– Вы не можете решать, как мне жить!
– Пока ты живешь под моей крышей и моей защитой, я решаю, как тебе жить, дитя. После того, как ты последуешь за своим… – Мишель вздохнул, прежде чем произнести отвратительное слово, – …супругом, вы оба вместе выберете лучший план действий. До того момента ты остаешься под моей опекой.
– Я не хочу учиться в Цюрихе!
– Хорошо, возвращайся в Лондон. В случае необходимости ты всегда сможешь попросить стакан сахара у Репина. Он живет всего в трехстах метрах от… как называется улица, мой герцог?
– Мелбери Роуд.
– А, она в двухстах метрах, – поправил себя Мишель.
– Ладно, отец, я понял, к чему ты клонишь!
– Хорошо. Я создам попечительский фонд для обучения Гунтрама в вашем банке, герцог. Все его расходы должны оплачиваться оттуда.
– Мистер Лакруа, уверяю вас, мне будет приятно позаботиться о вашем сыне.
– Я предпочитаю, чтобы он больше не чувствовал себя обязанным вам. Для любых отношений плохо, если один из партнеров находится в явно невыгодном положении по сравнению с другим. Не в нашей власти преодолеть разницу в возрасте, но мы можем смягчить другие аспекты.
– Гунтрам – мой супруг! Я поклялся заботиться о нем!
– Гунтрам – мой сын. Его воспитание и благосостояние – единственная моя забота.
– Как пожелаете, но я позабочусь о его медицинских расходах и буду обеспечивать его в своем доме.
– Я вынужден настаивать на том, чтобы он подыскивал работу, пока его здоровье позволяет. Гунтрам сказал мне, что у него есть предложение проиллюстрировать кое-какие книги, и я думаю, что он должен принять его. Разве ты так не считаешь, сынок?
– Да, отец. – Если на его сторону встанет Мишель, он сможет принять предложение Коко ван Бреда, сделанное ею в прошлом январе, то самое, которое Конрад запретил ему принимать только потому, что она была «представителем низших слоев нашего окружения». Он мог видеть, как дымится Конрад, с ненавистью глядя на его отца.
– Мой сын получил образование, чтобы быть независимым человеком, сир, – уточнил тот, готовясь к диалектической битве с Линторффом.
«Когда мы решили возобновить переговоры? Этот человек вмешивается все больше и больше!»
– Я буду уважать ваши пожелания.
– Отлично. Когда улетает ваш самолет?
– Завтра ночью, в одиннадцать, – ответил Конрад.
– Вы можете посетить моего сына завтра, если хотите.
– Я хотел бы спросить, согласитесь ли вы пообедать со мной во Франкфурте, сэр. В моем доме, и позвольте Гунтраму остаться со мной до моего отъезда, если он того захочет.
– Для него это слишком поздно, а я улетаю в Париж на следующий день.
– Вы окажете мне честь, если согласитесь стать моими гостями. Утром мой водитель мог бы отвезти вас в аэропорт. Сегодня днем в город прибыл мой наставник, с собакой Гунтрама. Он мог бы повидаться с ним.
– Нет, он останется здесь.
– Я настаиваю, потому что вас не будет рядом, чтобы защитить своего сына. Мой дом во Франкфурте для него совершенно безопасен. В ту минуту, как Репин узнает, что я был здесь, он проверит, что интересного для меня может найтись в Ашаффенбурге.
– Вы даете мне слово, что Гунтрама не потревожат?
– Конечно. Он может оставаться в доме столько, сколько вы сочтете необходимым, и мой наставник будет контролировать его пребывание во Франкфурте, – Конрад был готов взорваться. Все оказалось намного хуже, чем он вообще предполагал. «Дважды в месяц? Я должен был сказать дважды в год!»
– Что ж, Грифон. Уже поздно, а вам еще возвращаться во Франкфурт. Гунтрам может проводить вас до двери.
– До свидания, сэр, – сказал Конрад, едва сдерживаясь.
– Через десять минут домой, дитя, – сказал своему сыну Мишель, и Конрад едва не взорвался, успокоившись лишь благодаря застенчивой и обнадеживающей улыбке, полученной им от Гунтрама.
Путь к двери помог ему растерять часть своей ярости и успокоиться, прежде чем он начнет кричать или ссориться с мужчиной. «Вот тебе и любовь хиппи! Все они одинаковы: свободная любовь, пока это не ваш сын или дочь. Лицемеры!»
– Ты должен понять моего отца, Конрад. Это очень сложно для него. У меня все не так, как он себе представлял. Он думал, что я буду нормальным и женюсь, понимаешь?
– Ты женат на мне! Мы что, должны пойти в проклятую Ратушу во Франкфурте и зарегистрировать наш союз? Если хочешь, мы поженимся в Испании или Голландии! Это был самый унизительный момент во всей моей жизни! В сорок семь лет меня воспитывали, словно озабоченного подростка, и отправили домой, прежде чем я начну пускать на тебя слюни! – рычал он, впрочем, не повышая голоса. Гунтрам молча смотрел на него. – Прости, котенок. Твой отец сводит меня с ума. Видишь, почему мы не можем находиться под одной крышей? Я сделаю все возможное, чтобы выполнить его условия, но всякий раз, как он видит меня, он сдвигает границы на сантиметр дальше!
– Я тоже не люблю, когда он указывает мне, что делать, но пойми, он был вынужден на долгие годы отказаться от меня. Он просто хочет для меня лучшего.
– Не уверен, смогу ли его выдержать.
– Я не брошу его. Даже ради тебя, Конрад. Честно говоря, не знаю, хорошая ли это идея вообще. То, что я люблю тебя, не означает, что мы сможем жить вместе, – серьезно сказал Гунтрам, и Конрад ощутил, как его мир снова рухнул.
– Мы сможем жить вместе, если ты простишь меня. Мы жили так, и это было самое счастливое время в моей жизни. Пожалуйста, Maus, возвращайся домой. Я буду улетать в Австралию, чтобы находиться подальше во время его визитов к тебе!
– Не нужно так экстремально. Берлина было бы достаточно, – усмехнулся Гунтрам, и Конрад тоже рассмеялся, все еще не удовлетворенный, но обрадованный тем, что его любовь опускала свои щиты. Отсмеявшись, Гунтрам произнес с озорным блеском в глазах: «Знаешь, что лучше всего во властном отце?»
– Когда он уходит?
– Когда дети не слушаются папу, – прошептал Гунтрам и очень быстро поцеловал Конрада в губы, не дав ему времени отреагировать и поймать своего котенка еще разок. – До завтра; уходи, пока он не появился и не пристрелил тебя.
– Наверное, он уже занял удобную огневую позицию и ждет лишь того, что ты отступишь в сторону, – проворчал Конрад, когда Гунтрам открыл ворота и отошел в сторону, чтобы позволить ему пройти.
– Точно. До завтра.
– В десять машина будет здесь. Иди в дом.
*
Масаев удивился, когда поздно вечером прочитал отчет. Какого черта Линторфф забыл в таком жалком месте, как Ашаффенбург, день назад? Уж точно не притворялся туристом и не навещал родственников! Почему Павичевич тоже поехал?
Пора поговорить с Репиным и молиться, чтобы это, наконец, оказалось настоящим следом, потому что целый месяц, проведенный в Буэнос-Айресе в марте, был потрачен впустую. Их люди даже заглянули в эти ужасные трущобы и в поисках мальчика были вынуждены преподать несколько уроков. Репин сдался к апрелю в основном из-за того, что у Линторффа были те же результаты: Ничего. Ни один из его друзей не связывался с Гунтрамом и не знал о его местонахождении. В течение первых двух недель они получили несколько зацепок из разных уголков Аргентины через кредитную карту, оформленную на его имя, но после этого больше ничего не появлялось. Полная тишина, словно Гунтрам умер.
«Наверное, так и есть. Мальчик был очень болен, и стресс, должно быть, убил его. Бедный ребенок! Он не заслужил такого жалкого конца. Он ни разу не причинил боли ни единой душе, кроме босса, и то скорее из-за его упрямства, чем по вине Гунтрама».
Он покинул свой кабинет и пошел к кабинету Константина, чтобы подождать его у двери, припоминая, что его работодатель может быть со своими детьми. «Из этого вышло кое-что хорошее. Репин больше заботится о них, даже о Ване, который был не более чем бродячей собакой, пока не появился Гунтрам. Они почти сразу поладили, и Ваня всегда о нем спрашивает, хотя остальные начали его забывать. Гунтрам писал мальчику, а его отец читал эти письма даже после их разрыва. Три книги, созданные им для него, прекрасны, и Репин прав, что держит их подальше от ребенка и показывает только в особых случаях. Настоящая потеря».
