Кожа, такая тонкая на ключицах, холодная.

Должен немедленно исправить это.

Поцелуями, дорожками новых меток, движением ладоней.

Соскучился и вместе с тем словно касался его только вчера. Словно нарочно запоминал расположение каждой родинки или выступающих синеватых вен. И кажется необычайно важным отследить и коснуться их всех.

Потому что мое. Потому что Кир с каждым новым прикосновением все сильнее дрожит и, похоже, борется с желанием свалить на мягкий диван.

А вот хрен тебе.

Пол так пол.

Движения резче, язык настойчивее. Цепочка засосов уходит вниз, по впалому животу. Засосов, что на каждый укус приходится по два. Засосов, что не жалею, и плевать, что ему придется носить водолазку почти до колен.

Внутри чертовски круто и пусто. Внутри – умиротворение и, впервые за все это время, уверенность. Потому что наконец-то не «ок», «норм» и «бывай», потому что наконец-то правильно. Как надо. Такой живой под моими пальцами. Абсолютно весь исследованный и мой, мой, мой.

Не замечаю, когда начинаю кусать сильнее. Лишь как зажимает рот уже своей рукой, когда скатываюсь ниже, сгибаю его ногу в колене и оставляю отпечаток зубов и около него. Дальше – по бедру вниз. Не торопясь и мысленно поставив галочку напротив его пунктика о безразмерных шортах.

– Ты меня съешь… – шепчет, должно быть, вспомнив, что кругом вообще-то живут соседи, а стены так себе.

– Может быть, – не отрицаю, оставаясь серьезным, и стаскиваю с него, покорно лежащего на спине, шорты. Хочет перекатиться на бок, но тут же останавливаю, надавив на плечо. Рано. Пускай пока так.

Пускай пока так, чтобы можно было целовать и нависать сверху. Чтобы можно было добавлять все новые и новые метки то там, то здесь. Как с теми «люблю», что насмерть отпечатались на давно уже не моей футболке.

Как с теми «люблю», стараюсь везде его коснуться губами, включая ладони и кончики пальцев.

Мое.

Мое. Мое. Мое.

Как если бы на повторе в голове. Как навязчивая идея или какой-то тревожный симптом. Как нечто важное, колкое и не дающее покоя. Как нечто, что нужно не выдернуть, а, напротив, глубже загнать.

Мое, мое, мое…

Вот оно, здесь.

Выгибается, нетерпеливо ерзает, рискуя ободрать лопатки, и не только, о жесткий короткий ворс.

Вот оно, находит мою левую руку, переплетает пальцы. Сжимаю в ответ и послушно тянусь пониже, когда тащит к себе.

Вжимаюсь в черт знает какой раз, чтобы поделиться теплом – балкон как никак все еще распахнут, – и послушно жду, когда второй рукой задерет футболку на моей спине.

И больно вопьется ногтями в ничем не защищенную кожу. Вопьется, несколько глубоких борозд оставит и заглянет в глаза.

Закусит губу, сморгнет… и, с силой пихнув локтем в бок, скинет с себя.

Перекатит на спину и устроится на моем животе.

Верхом только для того, чтобы стянуть мешающую футболку, а после укладывается мне на грудь.

Обхватываю поперек пояса, сжимаю, втискиваю в себя, подставляюсь под ответные прикосновения. К лицу, плечам, пояснице и пылающим тонким ранкам, что только что легли на лопатку.

Кататься по полу – крайне сомнительное удовольствие. Кататься по полу, сцепившись с кем-то нетерпеливым и постоянно пытающимся забраться в твои штаны, – удовольствие куда большее.

Удовольствие, что горячими волнами по всему телу и сквозь него.

– Стол или кровать? – спрашивает чуть шутливо, как если бы мы только что вернулись к моменту, на котором нас и прервали. Как будто не было всех этих смазавшихся в один-единственный бесконечный день суток. Как будто все шло так, как и должно было идти.

Изображаю задумчивость и умудряюсь даже не рассмеяться.

Изображаю задумчивость и шепотом предлагаю третий вариант:

– Ковер.

Предлагаю и тут же затыкаю его рот своим. Хватит уже. Наговорился на пару дней вперед. Теперь бы просто помолчать, заняв язык чем-то другим.

Чем-то куда более приятным.

Когда целуешь кого-то, не нужно думать об интонации и подтексте. Когда целуешь кого-то, не нужно думать ни о чем. Отпустить все к чертям и просто наслаждаться.

Губами, языком и покорностью.

Не пытается вести или сбросить меня. Не пытается ничего, потому что давно растекся по полу и вряд ли скоро сможет собраться.

Что же, кому там нравилось, когда все в моих руках?

В руках, которые довольно-таки ловкие, когда знают, чего хотят.

В руках, которые на его бедрах и гладят по коже, гладят, добираясь до колен, сжимающих мои бока.

Все так же цепляется за шею и волосы. Все так же тащит на себя, как будто бы боится, что уйду. Как будто бы боится, что и в этот раз тоже случится что-то.

Успокаиваю, коснувшись губами тут же закрывшихся век, а после и чуть вздернутого кончика носа. Успокаиваю, прикидывая, где бы взять что-нибудь, хотя бы отдаленно смахивающее на вязкую жидкость. Хотя бы крем или… Привстаю, опираясь на руку, пытаясь заглянуть на стол, но Кир тут же тащит меня назад.

– Не надо. – Мотает головой и даже пятнами не идет, надо же. – Будет нормально.

– Да? – Сомнение в моем голосе перетекает в подозрительность. – Это с чего бы? Я что, один тут не трахался черт знает ско…

Накрывает мои губы пальцами и легонько давит на них, вынуждая заткнуться на середине фразы.

– Прекрати. Я сказал «не надо» – значит, не надо.

– Мне спросить, что ты делал в душе, или не стоит?

Если бы мог, наверняка бы показал средний палец в ответ, а так только кусается и бодает в нос. А так только фыркает и пытается стащить с меня собственные шорты. Не очень-то ловко выходит. Ну да кому тут не похуй?

Привстаю, помогаю, опираюсь на колени, хватаюсь за его лодыжки и затаскиваю их на свои плечи.

Замираю на миг, чтобы оглядеть всего, и медленно склоняюсь снова.

Осторожно, чтобы не сделать больно ненароком, не потянуть связки.

Осторожно, все-таки сначала коснувшись его пальцами и убедившись, что действительно не книжки читал в душе, и только после этого нахожу ладонью собственный член.

Не могу сдержаться и пару раз прохожусь по нему ладонью, словно пытаясь уменьшить нетерпеливое томление в теле, и направляю его куда нужно.

И едва ли не искры из глаз сыплются у обоих.

Потому что мне туго, а Киру, сжавшему губы в побелевшую линию, больно.

Потому что черт знает, сколько прошло, и пальцы – совсем не то, что горячая, втискивающаяся внутрь плоть.

И пальцы – совсем не то… по сравнению с этим.

Жмурится, ресницы дрожат, на виске выпирает пульсирующая от напряжения венка.

Целую ее, когда продвигаюсь дальше и могу нависнуть пониже. Целую ее, а после – напряженный рот. Пытаюсь расслабить его, заставить раскрыться, водя поверх изогнувшейся вниз линии языком.

Движение бедер вперед, а в ответ – случайно вырвавшийся стон. Замираю на середине движения, чтобы не делать больнее, и пытаюсь абстрагироваться.

Честно пытаюсь, да только не выходит.

Спина мокрая, руки дрожат, горло сжимает нетерпением, словно спазмом.

Слишком. Сильно. Хочу. Трахаться.

И это должно быть забавным: то, что понял только сейчас. Потому что абстрактный секс больше не интересен. Потому что, оказывается, бывает, что щемит лишь на одном теле. На одном человеке.

Откидывается назад, приподнимаясь на лопатках, выгибается, демонстрируя все свои выпирающие ребра, и сам подается ближе.

Распахивает рот и… И пока, крыша, нам было довольно занятно вместе. Возвращайся назад, когда меня отпустит.

Как с цепи или низкого старта. Как в воду или на маты.

Просто рывок вперед.

Первый, второй, и плевать, что колени горят, стираясь о проклятый ковер. Плевать, что кожу от трения жжет и Кир должен испытывать то же самое.

Плевать.

Подую, залижу, пожалею.

После того, как получу свое.

В голове некстати всплывает его брошенное с легкой издевкой, обиженное «Может, поставим на паузу?», и все становится жестче.

Потому что я мстительный и вообще гад.