Осторожно разжать пальцы и удобнее перехватить за зад, а не под ним. Удобнее прижать к себе и совершенно забить на то, что выбил запястье на тренировке.

Совершенно забить на все, что может вторгнуться из внешнего мира. Да и что этот внешний мир?

Орущие на стадионе неподалеку малолетки, голуби, что наверняка опять засрут незастекленный соседский балкон, и…

– Влад, ты дома? Это пиздец, труба лопнула к хренам. Не знаешь, где ключи?.. – скороговоркой произносит некто голосом моего отца, и первое, что я ощущаю, – это не ужас или панику. Первое, что я ощущаю, – это ледяной, такой же как вода в проруби, ступор.

Ступор, что прокатывается по венам и собирается комом в глотке. Ступор потому, что этот голос близок как никогда и осекается на последнем слове.

Потому что реален и принадлежит тому, кто должен был последним узнать.

Отец вернулся и, чтобы не тратить время, без задней мысли сразу с порога заглянул в мою комнату и застыл.

Так же, как Кир, которого, кажется, и вовсе закоротило, мышечным спазмом в том числе.

Сглатываю, упорно давя на малодушное подсознание, которое не желает воспринимать происходящее как реальность, и осторожно расцепляю пальцы.

Ставлю свою ношу, которая по иронии так и не успела оттянуть мои руки, на пол. Отпускаю и, замешкавшись, касаюсь его бедер на целую секунду дольше, чем следовало бы.

Не глядя в лицо, хватаю за руку и утягиваю в коридор, отгораживая собой от так и не проронившего больше ни звука отца.

Просто так, на всякий случай.

На «мало ли».

Как в коматозе или угаре.

Как в комнате, задымленной от кальяна или выхлопами.

Выпроваживаю Кира без единого слова, да он и сам, оглушенный и пунцовый, отводит взгляд. Выпроваживаю прямо так, босиком, сунув в руки кеды и закрывая за ним дверь.

Все кажется ненастоящим и скомканным. Кажется одним из тех снов, где реальность вроде бы на месте, но по краям то и дело плывет.

Проворачиваю замок, чтобы наверняка, и какое-то время тупо пялюсь в глазок, на пустую лестничную клетку, а после и вниз, на расстегнутую ширинку, и понимаю, что у меня все еще стоит.

Не успел упасть от ужаса.

Пальцы дубовые, кое-как умудряюсь дернуть молнию и только после оборачиваюсь. Даже не услышал, как отец, потоптавшись на пороге моей комнаты, ушел на кухню.

Что же… В голове все еще потрясающе пусто, все тот же дым стоит. И последнее, чего бы мне хотелось сейчас, – это упустить это. Ожить и осознать.

Иду следом и замираю, привалившись плечом к прохладному косяку, и просто жду.

Когда он уже найдет то, что стоит в одном из навесных шкафов, и, наплевав, что за рулем вообще-то, плеснет в простую кружку.

В первую, которую вытащил.

Плеснет, выпьет, плеснет еще.

Когда оборачивается наконец, не отвожу взгляд. Напротив, пристально смотрю, чуть склонив голову и наморщив лоб. И пауза все никак не заканчивается. Тянется и тянется, чтоб ее. Секунда – за пять, а то и все десять.

Невыносимо и почти страшно.

– Ну? – не выдерживаю все-таки, и он отставляет бутылку в сторону. Стакан так и вертит в пальцах, словно спасательный круг. Что же, мне бы сейчас тоже… сигарету. А лучше сразу три, чтобы с первых же тяжек накуриться вусмерть. И успокоиться насовсем. – Даже ничего не скажешь?

Качает головой и прочищает горло.

Отворачивается. Заметно сдерживается. Что же, наверное, я мог бы понять его. Единственный сын как-никак. Единственный, почти уже было сделавший предложение своей якобы постоянной подружке.

Только я не понимаю и никогда не пойму. Такой уж я, с дефектами.

Отмалчивается, и я, неожиданно даже для самого себя, злюсь. Пальцы – в кулаки против воли.

Конвульсивно и словно от обиды, а не для того, чтобы начать драку.

Потому что это именно то, что я сейчас ощущаю помимо страха и поселившейся в груди противной пустоты.

Потому что, блять, ты можешь наорать на меня, ты можешь двинуть мне в рожу, но не смей. Отворачиваться. От меня.

– Ну так где? Где гневная проповедь? Где крики? Где хотя бы что-нибудь? – начинаю негромко, но каждое последующее слово будто иголка. Выплевывать все сложней и сложней, хваленая дыхалка заканчивается глупо и не вовремя.

– Не нарывайся, Влад. – Открытое предупреждение. Нотки угрозы. Нотки глухой пустоты и, кажется, недоверчивого разочарования.

– Или что? Что тогда? – Язык колет, в носу словно целый тополь – так сильно свербит. Интонации подводят тоже. Скачут. Коверкают слова. То криком почти, то шепотом. – Скажешь, что я тебе больше не сын? Выгонишь из дома? Что?

Давится выпитым, закашливается и вовсе отворачивается к окну. Опирается ладонями на подоконник и натягивает тонкие тюлевые занавески. Да так, что те, закрепленные на карнизе маленькими прищепками, трещат.

И пока он молчит, я честно пытаюсь представить, что творится в его голове и кого он винит. Меня, который оказался вовсе не таким идеальным, как он всегда хотел, или же себя, за то, что не заметил и допустил.

– Матери только не говори… – Одна короткая фраза, а я почему-то вдруг задыхаюсь как от удара под дых. Задыхаюсь, потому что ожидал криков и обвинений, а вместо этого вот… такое вот. Как будто я юродивый или смертельно больной. – Ее удар хватит.

Киваю, глядя меж его лопаток, и саркастично поджимаю губы. Ага, хватит. Только, видимо, не ее, а меня. И прямо сейчас.

Челюсть сводит. В каждом глазу – стекло. По полкило.

– Какая разница, кого я люблю?

Ненавижу, ненавижу такого себя. Словно снова назад в детство. Словно снова сломал нос соседскому парню, а теперь должен просить прощения. И срать все хотели, что он ебаный живодер. Так нельзя, Влад. Нельзя.

– А Снежана?

Что же, видимо, придется перейти к самому интересному. С места – в карьер, и так далее. Если уж вскрылось, то теперь-то толку сочинять? Новую дыру старой заплаткой не прикроешь. Да и меньше всего мне сейчас хочется выкручиваться и врать. Что-то доказывать – тоже. Идеальный сценарий – куда проще. Закрыть за собой дверь и прямо на бетон рухнуть лицом вниз.

– Старшая сестра моего… – Запинаюсь, но все-таки заставляю себя договорить. Хотя бы потому, что ломаться и бормотать не собираюсь. Не виноват. Не обязан. Не заставит. – Моего парня. Со Снегой мы никогда не встречались по-настоящему.

Кивает, а я все жду. Жду сжатых кулаков и вспышки гнева. Жду, в любой момент готовый поставить блок, ибо слишком хорошо помню первую серьезную трепку, которую мне устроили за найденные сигареты. Помню, как впервые притащился домой пьяный и каким было следующее утро. А тут… Тут все хуже в разы.

Для него хуже. Никак не могу отделаться от ощущения того, что что-то налипло на лицо. Будто не смотрит на меня потому, что грязный.

Кивает еще раз и все глядит перед собой. Через, блять, ебаную занавеску и густые кусты, ага, во двор смотрит.

– И давно?

О, ну конечно. Нужно же вычислить момент, когда все пошло не туда. Просчитать. Проанализировать.

– Всегда.

Вздрагивает от уверенности в моем голосе. Передергивает плечом в светлой майке, и я невольно вспоминаю о том, что он, вообще-то, бывший борец, ушедший из спорта после травмы. Напрягаюсь еще сильнее, мысленно прикидываю, как оно будет, без зубов.

Гипс-то фигня, зарастет.

– А ты пробовал?.. – Запинается, но я и так знаю, что он пытался сказать. Не угадываю, а именно знаю.

Киваю его спине и скрещиваю руки на груди в невольной попытке отгородиться. На шее, проявившийся как метка, горит свежий засос. Не вижу его, но помню, как получил какой-то час назад. Час назад, когда все не рушилось, как карточный домик.

– Пробовал. Как видишь – не зашло. – Шутка выходит дерьмовая. С подтекстом. Подтекстом, который отец воспринимает за издевку и взрывается наконец. Разворачивается в одно мгновение и сносит мне челюсть хуком.

Отлетаю назад, спиной врезаюсь в холодильник и, едва устояв на ногах, ощущаю злое, полное горечи удовлетворение.

Вот это уже ближе к тому, чего я ожидал. И чего всегда боялся.