— Я побуду сегодня леди, — сказал герцог, приступая к обязанностям хозяйки дома. — Вы не возражаете, сэр Алистер?

— Мы всё ещё о чаепитии, герцог?

— Вам решать, сэр Алистер. — Герцог взял в руки заварочный чайник и сполоснул его кипятком. — Я сказал то, что сказал. — Слив воду, герцог насыпал в чайник три ложечки чёрного цейлонского чая, залил его кипятком и накрыл крышкой. — Вы же вольны интерпретировать сказанное, как вам будет угодно: вы ведь находитесь в доме, где сбываются все ваши желания. Разумеется, при условии, что у вас возникнет желание, чтобы они сбылись.

Герцог был в своём репертуаре: обстоятельный, предельно серьёзный, полностью сосредоточенный на процессе и с фирменной лукавинкой во взгляде — с таким видом самые блестящие комики мира обычно произносят свои самые остроумные монологи.

— Кстати, о желаниях, — герцог вскинул глаза на Алистера. — Сахар? Молоко? Лимон? Хотя нет, не говорите. Я попробую угадать.

Герцог щипчиками положил в чашку Алистера кусок сахару, процедил сквозь ситечко заварку, разбавил её кипятком и, долив молока, передал гостю. Алистер бережно, не касаясь ложечкой стенок антикварного фарфора, размешал сахар, отставил ложечку на блюдце и поднёс дымящуюся чашку ко рту, с наслаждением вдыхая терпкий насыщенный аромат. Сделав небольшой глоток, он непроизвольно прикрыл глаза — чай был безупречный.

После чаепития герцог устроил экскурсию по дому, который больше походил на музей — здесь всё, от серебряных чайных ложечек с монограммой герцогини Анны-Марии до прохладных каменных стен, помнивших ещё средневековое цистерцианское аббатство, дышало историей. Но особое внимание Алистера как будущего искусствоведа привлекло собрание картин герцогов Бедфордских, которое по праву считалось одной из лучших частных художественных коллекций мира и даже упоминалось в итонском курсе истории искусств. Старинные покои и залы украшали около двухсот пятидесяти полотен признанных мировых мастеров, включая «Вид на вход в венецианский Арсенал» — одну из лучших работ Каналетто.

Потом был изысканный ужин при свечах, во время которого герцог отпустил лакеев, вызвавшись обслуживать гостя лично.

— Один человек, имя которого упоминать сейчас не пристало, — пояснил герцог, заметив недоумение на лице Алистера, — в своё время преподал мне бесценный урок: есть вещи, которые истинно радушные хозяева никогда не поручают слугам.

Герцог с видимым удовольствием и знанием дела откупорил бутылку белого французского вина.

— Вы так и не показали мне ваши собственные картины, — спохватился Алистер. Ему было неловко, что он вспомнил об этом только сейчас, — герцог наверняка «забыл» о них, в надежде, что гость сам проявит интерес.

— Я приберёг их на десерт, — загадочно улыбнувшись, герцог разлил по бокалам вино и поднял тост.

Галерея с работами герцога находилась на первом этаже, рядом со старой библиотекой. Это было небольшое прямоугольное помещение с двумя французскими окнами, выходившими на лужайку за домом и занимавшими большую часть стены. На дворе давно смерклось, но освещение внутри галереи было хорошо продумано, и экспозиция от искусственного света ничего не теряла. Герцог пропустил Алистера вперёд, а сам отступил в тень оконной ниши. Алистер напустил на себя вид профессионального критика и, заложив руки за спину, принялся неспешно прохаживаться среди вывешенных полотен. Герцог, прислонившись к стене, наблюдал за его реакцией.

Картин было немного, чуть больше дюжины. Писал герцог преимущественно маслом на холсте, хотя встречались и работы акрилом. Судя по картинам, герцог неровно дышал к античным мифологическим сюжетам в современной интерпретации. Особенно часто повторялся мотив любви богов к земным юношам, который в исполнении герцога явно носил аллегорическо-биографический характер — каждый из его богов чем-то неуловимо напоминал Кристиана Кейма: политик Зевс, похищающий юного Ганимеда на «бентли» с гипертрофированно мощными орлиными крыльями, в которые превратился известный логотип марки; плейбой Аполлон, сибаритствующий на яхте в окружении своих бесчисленных любовников; бизнесмен Гермес, осыпающий дарами Персея. Похоже, герцог не чурался хулиганства даже в творчестве.

— Здесь лишь то, что я оставил себе, — сказал герцог. — Это не самые лучшие мои работы, но самые важные — написанные в особенные жизненные моменты. Они мне дороги как воспоминания. Остальные я раздал — после того, как картина закончена, я теряю к ней всякий интерес и охотно дарю тем, кому она нравится.

— Потому что никто не покупает?

— Потому что я могу себе это позволить. Деньги я зарабатываю в другом месте. Вернее, их для меня зарабатывает Кристиан.

— Ваш сын?! — Алистер недоверчиво обернулся.

— Нет. Мой… наш общий друг. — Герцог умолк, давая Алистеру возможность оценить сказанное. Убедившись, что слова возымели должное действие, и насладившись им, он пояснил: — Мой покойный дядя, ещё будучи моим опекуном и по совместительству заместителем министра иностранных дел Великобритании, оказывал в своё время протекцию германским делишкам лорда Кейма-старшего, отца сами-понимаете-кого. В обмен он получил возможность очень выгодно вложить свои и мои деньги в лучшие немецкие предприятия. Так что пока лорд Кейм-младший работает на меня, я могу позволить себе, пользуясь его терминологией, «прожигать жизнь», занимаясь творчеством и меценатством.

— А меценатство, я так пониманию, состоит в одаривании результатами вашего творчества избранных счастливчиков? — Герцог, как уже давно заметил Алистер, сам был остёр на язык и очень ценил меткое слово, даже если оно было направлено против него. Особенно, если против него, как нередко складывалось впечатление.

— Вы напрасно ёрничаете, сэр Алистер. — Герцог напустил на себя вид оскорблённого достоинства, но глаза его смеялись. — То, что невозможно купить, обычно очень высоко ценится. Особенно если оно того стоит. А оно — моё творчество, я имею в виду — таки стоит: за моими картинами уже сейчас охотятся коллекционеры. Один мой приятель, счастливый обладатель одной из них, пару лет назад попал в серьёзные финансовые затруднения и был вынужден продать мой подарок. Не буду называть точную сумму — говорить о деньгах, когда речь идёт об искусстве, это так пошло, да и вы сами дали мне понять, что деньги вас не интересуют, — но моя картина позволила ему избежать банкротства. Это я к тому, что если я вам вдруг тоже решу сделать подарок — если пойму, что вам нравится, разумеется, — не выбрасывайте его.

— Разве после такого признания мне может не понравиться? Это было бы весьма недальновидно.

— Ну, во-первых, насколько я вас знаю, вы ни за какие деньги не станете кривить душой, даже чтобы пощадить чувства художника. Даже мои. Особенно мои. — Герцог театрально вздохнул. — А во-вторых, я как та богатая наследница: ко мне постоянно пытаются втереться в доверие коллекционеры. Это, как и бытность герцогом, научило меня неплохо разбираться в людях. Не говоря уже о том, что художник, как тонкая и впечатлительная личность, обычно чувствует истинное отношение к своему творчеству.

— И всё же… Согласитесь, столь дорогой подарок стоит того, чтобы ради него «сымитировать оргазм».

— И от кого я это слышу, сэр Алистер? — ухмыльнулся герцог.

— Я об эстетическом, герцог.

— Как по мне, между ними нет разницы. Но я удовлетворю ваше любопытство. Если вы дадите мне слово хранить мою тайну.

— Слово чести, герцог.

— Во время своих выставок я прячусь в комнате охраны и отслеживаю реакцию посетителей через камеры наблюдения. В отсутствие адресата люди обычно оргазм не симулируют. Если я вижу, что кто-то приходит в экстаз от созерцания моих работ, я указываю на этого человека своим детективам, они узнают его адрес, и некоторое время спустя ценитель прекрасного получает скромный подарок. Метод очень действенный — я его практикую уже лет пять, и за это время ещё никто, кроме вышеупомянутого друга, не продал мою картину.