— Вы уж простите, мой господин, — сказал герцог, когда они, распалённые до предела, ввалились в его спальню на втором этаже, — но камердинера у меня тоже нет. Так что раздевать вас тоже буду я.

4.

Алистер проснулся в лондонском особняке герцога с видом на Холланд-парк и с удовольствием скользнул взглядом по собственным отражениям. В спальне не было зеркал — им они были без надобности: Алистер закрывал глаза, а герцог смотрел только на него, — но стены её украшали двенадцать портретов кисти герцога. С портретов холодной надменной улыбкой одаривал зрителя гордый и властный молодой пэр — наследный принц, нет, король, раз у него в вассалах был сам герцог! Молодой король был величествен и великодушен, милостив и снисходителен, спокоен и уверен — таким, каким Алистер не видел себя даже в самых дерзких мечтах и каким, оказывается, видел его наяву его придворный художник. Король мог себе это позволить — у него был надёжный тыл: в вассалах у него был герцог, служивший ему верой и правдой, верный и преданный ему беззаветно, как и надлежало истому аристократу. И все те силы, что раньше уходили на борьбу с внутренними демонами и саморазрушение, теперь могли быть направлены на великие свершения, как и подобало настоящему королю.

Герцог был мирным художником, но в жилах его текла кровь великих правителей и полководцев — лавры завоевателя ему были по душе, но бремя многовековой власти слишком давило. Его сюзерен, его муз и повелитель, решал эту дилемму: его благосклонность надо было постоянно завоёвывать, и он охотно брал на себя верховенство, снимая с плеч своего вассала его непосильный груз. И все те силы, которые прежде распылялись на метания и терзания, теперь могли быть направлены на чистое созидание, как и полагалось истинному творцу.

Кроме молодого властелина, на портретах никого и ничего изображено не было. Но во взгляде его серых холодных глаз, в изгибе тонких и жёстких губ, в струящихся складках горностаевой мантии, в раструбах кожаных перчаток и даже в неприметных каблуках блестящих лаковых сапог без труда угадывались его воля и намерения. Молодой король повелевал, карал и миловал.

Несмотря на то, что Алистер неизменно просыпался намного раньше герцога, вставал он всегда после него, валяясь в кровати до последнего. Герцог считал это причудой, Алистер — тем, чем это и было на самом деле — его персональным таинством.

Герцог спускался вниз — проверять приготовления к завтраку и отдавать срочные распоряжения, если его господин желал на завтрак что-нибудь необычное (а он, к их обоюдному удовольствию, желал этого часто): букет фиалок вместо привычных чайных роз, клубнику с мороженым вместо сливок или пармскую ветчину вместо бекона. Алистер же приступал к магическому обряду: оставшись наедине с проекциями себя идеального, он сливался с ними и подпитывался их силой. Завершив ритуал, он проходил в прилегающую к спальне ванную и пытливо разглядывал себя в старинном венецианском зеркале. И с каждым днём замечал, что всё больше уподобляется идеалу… Сегодня же, Алистер это чувствовал, он пересёк некий невидимый, но очень значимый рубеж, но, сколько он ни вглядывался в собственное, покрытое благородной патиной отражение, так и не смог понять, в чём же суть этого преображения.

Однако скоро он махнул рукой на эту метаморфозу: на душе было беспричинно хорошо, в голове легко, а на сердце — светло — миг был слишком ценным, чтобы тратить его на пустую рефлексию. А ещё ему вдруг невыносимо, до боли, захотелось увидеть герцога, прикоснуться к нему, будто расстались они не полчаса, а как минимум полгода… нет, полжизни тому назад. Впрочем, если судить по новым неведомым ощущениям, так оно и было.

Наскоро покончив с утренним туалетом, Алистер оделся и вприпрыжку, как в раннем детстве, спустился к завтраку.

В столовой, посреди празднично — словно в ответ на его приподнятое настроение — сервированного стола красовалось ведёрко с запотевшей бутылкой «Вдовы Клико». Ноздри щекотал сильный сладкий аромат орхидей вперемешку с ванильно-коричным запахом горячей французской выпечки и крепкого свежего кофе. Герцог сидел за столом и читал «Лондон Таймс».

— Мы что-то празднуем? — Алистер, повинуясь порыву, чмокнул герцога в висок и, обняв сзади, прижался лицом к его заплетённым в небрежную косу волосам, с наслаждением вдыхая родное тепло. Герцог отложил газету и, взяв в руку ладонь Алистера, коснулся губами его пальцев.

— Ваши дедуктивные способности меня огорчают, мой господин.

— Хм, дай подумать. — Алистер, с неохотой разорвав объятия, сел напротив герцога и разложил на коленях салфетку. — Шесть лет знакомства будет летом. Годовщину первой ночи мы отмечали на прошлой неделе. Твой день рождения через месяц, а мой — только в июне. Я сдаюсь, Холмс.

Герцог открыл бутылку.

— Этой ночью, — торжественно сказал он, разливая по бокалам шампанское, — ни во время поцелуев, ни тем более после вы не закрывали глаза, мой господин.

— Да? — голос Алистера дрогнул. — А я и не заметил.

— Значит, вы окончательно выздоровели, мой господин.

— Скорее, наконец прозрел.

— И это, — герцог взял в руки бокалы и, обойдя стол, склонился к губам Алистера, — отличный повод для праздника. Вы не находите, мой господин?

— Лучше не бывает, мой верный рыцарь, — согласился Алистер, всем телом подаваясь навстречу.

Конец второй истории.