Мы никогда не были друзьями или кем-то в этом роде. Мы просто терпели друг друга. Мне совсем не нравилось то, что он делал с моим братом, и то, как они себя вели – эгоистично, как два маленьких ребенка, не заботясь ни о ком и ни о чем вокруг. Однажды я посоветовал ему почитать Грамши, итальянского левого философа, окончившего свои дни в тюрьме за то, что выступал против Муссолини; он писал, что источник власти не в деньгах, а в символах, которые мы обычно используем. Этот человек почти переписал «Государя» (трактат флорентийского мыслителя и государственного деятеля Никколо Макиавелли (1469–1527), в котором описываются методология захвата власти, методы правления и умения, необходимые для идеального правителя. – Прим. пер.), и Линторфф это очень серьезно воспринял, можешь себе представить? Бедный Грамши желал уничтожить капитализм, а у него учился один из его главных инфорсеров (член гангстерской банды, функцией которого является принуждение к выполнению ее требований или приведение в исполнение ее приговоров. – Прим. пер.). Для Линторффа существует только одно убеждение – получить власть. Для чего? Я не знаю. Он никогда не говорил ни мне, ни Роже. Гунтрам, ешь, пока не остыло.
– Что произошло в 1989 году? – осмелился спросить Гунтрам, переваривая все сказанное отцом.
Не моргнув и глазом, он повиновался своему отцу и начал отрезать курицу очень маленькими кусочками.
– Это была катастрофа для всех нас. Пали не только Стена (имеется в виду Берлинская стена. – Прим. пер.) и коммунизм. Мы потеряли все шансы избавиться от него или, лучше сказать, избавиться от Ордена. Теперь они еще более могущественны, чем когда-либо, и положение Линторффа гарантирует ему безопасность. Он пока молод, и я предполагаю, что он планирует остаться еще на двадцать пять лет, – уныло сказал Лакруа. – Не думаю, что мы могли бы убрать его путем заговора. Даже Репин не может избавиться от него, что бы он там себе ни думал.
– Почему ты отдал меня ему? Ты ведь отдал, не так ли? – Гунтрам с несчастным видом смотрел на свой раздавленный картофель, не в силах встретиться глазами с отцом.
– И да и нет. Это был просчет с моей стороны. Страшный, и я все еще сожалею об этом. Ты имеешь полное право меня ненавидеть. Я едва не разрушил твою жизнь своей уловкой.
– Я не ненавижу тебя, папа. Мне было так грустно, когда я услышал о твоей смерти. Для меня это было ужасно! Я каждый вечер молился, чтобы все оказалось глупой ошибкой, и однажды ты вернулся, но ты этого так и не сделал!
– Оставить тебя оказалось для меня самым трудным. Я хотел защитить тебя и обеспечить твое будущее. Я не хотел тебя втягивать в охоту на меня. Я не хотел, если потерплю неудачу, чтобы они убили тебя или бросили в приют, где у тебя вообще не было бы шансов! У меня было не так много вариантов, и я выбрал, как мне казалось, лучший для твоего будущего из них.
– Я любил тебя, а ты не позволил мне попрощаться с тобой! – в отчаянии крикнул Гунтрам.
– Я просто не мог этого сделать. Стоило бы тебе взглянуть на меня еще раз, я бы потерпел неудачу и потащил тебя с собой через грязь. Чано сделал все возможное, чтобы защитить тебя.
– Почему?
– Это долгая история, и думаю, можно начать с 1968 года. Я родился в богатой и очень традиционной семье. Наши корни можно четко проследить с XV века, и многие считают, что мы можем даже вести свое происхождение от IX века и быть связаны с королем Меровингов (первая в истории Франции династия франкских королей, правивших с конца V до середины VIII в. на территории современных Франции и Бельгии. – Прим. пер.), согласно семейной легенде. Тебе следует жаловаться на свое имя именно ему. Мне нужно было успокоить отца, который был в ярости из-за моей женитьбы на твоей матери. Я посещал иезуитскую школу-интернат около Пуатье, где у нас были земли, и закончил обучение в Женеве. У меня было нормальное детство, хотя мой отец был очень строг с нами. Мы должны были называть его мсье виконт, и в наших с ним разговорах не было никакой фамильярности. Наша мать, Сигрид цу Гуттенберг Заксен, тоже происходила из очень старой, но более богемной семьи, и она была очень добра к нам. К сожалению, она умерла от рака, когда мне было пятнадцать. С тех пор я стал ответственным за Роже, который был на пять лет младше меня, потому что в то время Паскаль учился в университете. Не могу пожаловаться на свое детство. Когда я закончил школу в Женеве, меня отправили в университет. Я был принят в парижскую Сорбонну и должен был стать хорошим адвокатом и, возможно, дипломатом или государственным служащим. Всю жизнь я считался «умным» и мог лучше послужить Ордену на политической позиции. Мой отец был третьим по старшинству главой отделения во Франции. Паскаль, с другой стороны, был «сметливым» и очень успешным в бизнесе, и он пошел в наш банк, «Креди Овернь». Роже пока оставался загадкой, потому что был молодым и не очень сообразительным, но люди любили его с первого взгляда.
Я приехал в Париж в 1966 году, и город изменил мой взгляд на мир. После славного маленького провинциального Пуатье я оказался в центре экзистенциализма Камю и Сартра, войны во Вьетнаме, революций в Латинской Америке и на Кубе, культурной революции Мао, «Битлз» и Боба Дилана. Это был шок. Для моей семьи война в Алжире (война за независимость Алжира от Франции. – Прим. пер.) была чем-то нормальным и приемлемым. Я услышал Альтюссера (французский философ-неомарксист, один из самых влиятельных представителей западного марксизма, член Французской коммунистической партии. – Прим. пер.) и почти присоединился к марксистско-ленинским партиям, но, узнав из первых рук, как на самом деле обстоят дела в Советском Союзе, бросил это. Мы верили, что задача элиты – создать СМИ и управлять людьми, как овцами, совсем как в тоталитарных государствах, но на этот раз с счастливым и беспечным посылом: получи новый автомобиль и будь счастлив. Наслаждайся всем, чем можешь. Конечно, я участвовал в майских событиях 68-го года («Красный май» – социальный кризис во Франции, начавшийся с леворадикальных студенческих выступлений и вылившийся в демонстрации, массовые беспорядки и почти 10-миллионную всеобщую забастовку. – Прим. пер.), несколько раз дрался с CRS (полиция национальной безопасности во Франции, контролирующая демонстрации и забастовки. – Прим. пер.) и неоднократно получал от них дубинкой по голове, но де Голль (генерал, первый президент (1959–1969) Пятой республики во Франции. – Прим. пер.), умный лис, дал прибавку рабочим, посетил генерала, отвечающего за французские войска в Германии, – и все подумали, что он собирается использовать армию против народа, что успокоило большинство протестов, – а он призвал к выборам через сорок дней. Не успев начаться, все закончилось. После сорока дней забастовок и демонстраций люди разошлись по домам. Все планы по изменению мира были отменены, или, лучше сказать, выброшены в мусор. Я осознал, что все это было просто истерикой кучки «enfants gâtés» (испорченных детей (франц.)), отродий, играющих в революцию без подлинных убеждений в основе. Люди продолжали жить в bidonvilles, или трущобах – самые обширные были в то время в Нантере – и никому вообще не было дела.
Я много размышлял в течение зимы 69-го. Во время восстания я встретил Николя Лефебра. Он тоже был разочарован завершением революции, и мы решили продолжать помогать и, используя то, что узнали о системе, победить ее или, по крайней мере, не позволить ей захватить некоторых людей. Мы много лет проработали в неправительственной организации pro bono (оказание профессиональной помощи благотворительным, общественным и иным некоммерческим организациям на безвозмездной основе. – Прим. пер.), оказывая юридическую помощь выселенным людям, иммигрантам, людьми, у которых не было денег для оплаты адвоката. В то же время, ну, после моего выпуска в 1971 году, мой отец заставил меня работать в юридической службе банка, и я специализировался на налоговом законодательстве. Мечта семьи сделать из меня политика или дипломата была разрушена после трех-четырех ночевок в тюрьме. Я узнал об Ордене и помог многим нашим клиентам составить лучшую налоговую декларацию. Я чувствовал себя дерьмово. Я ненавидел эту работу, но она позволила мне сохранить хорошие связи с вражеской стороной. Я все еще верил в изменение мира.
