Вороновы крылья напавшего в два взмаха подняли его в воздух. Крылатые дрались, то опускаясь к самой земле, то взмывая в небо так высоко, что превращались в две чёрные точки. Олешка следил за поединком дрожа от волнения, готовый в любую минуту разрыдаться как ребёнок, так он боялся потерять свою немногословную спутницу, ставшую за время пути почти родной. Вдруг раздался треск кустов и на свободное пространство выломились из зарослей два кентавра. Один из них нёс на себе всадницу.
— Сделай же что-нибудь! — закричал один из них.
— Нет, — осадила его жрица с белыми крыльями, — ты же знаешь, мы не имеем права вмешиваться.
Второй кентавр опустил арбалет рыча от досады. А наверху Ворон одолевал крылатую женщину. Поединок в поднебесье близился к завершению. Клинок Хильге был короче и легче, чем меч Ворона, а друзья по какой-то им ведомой причине не могли помочь. Олешке не хотелось верить, что всё закончится так скоро и так нелепо. Кентавры зло вскрикивали что-то, темноволосый то и дело вскидывал и беспомощно опускал своё оружие. Ворон кружил над Хильге, прижимая её к земле, отнимая высоту, необходимую для манёвра. Неожиданный взмах, и тяжёлый меч, как сама неотвратимость, полетел в жрицу. Случилось чудо! Она сумела увернуться и к ногам Олешки посыпались чёрные перья. Ворон спланировал вниз и упал где-то неподалёку, кусты затрещали под его телом. Хильге опустилась на траву. Её одежда и крылья были забрызганы кровью. Олешка думал, что она ринется добить обессиленного врага, но все четверо поспешили дальше наверх. Свой меч жрица повесила обратно на перевязь, а захваченный в бою передала кентавру. Его курчавые волосы и шерсть цветом более всего походили на спелую тёмную почти до черна вишню. Второй кентавр, как и жрица, был белым, однако хвост и волосы его были окрашены разноцветными прядями.
Маленький отряд перевалил через вершину холма, и Олешка увидел вдали городские башни и за ними, гору, уходящую вершиной в небеса, словно спрятанную от лишних взглядов сначала полосой тумана, а выше — белыми кучками облаков. Огибая озерца и холмы, к городу стремилась дорога, вымощенная камнем. Форпост Круга Западных Врат. Копыта людей-коней звонко зацокали по булыжнику. Утренний туман таял, расплывался серой дымкой. Олешка чувствовал себя не в своей тарелке сидя верхом на спине белого кентавра. Кентавр был одет в кожаный жилет, перетянутый ремнём в том месте, где человеческое тело переходило в конское. То место, где у лошади должна быть грудь, а у человека уже совершенно другое, у кентавров было прикрыто панцирями с чеканными изображениями крылатых коней и жриц. На вишнёвом кентавре сидя по-женски боком ехала Хильге. Вторая жрица — Антер — летела над ними. В свете утреннего солнца её белые крылья отливали розовым. Войдя в город, они остановились у ближайшей гостиницы.
— Здесь наши дороги покамест разойдутся, — сказала Хильге. — Мы должны прибыть ко двору до начала церемонии, а ты останешься здесь и подождёшь паломников. Ты узнаешь их сразу, они будут говорить на твоём языке. С ними и пойдёшь дальше.
========== Глава 12. ==========
День не задался сразу и всерьёз. Только вставши мне никак не удавалось причесаться. Грязные, немытые неделю из-за болезни, волосы никак не хотели закручиваться в пучок на макушке без «петухов» и хвостов. Я тихо материлась перед зеркалом в прихожей, вдруг над самым ухом рявкнул дверной звонок. Я подскочила от неожиданности и рассвирепела — трезвонить в такую рань! Не глянув даже в глазок я распахнула дверь и набросилась на звонившего с претензиями. За дверью стоял милиционер. Он ошарашено захлопал глазами и попытался оправдываться. Оказывается, он принёс нам письмо от Рея. Мне стало ужасно стыдно. Но я, как обычно, не смогла отступить и продолжала ворчать на него, оправдываясь тем, что он мог разбудить ребёнка. Письму я, конечно, обрадовалась и попыталась всё-таки извиниться перед пришедшим, но получилось как-то бестолково. Он ушёл обиженным, а мне стало совсем худо на душе.
В кои-то веки решив не жмотиться, я повезла ребёнка в садик на маршрутке. И надо же было гаишникам именно сегодня повесить знак, запрещающий поворот на Мончегорию. Главное, остальные шофёры на знак наплевали и ехали обычным маршрутом, а наш потащился в объезд, пришлось выходить и целую остановку шлёпать пешком. С таким же успехом мы могли ехать и подешевле — на троллейбусе. Вдруг раздался хлопок — это всё содержимое моего пакета плюхнулось на асфальт прямо между трамвайных путей. Дно у пакета словно бритвой разрезало, только что выстиранная кофта вся перепачкалась, так как на улице было слякотно — всю ночь моросил дождь. Сынишку я довела только до калитки и в половине восьмого снова была на остановке. Подъехал нужный автобус, но я не то что втолкнуться, даже и подойти к нему не смогла. Следующий приехал уже через пятнадцать минут, но плёлся как черепаха, застревая на всех светофорах. В двери ломились бабульки, едущие рано по утру в церковь. У Карповки они, кряхтя и охая, полчаса выгружались, ругаясь на всех подряд. У меня уже руки отваливались держать кое-как завязанный пакет, когда удалось наконец сесть, на меня навалился какой-то мужик. Возрастом он был ближе к пенсии, в очень приличном костюме и начищенных ботинках, очевидно не работяга. Через какое-то время я поняла, что он трётся об мой локоть явно получая от этого удовольствие. Извращенец. Я, как смогла, отодвинулась на сиденье. Народу в салоне автобуса заметно поубавилось, у мужика уже не было повода прижиматься к сидящей пассажирке. Однако, неплохо устроился чувак. Едет с утра по раньше на работу в давке и совмещает приятное с полезным. И почему вот я не получаю удовольствия, когда меня в транспорте по утру к мужикам прижимает? Наверное, мужики всё не те. Кого бы по моложе да по симпатичнее… Вылезая из автобуса, я опять уронила свои вещи — на сей раз у сумочки отстегнулся ремешок. На работу я опоздала минут на сорок. И это только ещё утро. Господи, что же будет днём? Потолок на голову упадёт? В училище случатся разом пожар и потоп?
Однако днём ничего особенного не произошло. Я получила возможность без суеты прочесть мужнино письмо. Оно написано ужасными каракулями, коротенькое. Я перечла его три раза подряд, спрятала в сумку и снова достала не в силах выпустить из рук это сокровище. Рей писал, что условия жизни крайне неважные. Отцы-командиры на войне умнее не стали. Очень тоскливо и хочется всё бросить и уехать. «Ты мне часто снишься…» Как хорошо было бы нынче тоже увидеть его во сне! Вряд ли.
В обед с очень «секретным» выражением лица ко мне подошёл Антоха и испросил дозволения на очередную ночёвку в училище тёплой кампании по поводу чьего-то дня рождения. Поспать мне удастся вряд ли, разве только пивом угоститься у студентов.
К вечеру, когда основная масса народа потянулась на выход, в училище заявился Петрович перемолвиться парой слов о чём-то с новым директором. Со мною он опять был чрезвычайно учтив. Выразил сочувствие по поводу смерти папеньки и отъезда мужа. Откуда он всё знает? Видимо, этот вопрос был настолько ясно начертан на моей физиономии, что Петрович взялся нудно мне объяснять какие-то совершенно невероятные вещи про множественность личностных проявлений в Мире, и о том, что если в одной реальности с личностью что-то происходит, то в другой реальности она непременно об этом узнает. Так вот куда девалась книга, которую я безуспешно искала в библиотеке! Похоже, старый дурак всерьёз увлёкся мистикой. Теперь это чрезвычайно модно. Только я здесь всё-таки причём? Меня спасло появление моей ночевальной компании, вернувшейся из магазина. Почему-то их появление вызвало у Петровича бурный восторг. Он воскликнул: « Здравствуйте, дети! А скажите-ка мне вот что…» — и
увлёк всю компанию куда-то в недра училища. Я испугалась, как бы они не вздумали его на день рождения пригласить. Не знаю, то ли радоваться тому, что этот старый пьяница от меня отстал, то ли тревожиться по поводу его общения с подгулявшими студентами.
