Искренне Ваш,

лорд Кристиан Кейм

***

Дорогой дядя Чарли,

я очень ценю Вашу заботу обо мне и моём будущем, но работа в МИД и политическая карьера — это не то, чему я хотел бы посвятить свою жизнь.

По Вашему совету я женился на леди Камилле и обзавёлся наследником. Засим свои обязательства перед семьёй и Вами лично считаю выполненными. Что же касается важных дел, то здесь я предпочитаю жить своим умом и принимать решения самостоятельно.

Сообщаю Вам, что я бросаю Кембридж и отправляюсь в Бостон, где собираюсь изучать историю искусств и брать уроки живописи.

С благодарностью за всё, что Вы для меня сделали,

Ваш любящий племянник Генри

P. S. Герцогиня Бедфорд не возражает.

P. P. S. Лорд Кейм здесь ни при чём.

========== Часть 3. Гамбург. ==========

1.

Узнав от герцога о том, что его сын тоже учится в Итоне, Алистер на следующий день после памятного обеда в школьной столовой навёл о юном маркизе справки и заочно с ним «познакомился». Вскоре он опытным путём разузнал и график посещений герцога, который оказался на удивление неизменным — каждую неделю по вторникам и пятницам, — и часто шпионил за отцом с сыном, сам не понимая зачем. Благо в старинном школьном городке, с его узкими извилистыми улочками и закоулками, затеряться в толпе учеников, напоминавших своими форменными чёрными фраками с длинными фалдами стаю галчат, было несложно. И каждый раз при виде герцога с юным маркизом сердце Алистера наполнялось детской обидой и ревностью — даже на расстоянии бросалось в глаза, насколько эти двое любят друг друга и как они счастливы вместе. Гуляли они всегда, несмотря на далеко не детский возраст маркиза, взявшись за руки, мальчишка что-то болтал взахлёб без умолку, а потом с восхищением смотрел на отца и внимал каждому его слову, пока герцог неторопливо и обстоятельно ему отвечал. Слов Алистер, разумеется, слышать не мог, но это было без надобности — глаза обоих сияли, а с лиц не сходили улыбки, и этого было достаточно, чтобы понять: речь шла о счастье, даже если говорили о школьных оценках.

С сыном герцог полностью преображался. С породистого лица исчезала родовая спесь, между бровей распрямлялась хмурая упрямая складка, а сам герцог, казалось, молодел лет на десять, так что со стороны выглядел таким же мальчишкой, как собственный сын, и скорее походил на его старшего брата, чем на отца.

На прощание герцог неизменно целовал сына в высокий выпуклый лоб, который развеивал все подозрения в отношении герцогини Бедфордской, если таковые у кого-либо имелись — а у Алистера, до того, как он увидел сына герцога и воочию убедился в том, что юный маркиз был полной копией своего отца, они имелись. И в этот момент сердце Алистера всегда сжималось — у него никогда такого не было: ни долгих задушевных разговоров с отцом, ни отца, с которым можно было бы гордо фланировать на глазах у всего Итона, ни вот такой возвышенной и безусловной родительской любви. Хуже всего было то, что отец его любил — глупой телячьей любовью, как называл это Алистер: он любил его как копию и продолжение себя, но при этом совсем не интересовался его внутренним миром и жизнью. Отец не понимал его, и всё их «общение» сводилось к: «Как дела в школе?» — «Нормально».

Глядя на чужую семейную идиллию, Алистер особенно остро осознавал, что жизнь обделила его чем-то очень важным, и этим важным был отнюдь не герцогский титул.

Герцогини Бедфорд с ними никогда не было. Как позже узнал Алистер, она появлялась с герцогом только там, где того требовали этикет и протокол. В Итоне это были открытие и закрытие учебного года, школьные спектакли и спортивные соревнования, в которых участвовал их сын. В свободное от протокола время яркая тридцатипятилетняя светская львица предпочитала блистать на раутах и тусовках, в чём без труда можно было убедиться, раскрыв наугад любую из светских хроник.

Герцог больше не искал с ним встреч, а сам Алистер теперь боялся попасться ему на глаза. Боялся до такой степени, что даже свою регулярную слежку за знатным семейством он оправдывал для себя тем, что пока он следит за герцогом, ситуация под контролем и случайная и тем более неслучайная встреча с ним исключена. Алистер и сам толком не понимал, чего он страшился. Уж точно не неловкости из-за ссоры. Возможно, он просто боялся, что герцог прочтёт в его глазах зависть к простому детскому счастью своего высокородного сына.

***

Занятия закончились в четверть второго.

Вернувшись в Уорр-хаус, Алистер по пути привычно открыл почтовый ящик и выгреб оттуда стопку писем. Бегло просмотрев имена отправителей, он тут же треть из них отправил в мусорную корзину. Оставшиеся полдюжины забрал с собой в комнату и, удобно устроившись с ногами на кровати, принялся их перебирать, решая, с которого начать. Его внимание сразу привлёк продолговатый конверт из плотной кремовой бумаги с логотипом художественной галереи «Белый куб» — такой даже на ощупь был респектабельным. Надпись на конверте, гласившая: «Сэру Алистеру Уинфилду, баронету», Алистеру польстила.

Внутри оказалось приглашение на вечеринку, посвящённую открытию выставки молодого художника Гэри Траута. Имя художника Алистеру ничего не говорило, в отличие от примечания «Открытие года» во вложенном рекламном буклете.

Алистер не удивился. С тех пор как он начал появляться в свете с Кристианом, на него постоянно сыпались билеты и приглашения на всевозможные званые ужины, благотворительные балы, торжественные приёмы и закрытые вечеринки. Приглашения неизменно были «на двоих». И хотя имя Кристиана в них никогда не фигурировало, он-то и был конечной целью хозяев. Алистер понял это довольно быстро. Если они приходили вдвоём, хозяева и гости тут же принимались обихаживать Кристиана. Если Алистер появлялся один, все выражали неподдельное сожаление, что «лорд Кейм не смог прийти».

Приглашение, которое Алистер держал сейчас в руках, тоже, разумеется, гласило, что его будут рады видеть со спутницей или спутником. Вечеринка обещала быть пафосной — среди приглашённых значился весь лондонский, а значит, и мировой бомонд. Алистер с воодушевлением набрал номер Кристиана.

— Мальчик, и речи быть не может. Во-первых, в этот день у меня совет директоров. Во-вторых, я не поклонник живописи, особенно в её современном варианте.

— Кристиан, на подобные мероприятия люди ходят не ради живописи.

— И вот тебе третий аргумент против. Мне не нравятся выставки, роль главного экспоната на которых отводится мне.

Обычно, если Кристиан отказывался идти с ним, Алистер отклонял приглашение, потому что оно теряло смысл и для него, и для приглашающей стороны. Но в этот раз Алистер решил идти сам. Во-первых, он уже настроился на эту вечеринку. А во-вторых, современная живопись, в отличие от Кристиана, ему нравилась.

В назначенный день он отправился в Лондон и ровно в семь вечера вошёл в большое, знаменитое далеко за пределами артистической среды здание на Хокстон-сквер.

Художника, виновника вечеринки, Алистер узнал сразу — билборд с огромным портретом Гэри Траута красовался у входа, зазывая посетителей. Алистер цинично подумал, что если картины хотя бы наполовину так же прекрасны, как их создатель, то время будет потрачено не зря. Гэри стоял посреди фойе и вместе с хозяином галереи и его женой приветствовал гостей. Алистер чуть замедлил шаг, приготовившись к обмену любезностями и оправданию за Кристиана, но Траут не удостоил его даже взгляда, а галеристы снизошли только до скупого приветствия и дежурных улыбок, после чего все трое с подобострастным радушием набросились на известного политика-лейбориста, вошедшего вслед за Алистером. Алистера это задело. Понятно, что ждали здесь не его, но так открыто это ещё никто не позволял себе демонстрировать. И ладно бы, художник — что взять с мазилы, впервые попавшего в высшее общество? Он может узнать только тех, кого видел по телевизору, того же лейбористского демагога, например. А вот Джоплинг, владелец галереи, мог бы быть и полюбезнее — на прошлогоднем рождественском благотворительном балу Алистер был представлен ему как «большой друг лорда Кейма».