Я приподнял брови. Если эта бабка не врет — то девке повезло! Мидландские богатеи любят наших девок. Они красивы и абсолютно покорны, тогда как мидландские бабы избалованы и строптивы.

Я отошел за угол и увидел, что один из спецназовцев разделся до пояса и стал обмываться от пота свежей водой. На его могучей груди я увидел татуировку — морда оскалившегося кота в профиль. Мидландский клан Ледяной Кот! Вот это да! Девчонка для самого вождя клана!

Вспомнил, где я видел ее! Вот недавно были новости, и ее показали. Она в госпитале санитаркой работает — что-то говорила про детские лекарства. Я тогда же еще подумал — какая красавица! И, видно, не я один! Сам вождь клана Ледяной Кот на нее глаз положил! Видел я передачу про этот клан — вот где деньжищи! Один небоскреб километр высотой чего стоит!

Возбудившись, я подошел к Гегаю, который курил на корточках в теньке:

— Ее самому вождю клана везут! Прикинь! Афигеть!

— Ты бы пасть-то прикрыл свою! О том, что здесь было — забудь! А не уймешься, будешь вякать, голову тебе отрежут и сожгут, понял меня?!

Как не понять…

Вскоре, подняв целую пыльную бурю, к воротам подкатили два огроменных черных внедорожника, и оба наших спецназовца, девушка и тетка залезли в салон. Водитель расплатился с нами, и машины умчались.

Лия — вот как ее звали. Лия — девушка с самыми красивыми в мире карими глазами…

Всю дорогу домой, я почему-то держал в кулаке свою долю.

Вот так вот мы продаем чужеземцам своих собственных сестер. Но, с другой стороны, государство наше разрушено, и теперь каждый сам за себя…

Домой я вернулся уже в сумерках. Вход в мою комнату у меня был отдельный. Мне нужно было зайти под навес и открыть дверь.

Жара спала. Цикады затрещали. Дети наконец-то угомонились. Кривые грязные улицы опустели. Я возился с замком, как вдруг от страшного удара по бедрам вмиг отсохли и отнялись мои ноги. Я упал на колени, меня схватили за волосы и прижали лезвие к кадыку.

— Мальчик, мразь, где мальчик?! — зашипели мне в затылок.

— Какой мальчик? Я никому плохого ничего не сделал?!

— Мальчик, тварь, которого ты сегодня утром посадил в свою машину и увез! Где он?!

— Ах, мальчик! Ну, с ним все в порядке. Все хорошо с ним! Вы не волнуйтесь. Волноваться не надо. А он сынок ваш, да?

Лезвие еще сильнее вжалось мне в горло, и темнота за спиной яростно прошипела:

— Он твой сын!

========== Глава 3 ==========

Комментарий к Глава 3

Глава про юношескую любовь главного героя.

Как это ни странно, но он не помнил точно того дня, когда впервые увидел ее. Он бы не назвал его, не смог бы точно описать его, но он точно знал, что жизнь разделилась в тот миг на До и После.

Это был большой высокий просторный коридор, ведущий в концертный зал лицея. Широкое пространство, заполненное длинными окнами, воздухом, солнечным светом и людьми. Коридор этот был сконструирован под горку немного, и он стоял в самом низу, у тяжелых дубовых дверей, за которыми начинались ряды кресел и красная сцена в конце, а она стояла выше — у окна — с подругами.

Да, это был такой наклонный коридор, потому что иначе он ее не углядел бы в толпе голов и плеч.

Он сразу же и очень хорошо разглядел ее и невольно замер, восхищенно и удивленно подумав:

— Какая она!

И так и стоял, и смотрел.

Вскоре время подошло, и весь народ стал стекаться в зал, и она с подругами тоже пошла, а он жадно и с интересом, ничуть не таясь, наблюдал за ней. И она прошла совсем близко от него, но ничуть не заметила.

И уже в зале (он посчитал это великой удачей), он смог усесться всего за два ряда позади нее и получил сладчайший и увлекательнейший подарок — насладиться ей досыта.

Что это было, что за концерт, в честь чего и каков он был: удавшийся или неудачный, интересный или скучный, он не запомнил. Но за все то время, что он сидел в зале, он не отвел от нее глаз.

Она часто оборачивалась к подруге и, улыбаясь, делилась впечатлениями, и он тоже улыбался и продолжал наблюдать.

Но когда все закончилось, и толпа стала шумно подниматься и потянулась к выходу, создав затор в дверях, он почему-то потерял ее. Это показалось ему грустным, но не смертельным. Он был полон… Полон ее… Полон густого золотого солнечного света, который сиял в ее волосах. Полон свечения, которое… от которого сияла ее белая кожа…

Он как бы немного сошел с ума. Самую малость — и очень приятно. Как если бы выпил молодого вина и захмелел, и наслаждался этим теплым веселым хмелем.

Он долго поднимался в гору, потому что белое старинное здание лицея было в самой низине, у нового рынка, а дома «учительского района», где он жил, были почти на самом верху изумрудной сосновой горы.

И сначала он все взбирался вверх по бесконечным лабиринтам лестниц, путь по которым знали только местные, и где всегда терялись приезжие. И пройдя все дома, все магазины и постройки, он уже вышел напрямую к дому, и перед ним лежал последний — самый крутой — подъем вверх по горячему, сухому сосновому лесу.

Он одолел и его.

Но почему-то совсем не пошел домой, а сел на большой камень у сосны, закрыл глаза и погрузился в себя.

Высокий многоквартирный дом его уже белел меж иглами и томно изогнутыми стволами сосен, но он не хотел домой. Не хотел видеть людей. Он знал, что они разрушат то сладкое, фантастическое облако, что народилось у него внутри. Они отвлекут его от Ее белой кожи и темных волос, и улыбки… и заставят его жить обычной, людской жизнью, а он не хотел этого.

Он наслаждался этим видением и смаковал его.

Оно было как торт в детстве. И хоть день рождения уже давно прошел, он все еще сладко вспоминал и те блюдца, и ту красочную коробку с бантом, и белый крем.

И сейчас он раз за разом вспоминал профиль ее лица, когда она, повернувшись, улыбалась подруге, и самым бесстыжим образом наслаждался им.

Он украл его, присвоил себе, похитил и наслаждался, играясь, как с драгоценностью, и был счастлив.

И весь остаток дня, и всю ночь он был счастлив и улыбался во сне.

Но на следующий день его ждало разочарование.

Он не увидел ее.

Как ни странно, но это очень сильно огорчило и разозлило его. Он даже сам удивился.

И еще одна неприятность ждала его — он ощутил, что впал в зависимость.

Людской мир беспощадно стирал ее образ из его памяти, и на следующий день воспоминания уже не могли дать ему столько удовольствия, сколько и вчера.

Это тоже было не очень приятно. Прямо скажем — совсем неприятно.

Он взял себя в руки и попытался силой воли содрать с себя эту ноющую потребность — видеть ее, но вышло скверно.

Не увидел он ее и на следующий день.

Родные и близкие все удивлялись, отчего он такой нервный и хмурый, но он не мог объяснить этого даже самому себе и злился еще больше.

Но все же, промаявшись целый день, он утомился и вроде почувствовал, что смог задушить в себе эту потребность — увидеть ее, и это принесло ему небольшое облегчение.

И он уже начал уверять себя, что все это шутка, нервы, ерунда, просто странное волнение мысли, но на следующий день сердце его рванулось так, что он испугался.