярости. Должно быть, он заметил движение в трещине на нижней части обшивки. Отец быстро, как молния, потянулся ко мне и ударил по ушам. Я помню только жуткий взрыв. Кассандра говорит, что помогла мне вернуться в нашу комнату, а из моего левого уха пошла кровь. Правое зажило через день или два, но левым я практически не слышала, а глубоко внутри стучала боль. Вскоре у меня начался жар. Мама сказала, что это не имело никакого отношения к уху, но думаю, что это не так.

Пандора замолчала, не желая раскрывать отвратительных подробностей о её ухе, о том, как оно загноилось, и из него потекла жидкость. Она осторожно взглянула на отвёрнутое лицо Габриэля. Он больше не играл с косой. Его рука вцепилась и сжимала её, пока мышцы на предплечьях и запястьях не начали вздыматься.

– Даже после того, как я оправилась от лихорадки, – сказала Пандора, – слух полностью не восстановился. Но хуже всего было то, что я теряла равновесие, особенно ночью. Из-за этого я начала бояться темноты. С тех пор... – она замолкла, когда Габриэль поднял голову.

Его лицо было жёстким и смертоносным, адский холод в его глазах пугал её больше, чем ярость отца.

– Чёртов сукин сын, – тихо сказал он. – Если бы он был ещё жив, я бы избил его до полусмерти.

Пандора взмахнула рукой, и похлопала воздух перед ним.

– Нет, – сказала она, затаив дыхание, – нет, я бы этого не хотела. Я ненавидела его долгое время, но теперь мне его жаль.

Габриэль быстро, но ласково поймал её руку в воздухе, будто она была птицей, которую он хотел схватить, не причинив вреда. В тёмных глубинах его широко распахнутых глаз она смогла разглядеть своё отражение.

– Почему? – прошептал он после долгого молчания.

– Потому, что причиняя мне боль, он скрывал свою собственную. 

Габриэль был поражён состраданием Пандоры к человеку, который причинил ей столько вреда. Он удивлённо покачал головой, глядя в её глаза, такие же тёмные, как тень, набежавшая на поле голубой горечавки.

– Это его не оправдывает, – глухо сказал он.

– Нет, но это помогло мне его простить.

Габриэль никогда не простит этого ублюдка. Он хотел мести. Хотел содрать плоть с трупа мерзавца и использовать скелет вместо огородного пугала. Слегка дрожащими пальцами он обвёл контуры её лица, прикоснулся к милой высокой скуле.

– Что сказал доктор о твоём ухе? Что прописал?

– Во враче не было необходимости.

Как только до него дошёл смысл сказанного, его затопил новый поток ярости.

– У тебя был разрыв барабанной перепонки. Что, ради бога, ты имеешь в виду, говоря, что доктор был не нужен? – хотя ему удалось сдержаться и не перейти на крик, его тон был далёк от культурного.

Пандора тревожно поёжилась и начала медленно отодвигаться.

Он понимал: последнее, что ей от него сейчас было нужно, это проявление вспыльчивого характера. Подавляя разбушевавшиеся эмоции, Габриэль притянул Пандору обратно к себе, обхватив рукой.

– Нет, не отстраняйся. Расскажи, что случилось.

– Жар прошёл, – сказала она после долгих колебаний, – и... ты должен понимать, что у меня за семья. Если случалось что-то неприятное, они просто игнорировали проблемы и никогда больше их не обсуждали. Особенно, если дело касалось отца и его деяний, когда он приходил в ярость. Через некоторое время никто и не помнил, что произошло на самом деле. История нашей семьи стиралась и переписывалась тысячи раз.

Но игнорирование увечья моего уха не заставило его исчезнуть. Всякий раз, когда я что-то не слышала или спотыкалась, или падала, моя мать очень злилась. Она говорила, что причиной неуклюжести является моя спешность или небрежность. Мама не признавала проблем со слухом. Отказывалась даже это обсуждать, – Пандора остановилась, задумчиво покусывая нижнюю губу. – Я так говорю, будто она ужасный человек, но это не так. Были времена, когда она проявляла ласку и доброту. Нет людей абсолютно плохих или хороших, – она бросила в его сторону взгляд полный ужаса. – О боже, ты же не собираешься меня жалеть?

– Нет, – Габриэль сопереживал ей и был возмущён. Изо всех сил он старался не повышать голос. – Поэтому ты держишь это в секрете? Боишься жалости?

– Поэтому и... потому, что этот позор я бы предпочла не разглашать.

– Это позор не твой. А твоего отца.

– А такое ощущение, что мой. Если бы я не подслушивала, отец бы меня не наказал.

– Ты была ребёнком, – резко сказал он. – То, что он сделал, не было чёртовым наказанием, но жестокостью.