– Отдохнуть? Отдохнуть? Конечно, отец! – ухмыльнулся Гунтрам. – Мне больше не семь лет! Ты не можешь отправить меня спать!

– Гунтрам, не заводись так. Тебе это вредно, – сказал Лакруа, не повышая голоса. – Иди в свою комнату и попробуй поспать. Прими таблетки, а завтра тебя посмотрит врач.

– У меня все было хорошо, пока ты не решил ворваться в мою жизнь! То, что ты мой отец, не дает тебе права разрушить ее! – закричал Гунтрам, злясь на отца больше, чем на Конрада.

– Я не разрушаю ее, ты не в состоянии ясно мыслить. Этот человек, которого, как ты говоришь, ты любишь, держал тебя в заложниках целый год, правда, в золотой клетке, занимался сексом с твоим дядей, убил твоих кузенов, которым было двенадцать, девять и семь лет, пытал и в конце концов убил твоего дядю Паскаля и дедушку! Три месяца назад он убил твоего дядю Роже. Он заставил меня отказаться от тебя в качестве единственного способа спасти твою жизнь. Подумай обо всем этом, прежде чем кричать, как истеричная женщина! Я ожидал от тебя гораздо большего!

– Я отказываюсь быть твоей пешкой! Я не стану частью твоей личной вендетты против Конрада! Я простил его и полюбил!

– Хорошо, садись в первый поезд до Цюриха, или ты предпочитаешь самолет? Возвращайся в постель человека, который трахался с твоим собственным дядей в течение семи лет.

– Я не могу вернуться к Конраду, и ты прекрасно это знаешь. Ты запятнал наши отношения. Я никогда не позволю ему снова прикоснуться ко мне! Я противен самому себе!

– Так что ты хочешь сделать? Уйти с русским? Он будет рад вернуть тебя. Его люди фактически ждали тебя за углом.

– Я… – Гунтрам начал задыхаться, чувствуя нарастающие головокружение и тошноту. Он знал эти симптомы и вытащил таблетки из куртки, чтобы проглотить одну. – Можно мне стакан воды, пожалуйста?

– Да, конечно. Садись, – Мишель выглядел очень обеспокоенным и пошел к холодильнику, чтобы наполнить стакан. Когда он вернулся, пепельно-бледный Гунтрам все еще тяжело дышал и выглядел крайне уставшим, измученным и побежденным. Он медленно выпил воду и попытался встать, но головокружение швырнуло его обратно на стул. Мишель сел рядом с ним, обнял своего ребенка и ласково погладил его по голове, точно так же, как когда тот был ребенком. Гунтрам разрыдался, изо всех сил вцепившись в отца.

– Не волнуйся, mon petit (мой малыш (франц.)), я здесь, и все снова будет хорошо. Мы снова уедем, на этот раз вместе, и пусть они поубивают друг друга! Как ты говоришь, это не наша война! Сейчас ты должен отдохнуть, и мы снова поговорим завтра.

Мишель помог Гунтраму встать и почти потащил его наверх в спальню. Он оставался там до тех пор, пока его сын не переоделся в пижаму, лег спать и провалился в беспокойный сон.

*

– Доброе утро, Морис. Твой отец ждет тебя к завтраку. Тебе стоит поспешить. В 11 у тебя доктор, – женщина в возрасте далеко за пятьдесят осторожно трясла Гунтрама. Он сел в постели, глядя на нее и чувствуя, как душа покидает тело, поскольку вчерашнее безумие не оказалось всего лишь страшным сном. Она была одета в обычную одежду, неформально, с шарфом вокруг головы.

«Она мусульманка, а это никаб (мусульманский женский головной убор, закрывающий волосы и лицо, с узкой прорезью для глаз. – Прим. пер.)? Почему она зовет меня Морисом?»

– Меня зовут Файруза, я экономка г-на Лакруа в Брюсселе. Ты выглядишь, прямо как на фотографиях, которые есть у него. Я рада, что ты решил вернуться к нему жить. Он очень одинокий человек и всегда говорит о тебе. Жаль, что ты так болен. Мне нравится твоя картина, та, что куплена в декабре прошлого года, – пруд с лягушками и жабами. Они выглядят волшебными, – протараторила она по-французски.

– Меня зовут Гунтрам. Это никаб?

– Я думала, ты предпочитаешь, чтобы тебя называли по первому имени, а не по второму. Это довольно странно. Буду звать тебя Гунтрам, если хочешь. Будешь тосты или блины?

– Блины, – быстро ответил Гунтрам, прежде чем она сообразила, что они ему абсолютно запрещены. «Один раз меня не убьет».

– Поторопись. Я должна убрать твою комнату и сходить в супермаркет, и это называется шейла (длинный прямоугольный шарф, который свободно оборачивают вокруг головы и кладут на плечи, лицо остается открытым. – Прим. пер.), – приказала она и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. Неохотно и чувствуя себя очень слабым – «словно марафон пробежал, ну, в каком-то смысле так и было. Мы вынуждены были бежать, чтобы успеть на поезд из Мюнхена сюда», – он переоделся в старую одежду. «Почему все думают, что я не могу собираться? Всегда одна и та же история. «Садись в самолет, молчи». Мне это надоело».

Он спустился по лестнице и направился к кухне, где женщина, Файруза, готовила и кипятила воду.

– Твой отец в саду. Иди туда. Сейчас же! – сказала она, открывая черный ход и указывая ему на открытую галерею с садом со старыми деревьями. В конце галереи за столом сидел его отец, читая какие-то бумаги.

– Доброе утро, Морис. Тебе лучше?

– Ты и имя мое сменил? – с недоумением спросил Гунтрам.

– Морис Лакруа, как гласит твой новый паспорт, по-прежнему гражданин Франции. Твоей маме оно очень нравилось, и мы рассматривали его как вариант.

– Меня зовут Гунтрам Филипп Альфонс де Лиль. Я хочу, чтобы это имя было на моем надгробии.

– Это невозможно, и ты знаешь причины. Как только ты его произнесешь, Репин или Линторфф будут дышать тебе в спину. Мы можем отправиться в другое место и начать заново, на этот раз в мире.

– В мире? Репин перевернет каждый камень, пока не найдет нас! Ты предал его! Ты покойник! Ах да, ты он и есть!

– Знаю, но это и к лучшему. Мне ужасно жаль, что твоя жизнь была такой тяжелой, но у меня не было выбора. Ты бы предпочел судьбу своей кузины? Она живет с матерью почти рядом с трущобами, работает официанткой в баре низкого класса, а ее мать убирает дома. Время от времени она получает деньги от туристов! Вряд ли она умеет писать!

– Я тоже был официантом!

– Это место с бразильскими полуголыми официантками, Гунтрам! Прекрати ребячиться! Господи, насколько же ты глуп? Сначала ты жил с бандитом, а затем с убийцей, который не постеснялся похитить тебя! Что с тобой, мальчик? Пара слащавых фразочек, и ты ведешься? – впервые на памяти мальчика взревел отец, и Гунтрам потерял дар речи.

– Я не ожидаю, что ты меня поймешь, папа. Разве ты должен? Ты ушел из моей жизни, когда мне было семь, и вернулся, когда мне исполнилось двадцать три. Я уже не тот человек, и, возможно, я тупой. Я любил Константина и Конрада по-разному. Конрад был человеком, который спас меня от ада, и я ему благодарен. И он же солгал мне и уничтожил меня гораздо худшим образом, по сравнению с Константином, но из всех людей в моей жизни ты оказался самым разрушительным.

– Что же ты тогда собираешься делать? – Мишель был на пределе своего терпения по отношению к сыну.

– Я не знаю. Я хочу начать заново, на этот раз безо всех вас, – устало сказал Гунтрам.

– Пожалуйста, дитя мое, не уходи. Дай мне шанс снова стать твоим отцом. Я знаю, что у меня нет никаких прав просить тебя об этом, но я всегда oчeнь xoтeл этого.

Гунтрам замолчал, глядя на пустое блюдо, чувствуя, как печаль омывает его. «Пожалуйста, – снова услышал он отца, – ты не знаешь, как тяжко было проживать каждый день, молясь, чтобы ты был счастлив и в безопасности; ни один из родителей не готов потерять ребенка. Я уже потерял твою мать, не уходи».

– Я тоже наговорил тебе ужасных вещей, – прошептал Гунтрам, стыдясь своей вспышки и снова усаживаясь на свое место.

– У тебя есть все основания ненавидеть меня. Я перевернул твою жизнь вверх ногами, и не один раз, а дважды. Меня беспокоило, что ты не взорвался раньше, – вздохнул Мишель, понимая, что его сын выпустил свою ярость.

– Больше не делай так или, по крайней мере, предупреждай меня, – сказал Гунтрам, слабо улыбаясь.

– Обещаю, что больше так не поступлю, – Мишель притянул сына к груди и обнял его, радуясь, что руки Гунтрама ответили на объятия.