Рейд по эксклюзивным бутикам Бонд-стрит принёс Кристиану шёлковый шейный платок, а Алистеру — полное обновление гардероба, начиная ботинками ручного пошива и заканчивая платиновыми дизайнерскими запонками.
В каждом магазине всё начиналось с того, что Кристиан набирал ворох рубашек, галстуков или брюк и с видом заправского фэшионисты принимался вертеться перед зеркалами, после чего с неизменным сожалением констатировал: «Нет, мне это не идёт». По мнению Алистера, лорд Кейм был из той редкой породы людей, которым шло решительно всё, потому что не одежда их красит, а они сами способны украсить собой что угодно, и он, стесняясь и смущаясь, неловко и сбивчиво пытался убедить не то мнительного, не то кокетничающего Кристиана в его неотразимости. Кристиан оставался непреклонным.
— Я немного шопоголик, — отвечал он со стыдливой улыбкой, будто признавался в тайном пороке, пропуская комплименты мимо ушей. — Когда вижу отличную вещь, не могу удержаться от покупки, даже если знаю, что носить не буду. Поэтому предлагаю компромисс — давай возьмём её тебе. И моя нездоровая страсть будет удовлетворена, и вещь без дела пылиться не будет.
На это возразить было нечего, и Алистер отправлялся в примерочную. И замирал в неверии, когда скучный прилизанный колледж-бой на глазах превращался в стильного и сексапильного плейбоя. Затаив дыхание, краснея и смущаясь такой переменой, он показывался Кристиану и в ответ неизменно слышал: «Видишь, как этот покрой подчёркивает стройность твоей фигуры? Заметил, как заиграли твои глаза с таким галстуком? Чувствуешь, как возрастает самооценка в таких ботинках?» Алистер видел, замечал и чувствовал.
Под конец Кристиан настолько воодушевился одним льняным костюмом и тонкой батистовой рубашкой к нему, что попросил Алистера не снимать их, а продавца — срезать этикетки прямо на нём. Расплатившись, он подхватил пакеты с покупками и направился к выходу, совершенно забыв об одежде, в которой Алистер пришёл. Алистер не забыл, но напоминать не стал — он был достаточно сообразительным, чтобы понимать намёки с полуслова, особенно такие прозрачные, — и был благодарен Кристиану за эту деликатность даже больше, чем за столь неожиданные и щедрые подарки. Эта тактичность проявлялась везде и во всём. И прежде всего — в постели.
— Ты очень чувственный, мальчик, — говорил ему Кристиан. — Из тебя получится превосходный любовник. Всё, что тебе для этого надо, — просто расслабиться и отпустить себя на свободу.
Впрочем, словами Кристиан выражал разве что комплименты, всё остальное он объяснял губами, руками и языком. Алистер жадно ловил новые тайные знания и с пылом и рвением отличника тут же принимался воплощать их на практике. Это было несложно: достаточно было представить Кристиана королём, а себя — его фаворитом, блистательным герцогом или маркизом, и генетическая память потомственного аристократа всё остальное довершала сама.
— Relax… Unwind… — шептал ему король на ухо, пока его пальцы настойчиво и бесстыже ласкали его. — Let it out… Let it in…
Алистер обычно прерывал эти ласки в полуготовности, сам решительно поворачиваясь на живот, — ему нравилось, чтобы было немного больно: всё то новое, так стремительно ворвавшееся в его жизнь, было настолько восхитительным и неправдоподобным, что боль оставалась единственной связью с реальностью — подтверждением того, что это ему не снится.
Впрочем, эти ухищрения вскоре отпали за ненадобностью, потому что Кристиан причинил ему боль гораздо более сильную, чем физическая.
…Значит, всё это было притворством и ложью, желанием расшевелить и подбодрить его. А когда Кристиан окончательно убедился в том, что он безнадёжен, решил сказать правду. Значит, он не только никчёмная личность, но и никудышный любовник, раз Кристиан не видит для себя другого выхода, кроме как завести нормального любовника на стороне. И при этом ему хватает благородства и великодушия, чтобы не бросить его. Это было так унизительно, что Алистер лишился дара речи. Кристиан со свойственным ему тактом удалился, оставив его наедине.
Полчаса спустя Алистер нашёл его в баре и, не глядя в глаза, глухо сказал: «Я согласен». Они были вместе всего две недели, но Алистер уже не мог представить себе жизни без Кристиана. Этого следовало ожидать — этот мужчина слишком хорош для него, и раз Алистер не может удовлетворить его в главном, будет только справедливо, если Кристиан получит это от тех, кто в состоянии ему это дать. А рано или поздно он, Алистер, научится — это не может быть сложнее греческого или даже физики. Главное — не потерять Кристиана.
***
Кристиан исправно его навещал. При наличии частного самолёта это не было проблемой: из Гамбурга в Лондон всего полтора часа лёту, а из Хитроу в Итон — и вовсе каких-нибудь двадцать минут. Обычно Кристиан заезжал за ним в субботу после занятий, и они вместе куда-нибудь отправлялись: на светские рауты, деловые обеды, богемные вечеринки или модные тусовки. Игра под названием «жизнь» началась, и Алистер усердно постигал её правила, впитывая, как губка, жесты, улыбки и фразы-пароли.
В этот раз Кристиан припозднился, и теперь, даже не присаживаясь, ждал у порога, пока Алистер пыхтел над забитым до отказа чемоданом, пытаясь втиснуть в него толстый учебник по истории искусств, контрольная по которой была в понедельник первым уроком, и клюшки для гольфа, в который они собирались завтра играть. Задача усложнялась тем, что мысли и движения его от присутствия и близости Кристиана путались. Наконец молния натужно поддалась, и Кристиан нетерпеливо ступил вперёд, чтобы взять чемодан. Алистер мягко отвёл его руку.
— Ты не хочешь… задержаться немного? — Юношеские пальцы коснулись мужских боков.
— Что, прямо здесь? — Широкие мужские ладони перехватили тонкие мальчишеские запястья. — А вы затейник, сэр Алистер.
— А вы никогда не хулиганили, когда учились здесь, лорд Кейм? — Юношеское бедро потёрлось о мужскую ширинку.
— Так — нет. — Мужские руки отпустили запястья и сжали мальчишеские ягодицы.
— Значит, самое время наверстать. — Юношеские руки, получив свободу, вцепились в пряжку мужского ремня.
— Я имел в виду, тогда я не был председателем правления этой школы. — Мужские руки рванули края школьной рубашки, и на пол посыпались пуговицы.
— Тем более. — Юношеские пальцы дёрнули молнию на мужской ширинке, и брюки отправились вслед за пуговицами. — Должно же в этой должности быть хоть что-то приятное.
— Сэр Алистер, я вас не узнаю. — Кристиан резко развернул Алистера спиной к себе и, толкнув его на кровать, одним рывком стянул с него джинсы вместе с трусами. — Похоже, я на вас плохо влияю.
— По-видимому, да. — Алистер поднялся на колени и, прогнувшись в пояснице, упёрся руками в спинку кровати. — Но мне никогда ещё не было так хорошо. — Алистер вспомнил о Маккое за стенкой и громко застонал.
— Было восхитительно, мальчик. Ты меня приятно удивил.
Алистер довольно усмехнулся — что там говорить, он сам себя удивил. То, что первоначально задумывалось как «радиоспектакль для Маккоя», на поверку оказалось лучшим сексом в его жизни. Опасаясь, что его крики и стоны покажутся слишком фальшивыми и наигранными, Алистер решил пойти на небольшие жертвы и отказаться от прелюдии. «Лорд Кейм, — шепнул он Кристиану, мягко, но решительно отводя его пальцы. — Давайте не будем терять время — я не леди, а вы лорд. Так возьмите меня так, как подобает лорду, когда он не с леди». Кристиан переменился в лице, и перемена эта Алистера очень завела. Кристиан забыл о том, что он лорд, а Алистер забыл себя и Маккоя. Всецело отдавшись стихийной первобытной мужской силе, он слился с нею в единое целое и растворился в ней, чтобы, вобрав её в себя, выйти из неё перерождённым. И то, что он в себя впускал, было столь мощным, что держать его в себе не было никаких сил, и он, захлёбываясь криком, выпускал из себя вместе с ним страхи, сомнения и слабость, расчищая и освобождая место для силы и мощи, врывавшихся в него и заполнявших его собой. Так Алистер узнал, что секс может быть чем-то гораздо большим, нежели простое физическое наслаждение, — алхимическим актом преображения, растворившись в котором, можно забыть, пусть всего лишь на мгновение, о своей ущербности и несовершенстве, чтобы выйти из него чуть сильнее и увереннее. Он прошёл инициацию. Будучи с мужчиной, он стал мужчиной.
