Будучи не в меру честолюбивым юношей, который не находил выхода своему тщеславию, Алистер полностью сосредоточился на учёбе — благо отсутствие закадычных дружков и наличие амбиций, ума и способностей, особенно к гуманитарным наукам, этому всецело способствовало, равно как и рано проснувшаяся сексуальность, которую надо было как-то сублимировать.
Алистер неизменно входил в тройку лучших учеников своего блока. Алистер виртуозно обращался с ложкой для грейпфрута и вилкой для омаров. Алистер прекрасно разбирался в искусстве и владел латынью в совершенстве. Но для настоящего успеха в жизни этого было мало. Нужен был ещё некий таинственный компонент, определения которому Алистер, в силу возраста и нехватки опыта, не мог дать, но который решал всё, — характер, внутренний стержень, а с этим были проблемы. Потому что это или наследуется, или воспитывается. Отец не дал ему ни того ни другого.
И Алистер, помня то незабываемое впечатление, которое на него произвели родители одноклассников в первый итонский день, с маниакальной одержимостью начал присматриваться ко всем мало-мальски видным мужчинам — благо в Итоне в них недостатка не было: родители учеников, руководство школы и многочисленные почётные гости, — пытаясь разгадать их секрет. Пытливый взгляд исследователя жадно ловил жесты, взгляды и манеру держаться. Алистер часами вертелся перед зеркалом, пытаясь воспроизвести и закрепить урванные украдкой символы чужого успеха — поворот головы, улыбку, выражение лица.
Не проходило и дня, чтобы он не предавался фантазиям, воображая себе, что привлёкший его внимание мужчина — его близкий влиятельный родственник, друг семьи или — самая сладкая фантазия! — его собственный друг. И в минуты депрессии, слабости, грусти, которыми так изобилует жизнь любого подростка, Алистер находил утешение, упиваясь своим триумфальным реваншем, в красках и деталях представляя себе, как он появляется в школе в обществе подобного человека.
Алистер настолько сросся со своими детскими фантазиями, что и сам не заметил, как они превратились в совсем не детские. Просто однажды, после особо сильного приступа отчаяния и одиночества, он долго не мог уснуть. Не помог даже яркий воображаемый променад с ярким воображаемым другом на глазах всего Итона. Алистеру было так плохо, что он сам не заметил, как они с другом перенеслись с Хай-стрит к нему в комнату. Друг лежал рядом, умный, сильный, всё понимающий, — Алистер чувствовал его дыхание и тепло его тела. С ним было спокойно и волнующе одновременно. Ощущение присутствия было столь сильным, что Алистера окатило жаркой волной, будто рядом действительно кто-то лежал, живой и горячий. Начав задыхаться, Алистер откинул одеяло и открыл окно, но легче не стало. Он весь пульсировал и дрожал — жар исходил от него самого. Алистер вернулся в кровать и прикрыл глаза. Руки инстинктивно потянулись к источнику жара, и Алистер уже и сам не понимал, чьи это руки — его или «друга». В ту ночь он так и не уснул. Будучи далеко не глупым, Алистер быстро сообразил, что это было, и осознание своей истинной природы вызвало в нём не потрясение, а облегчение. «И очень хорошо, — думал он, с остервенением застирывая простыню, прежде чем отдать её в прачечную. — Просто прекрасно! Это решает все вопросы».
Усердная работа над собой принесла плоды. На Алистера начали обращать внимание. Но сверстники и даже старшие парни его уже не привлекали — между лестным, но двусмысленным титулом «итонской тартинки» и сомнительной славой «итонской подстилки» была очень тонкая грань, а Алистер хотел, чтобы им восхищались, а не презирали. К тому же, альянс с теми, кто сами только начинали свой путь, пусть и в весьма привилегированных стартовых условиях, больше не казался ему такой уж соблазнительной идеей. Из грязи в князи — это слишком вульгарно. Безупречная карьера: из закрытой привилегированной школы для мальчиков — в закрытый элитарный мужской мир. Алистеру нужен был — он не любил слово «покровитель» — старший друг, наставник, проводник в высшее общество, знающий все ходы и выходы и способный кратчайшими путями в кратчайшие сроки провести его на вершину.
Мама чахла в деревенской глуши и теряла вкус к жизни, а вместе с ней — и к еде. Ушла она тихо и незаметно, как и жила, когда Алистеру исполнилось пятнадцать. И Алистер лишился единственного союзника. Мать презирала отца, Алистер это чувствовал и в глубине души был с нею солидарен, хотя они ни разу не обменялись даже намёком на это. Они были молчаливыми заговорщиками, и общая тайна сближала даже больше, чем кровные узы. Алистер был уже достаточно взрослым, чтобы не питать иллюзий насчёт отца. Отец у него имелся лишь номинально — как биологический производитель: он дал ему жизнь, но никак не помогал в ней продвинуться. Алистер же считал, что отец — это не тот, кто сделал сына, а тот, кто сделал из сына мужчину. Да и разница в возрасте взаимопониманию не способствовала: Алистер родился, когда отцу исполнилось пятьдесят.
Стыдно признаться, но Алистер стыдился отца. И апогея этот жгучий стыд достиг, когда он впервые увидел отца рядом с их легендарным соседом. Его оглушило то мощное сочетание секса, харизмы и власти, которое излучал этот породистый лорд без возраста, живое воплощение лучших черт его детского воображаемого друга. И всё то надменное высокомерие, которое Алистер так прилежно культивировал три года в Итоне, испарилось без следа под обжигающим иронично-насмешливым взглядом умных и проницательных мужских глаз. Глаза эти раздевали, и тело, и душу, и его самые сладкие и смелые фантазии даже в подмётки не годились тому, что он чувствовал наяву в присутствии этого самоуверенного лорда. Кровь отхлынула, образуя в теле и мыслях вакуум, чтобы тут же, с утроенной силой, накатить прибойной волной обратно, захлёстывая его с головой и стремительно собираясь там, где в ней больше всего нуждались. В тот момент Алистер и сам не смог бы сказать, чего он хотел больше: стать таким, как лорд Кейм, или самого лорда Кейма. Единственное, чего он в тот момент стыдился, была полная потеря самоконтроля, из-за которой он не мог подать себя во всей своей красе, и, как следствие, панический страх, что лорд Кейм примет его за деревенского дурачка — достойного сына своего отца.
Получив предельно откровенное предложение Кристиана, Алистер не долго думал. После той первой ночи с воображаемым другом он знал, чем привлечь и удержать друга реального — так необходимого ему покровителя и наставника. Он бросился в омут с головой и ни минуты об этом не жалел. Лорд Кейм был идеальным решением: у него было высокое положение в обществе, как деловом, так и аристократическом; у него имелись деньги и титул; он обладал настоящей властью, и формальной, и персональной. И лорд Кейм был настоящим лордом — у него было главное: харизма и характер.
В детстве мама, как мантру, повторяла, что «такой умный и красивый мальчик непременно женится на принцессе, не меньше». К счастью, цинично усмехался Алистер, собирая чемодан в Лондон, для умных и красивых мальчиков выбор принцессами не ограничивается.
***
Кристиан принялся за него с первой минуты. И делал это очень тактично.
Поезд прибыл на вокзал Паддингтон точно по расписанию — в половине девятого.
Побросав вещи Алистера на заднее сиденье своего штучного канареечно-жёлтого «бентли», Кристиан повёз его в «Савой», где забронировал ему и себе номера. После завтрака, окинув Алистера внимательным взглядом профессионального Пигмалиона, он задержал глаза на его серой в разноцветных ромбах безрукавке и сказал, что собирается посвятить этот день шопингу, после чего спросил, не желает ли Алистер составить ему компанию. Вопрос, конечно, был риторическим.
