— А если… ну… внаглую… если незаконно пересечь границу?
— Вот это не советую. Там все кишмя кишит работорговцами и Потрошителями. Взятку за провоз с тебя возьмут такую же, но как только подальше в пустыню заведут — почки вырежут и бросят. Так что… Тем более тебе нужна печать таможенная, о выезде, без нее сейчас в Вангланде даже не разговаривают, сразу же вышвыривают, а тебе же нужно там обустроиться, да? Нужны все бумаги, по закону, чтобы жилье получить и пособие, да? Ну вот. Без печати о выезде никто ничего рассматривать не будет.
— Но раньше же можно было!
— Раньше можно. Но поток беженцев все время растет, и они ужесточают правила, так что теперь — только так. Может, когда-нибудь и облегчат правила, а может, и наоборот — ужесточат, кто его знает, как обстановка будет. Война еще не кончилась.
— Я понял… Значит, пятнадцать. А как там? Куда, к кому?
— Вы когда хотите?
— Ну, следующей ночью.
— Следующей ночью мое дежурство. Приезжайте на КПП, как подъедите — звякните, я выйду, и все решим.
— Хорошо. Спасибо… — я нажал на отбой. — Пятнадцать… — прошептал я и посмотрел на нее. — Деньги у тебя есть?
— Тысяч триста будет.
— Мало. Пятнадцать миллионов надо…
— Это за него такую цену просят?! — ахнула она.
— Нет… Это чтоб в Вангланд убежать… Чтоб в Вангланд выпустили…
— В Вангланд! — ахнула она и прикрыла рот ладонями.
— Он твой сын официально?
— Да. Да!
— И с его, и с твоими документами все нормально? Вы не в розыске?
— Нет. Нет!
— Тогда встречаемся вечером. Где ты живешь? Я заеду за тобой. Возьми все его документы и вещи. Самое необходимое, — я замолк и осмотрел ее с ног до головы. — И молись… Молись! Молись!
Вообще, мое мнение, что эмигрировать нужно в как можно более молодом возрасте. Чем ты старше, тем хуже тебе будет переломаться под новый образ жизни.
Но часто выходит так, что и ничего не поделаешь.
Пятнадцать миллионов. Для меня это большие деньги. Но мальчик все равно стоит гораздо дороже, там уже цена идет на сотни миллионов. Особенно удавшиеся юноши стоят и по два-три миллиарда.
Но все это уже не важно.
Весь день я потратил на то, чтобы дождаться подходящего момента и обокрасть дядюшку. Никаких угрызений совести я не чувствовал, только, разве что, холодное презрение и ненависть… но и то очень слабо.
Я вскрыл его сейф и взял несколько тугих розовых пачек. Да еще мне на глаза попался пистолет. Я решил прихватить и его. А когда закрывал сейф, то сменил код. Я знал, как это делается, это я помогал ему устанавливать эту штуку. Я был почти единственный, кто умеет читать и в состоянии разобраться с инструкцией. Тем более, что дядюшка открывает сейф только несколько раз в неделю. А теперь ему еще придется найти мастера, чтобы вскрыть замок, не ломая дорогой вещи. На это ему потребуется еще день-два.
К тому моменту мы уже должны быть далеко.
Вещей у меня вышло чудовищно мало, как-то даже и несерьезно. Я уже совсем взрослый, а вещей не нажил.
Но, может, это даже и хорошо.
Окинув взглядом в последний раз свою комнату, я взял сумку и поехал за моей алаудой.
========== Глава 6 ==========
Возле омерзительно безвкусного, режущего глаза своей тупой напыщенностью дома купца собралось несколько машин. Большие дорогие тачки перекрыли всю улицу, но никто не возмущался, все тихо обходили, знали — протестовать себе дороже.
Мы ждали. Я и моя алауда. Сидели в машине и смотрели на высокую стену дома с колючей проволокой. Время у нас еще было.
Я смотрел на нее. В принципе — обычное женское лицо, тонкие черные длинные волосы, морщины на лице, на шее… Тонкая, желтоватая, уже скоро старушечья кожа. Если не знать, что родилась мужиком — то и не поймешь.
Ее звали Мия, и сегодня ночью она хотела перерезать мне горло.
Раньше, до войны, их довольно много таких понаделали.
Богословы как-то пришли к выводу, что если мужик ляжет с мужиком — то это, конечно, смертный грех. А вот если мужик переделается в бабу, то тогда можно.
Вельможи наши схватились за эту мысль, и странным образом дело пошло, встало на поток — да так удачно, что вскоре к нам в страну начался целый транс-туризм. Ценники у нас были очень дешевые, а качество приличное. Да и к тому же, если ты хочешь сменить пол, это лучше делать как можно дальше от дома — вот к нам и ехали.
Помню, нашим дурочкам еще помогали вангландские организации: выдавали беспроцентные кредиты, разыгрывали полную оплату курса в лотерею, из благотворительных фондов оплачивали счета.
Вот и ей тоже повезло.
Как она выжила — не представляю?! Обычному мужику-то тяжело, женщине тяжелей вдвойне, а уж ей-то, при всех этих полудурошных радикалах! Не представляю!
Мия…
— Война уже год шла, столицу взяли в кольцо, — прислонившись головой к окну, вспоминала она. — Осталось последнее окно для эвакуации. Спасали только технику, военных и медперсонал. А гражданских оставляли, а там еще столько гражданских было! Но им не давали грузиться под страхом расстрела. Такая сцена была, такая давка!
А я как раз в госпитале работала санитаркой.
И Эмма мне его и принесла. Три месяца ему было. Ну, и все. И мы уехали, а они остались. Я его потом на себя переписала. Так и живем. Так и мыкаемся. Не я родила его, но переживаю-то я за него как за своего! Мне очень тяжело! Соседи часто дразнят его — а мне больно! А теперь ты пришел и украл его! Ты ничего не делал для него: не кормил его, не растил его, а теперь пришел и забрал его?! Нет! Не позволю! Я буду за него бороться до смерти! Ему было несколько месяцев, когда мне его дали, а сейчас ему двенадцать лет, и он мне по плечо! Я отдала ему все лучшие годы своей жизни! Я все ему отдала, все, что имела, и я уверена, что это мне дар Божий! А в шесть лет у него воспаление легких было. Я думала — я сама сдохну! Но все же вырастила его!
— А я помню первый день войны… — прошептал я. — Захожу домой, а ее нет, увезли уже. Там братья ее, дебилы. Избили меня, погрузили в машину, повезли добивать. Тут налет. Самолет прилетел, всех разбомбил и улетел. Их поубивало, а я пошел своим ходом… Как же городок-то этот назывался? Да как же он?! Авел Адра! Да! Прихожу. Там уже эвакуация. Отстойник такой, где толпа народа. Ну сел, сижу, жду. Сутки прождал. А потом туда зашла смертница. Это щас уже все грамотные, всех везде проверяют, а тогда, в начале войны, и представить себе никто не мог: женщина с ребенком — и смертница. И она заходит прямо в толпу и… бах!
Посекло меня… так… по мелочи. И в больнице, когда одежду рваную окровавленную срезали с тела, тогда и браслет срезали. А там потом вышло, что рядом со мной родственник лежал. Его дядюшка Мемухан пришел проведать и меня увидел. И так я и таскаюсь с ним. То туда, то сюда, — я надолго замолчал. — Не знаю… Я первое время как зомби был. Просто тупо в шоке. А потом уже поздно было кого-то искать. Уже все потерялись. Люди не знали, что происходит в соседнем районе, не то что в другом городе.
