– Зачем тебе такое? Тебе двадцать! – недоумевал Гунтрам. – Готов поспорить, ты способен завести девушку в постели.

– Конечно, но она несколько недель подряд жаловалась, что я скучный, как мой дядя Конрад, что я становлюсь похожим на него.

– К твоему сведению, Армин, твой «дядя» совсем не скучный в постели, – улыбнулся Гунтрам. – Я рад, что он старше меня, потому что, будь ему двадцать, я был бы уже трупом. Счастливым, – хихикнул он, но перестал смеяться, услышав легкое покашливание Фридриха.

– Я был влюблен в нее с тринадцати лет и, когда она согласилась встречаться со мной, попросил разрешение у отца, правда попросил. Мне нужно было сделать все правильно, потому что я хотел, чтобы она стала моей женой!

– Что случилось?

– Мой отец запретил мне и дядя Конрад тоже. Они сказали, что она не достойна моих чувств! Я поговорил с тетей Гертрудой, и она позволила мне посещать ее дочь, конечно, в отсутствие доктора фон Кляйста. Я думал, они старомодны, но теперь знаю, что все это потому, что она подбиралась к дяде Конраду, когда ей было шестнадцать лет, и легла в постель с одним из ассоциатов в семнадцать, чтобы заставить того жениться на ней! Она сняла все на видео и шантажировала его, угрожая обнародовать запись! Его свадьба была отменена, и месяц спустя он покончил с собой в автокатастрофе.

– Может, это было недоразумение?

– Нет, мой отец уверен, что за этим стоит фон Кляйст! Ты спас мне жизнь, и я буду бесконечно благодарен тебе, Гунтрам. Прости за все те ужасные вещи, что я тебе наговорил.

– Не волнуйся – назвать меня Губкой Бобом не худший вариант. Я планировал начать называть тебя Морская Звезда Патрик.

– Я рад, что ты умеешь так бить. Это меня действительно остановило.

– Ты был немного не в себе, и я тоже. Я не должен был использовать нож против тебя.

– Гунтрам, я был обдолбан и не убил тебя по чистой случайности. Амундсену и Хартику пришлось напрыгнуть на меня, чтобы усмирить, когда они добрались туда. Я совсем слетел с катушек из-за этой штуки. Я ударил Мари Амели и, возможно, убил бы ее, когда она назвала меня импотентом. Повезло, что появились парни. Я ни разу за свою жизнь не ударил женщину, а тут поступил так с ней.

– Я не знал этого, – Гунтрам был потрясен.

– Я был в ярости из-за того, что она предложила тебе трахнуться. Она посмеялась надо мной и сказала, что, возможно, со вторым мужчиной смогла бы почувствовать хоть что-то, потому что со мной это было похоже на дилдо.

– Послушай, Армин, забудь об этом. Веди себя хорошо и усердно работай, и твой дядя простит тебя. Мне жаль, что тебя не полюбили в ответ. Возможно, однажды ты встретишь хорошую девушку, которая поладит с тобой.

– Дядя Конрад – везучий ублюдок, потому что у него есть ты.

– Дядя Конрад сдерет с тебя кожу заживо, если услышит такое, – улыбнулся Гунтрам и протянул руку. – Друзья?

– Конечно, мой отец обожает тебя, – Армин пожал руку Гунтраму.

– Ты знаешь, где Мари Амели? – спросил Гунтрам, но Фридрих встал со стула и произнес: «Думаю, вам пора уходить, юный Линторфф. Герцог увидится с вами за обедом». Сконфуженный, Армин вышел из комнаты, склонив голову.

– Почему я не могу спросить об этом? – воскликнул Гунтрам.

– Потому что эта женщина не имеет к тебе никакого отношения, дитя. Она уехала, и ее имя больше никогда не будет упоминаться в этом доме. Я очень доволен твоим поведением и позицией во время этого несчастного случая. Ты следовал заветам нашего Господа, и я верю, что твой отец гордился бы тобой. Теперь тебе нужно отдохнуть.

Гунтрам постарался выполнить предписание, потому что хотел иметь возможность посетить рождественский базар, организованный отцом Бруно и Кларой фон Риббентроп, хотя бы на несколько часов.

Фридрих разбудил его ко времени чаепития и велел одеваться, потому что они поедут вместе в церковь, где проходит праздник.

– Большинство людей ты уже знаешь по Фонду. Одна из них – Гертруда фон Кляйст, так что постарайся держаться подальше от нее, Гунтрам. Герцог дал тебе разрешение пойти – и это твое право, потому что ты помогал госпоже фон Риббентроп больше, чем кто бы то ни было, – но он опасается, что эта женщина может быть неприятна тебе после инцидента с ее дочерью.

– Понимаю, Фридрих. Я постою в уголке. Я лишь хотел увидеть один из рождественских базаров.

– Тебе стоит посмотреть на них в Вене или Мюнхене, дитя. Возможно, в следующем году, если позволит твое здоровье. Оставайся внутри, так как в садах очень холодно.

– Да, Клара уже сказала, что у нее есть работа для меня – развлекать детей. Я должен взять карандаши и бумагу и хороший запас рождественских мотивов, – усмехнулся Гунтрам.

– Хорошо, оставайся там, где она скажет.

Алексей предложил отвезти их на своем BMW, но Гунтрам задался вопросом, почему всю дорогу за ними следовала еще одна «Ауди».

– Простая предосторожность, дитя, – такое объяснение он получил от Фридриха, отказавшегося сказать больше и начавшего рассказывать историю о том, как Альберт фон Заксен-Кобург (саксонский принц из Саксен-Кобург-Готской династии (1819–1861), супруг британской королевы Виктории, принц-консорт. – Прим. пер.) привез в Англию немецкую традицию украшать дом рождественскими елями и дарить игрушки детям.

Сад и внутренний двор церкви были уставлены множеством столов с традиционными деревянными игрушками, выпечкой, рождественскими украшениями и различными видами деревянных щелкунчиков. По прибытии Гунтрам был пойман Моникой ван дер Лейден, личным секретарем герцога, которая представила его своей тете, Софии цу Лёвенштайн, жене старого князя.

– Ты родитель Иоганнеса, – сказала пожилая принцесса с игривым огоньком в глазах. – К счастью, он ведет себя хорошо, но мы не можем сказать то же самое об Оскаре.

– Я не женат, принцесса. Боюсь, что это ошибка, – занервничал Гунтрам, и улыбка пожилой женщины стала шире, а Моника изо всех сил постаралась сохранить аристократическое самообладание.

– Клаудия принесла его домой на прошлую Пасху и держит в своей комнате. Ее мать засомневалась в том, насколько это целесообразно, но тогда Мария воскликнула, что тоже хочет держать у себя Оскара, и мы больше не смогли отказывать. Условие состояло в том, что они должны оставаться высоко.

Гунтрам с отчаянием посмотрел на Монику, но она ответила ему одним из своих холодных взглядов, словно мальчик был полным простофилей, который не мог вспомнить что-то настолько нехитрое.

– Я не знаю ни одного Иоганнеса, кроме сына доктора фон Кляйста.

– Ты создал два таких существа, как Иоганнес и Оскар, и ты их забыл? Девочки будут очень разочарованы! – воскликнула принцесса в притворном изумлении.

– Бедный Оскар, он такой милый в своем голубом пальто и красной шляпке от дождя!

– А у Иоганнеса такой красивый белый хвостик!

– Прямо-таки заставляет задуматься о вегетарианстве, – рассмеялась Моника, не в силах больше сдерживаться, и Гунтрам ошеломленно посмотрел на них. – Иоганнес – это утка, которую ты нарисовал для Клаудии цу Лёвенштайн, а Оскар – плюшевый медведь, созданный для Марии, ее младшей сестры. Сейчас оба живут в семье моего кузена Адольфа. Тебе должно быть стыдно за то, что бросил твои творения!

Гунтрам с облегчением рассмеялся, избавившись от обвинений в отцовстве.

– Слышала, что Клара планирует заставить тебя поработать сегодня, – приветливо сказала принцесса. – Мой муж уже видел твои работы, и я подумала, не будешь ли ты так любезен, чтобы посетить нас, скажем, после праздников и показать больше. Тита и Элизабетта очень высоко отзывались о тебе.

– Я видела несколько его акварелей, тетушка София, и они очень хороши. Когда твоя выставка в Берлине, Гунтрам?

– Она открывается 8-го. Вернисаж раньше, 3-го января, но только для прессы и коллекционеров. Я не смогу присутствовать на нем, потому что доктор запрещает мне летать в течение нескольких месяцев после поездки в Лондон.

– Вернисажи очень скучны, мой дорогой. Всегда одни и те же люди и сыр, – прокомментировала София. – Ты ничего не потеряешь.