Прилег Курбад у ручейка на опушке, посудину со снадобьем рядом поставил. Отдохну, думает, потом отхлебну сильного снадобья и со свежими силами опять за ведьмой пущусь. Да только все наоборот получилось, потому что ведьма тем временем сговорилась с чертом перехитрить и вовсе извести Курбада.

Пока он похрапывал, обернулась ведьма жабой, подскакала к посудине со снадобьем, повернула ее — сильное снадобье справа, бессильное — слева. Проснулся Курбад, захотел сильного снадобья выпить, ан выпил бессильного. Тут же заметил, бедняга, что случилось, да уж поздно: теперь на целый год сила пропала.

А черт уже тут как тут. Нанимайся, говорит, ко мне на год в работники. А не хочешь, — выходи силой мериться. Думает про себя нечистый: «Уж я-то тебя работой пройму — сам ноги протянешь!»

Согласился Курбад, только с одним уговором: ежели кто из двоих из-за работы разгневается, у того три ремня из спины вырезать. Черту такой уговор по душе пришелся.

С утра посылает черт Курбада зайцев пасти. А известно, что за тварь эти зайцы: стоит выгнать, как они и разбегаются. Под вечер пастух один на выгоне сидит — ни единого зайца не видать.

Ну, ничего! Как только солнцу заходить, достал Курбад дудочку, подудел, явились десять карликов. Принялись они искать, да шнырять, да сновать, да сгонять — примчались зайцы как оголтелые.

Увидал черт всех зайцев, думает: «М-да, с этим шутки плохи, на него бессильное снадобье не действует!»

С утра велит черт коров пасти и наказывает, чтобы вечером от сытости приплясывали. Только выгнал их Курбад, как разбежались коровы, точно вчерашние зайцы. Да только карлики на звук дудочки снова явились — стали искать, да шнырять, да сновать, да сгонять — всех коров в одно место согнали.

А Курбад подбил палицей каждой корове ногу, вот они и приплясывают.

— Слышь ты, никак ты ноги коровам поперебивал?! — посинел черт от гнева.

— Сам же наказывал, чтобы к вечеру приплясывали, а теперь еще и гневаешься.

— Нет, нет, Курбад, я не гневаюсь.

— Ну, коли так, давай другую работу!

С утра велит черт лошадей пасти и наказывает, чтобы к вечеру, как пригонит, все смеялись. И лошади разбежались, как давеча коровы. Но явились опять карлики — давай искать, да шнырять, да сновать, да сгонять — всех лошадей в одно место согнали.

Отрезал Курбад у каждой лошади верхнюю губу и погнал домой, а лошади скалятся.

— Слышь ты, никак лошадям губы поотрезал?!

— Сам же наказывал, чтобы они смеялись, а теперь гневаешься.

— Нет, нет, Курбад, я не гневаюсь!

— Ну, коли так, давай другую работу!

С утра велит черт запрячь кобылу и вспахать за день столько, сколько белая сука обежит. Запряг Курбад кобылу в такие короткие оглобли, что та и шагу ступить не может, — соха не дает. Поймал белую суку, избил ее своей палицей, загнал под клеть, а сам посиживает на сохе да вечера дожидается. Приходит вечером черт.

— Ты чего не пашешь?

— Чего не пашешь!.. Сука не бежит, кобыла не идет. А тут еще и ты гневаешься.

— Нет, нет, я не гневаюсь!

— Ну, коли так, давай другую работу!

С утра велит черт вычистить конюшню, которая годами вил не видывала. Подудел Курбад в дудочку, явились карлики, принялись скрести, мести, нести, везти, словом — раз-два, конюшня чиста. Приходит вечером черт поглядеть. М-да, не придерешься.

С утра велит черт запрячь кобылу — а это сама чертова старуха была — и привезти целую сажень дров из лесу. Наложил Курбад сажень дров — не тянет кобыла. Ну, коли не тянет, стал Курбад своей палицей к кобыльим бокам примеряться.

— Чего это ты мои бока меряешь? — спрашивает кобыла.

— Да вот хочу вырезать из твоих боков кожи побольше — мне на пасталы, а тебе легче воз будет тащить.

— Не вырезай, не вырезай, я и так вытащу!..

Потянула кобыла, притащила воз домой. Дома черт на кобылу как бешеный накинулся. А кобыла отвечает:

— На словах-то ты силен! А вот ступай сам, увидишь, каково с этим Курбадом сладить!

— Да уж не гневаешься ли ты? — спрашивает Курбад.

— Нет, нет, не гневаюсь!

— Ну, коли так, давай другую работу!

С утра велит черт овцу к обеду зарезать. Курбад требует показать, которую резать. А черт отвечает:

— Режь ту, которая на тебя таращится.

Пошел Курбад в хлев, видит — все овцы на него таращатся, ну и принялся всех колоть. Беснуется черт, а Курбад спрашивает:

— Ты уж не гневаешься ли?

— Нет, нет, не гневаюсь!

— Ну, коли так, давай другую работу!

С утра велит черт принести две меры муки, чтобы клецок из нее наготовить: одну меру клецок съесть Курбаду, другую — черту. Уселся Курбад позади черта и спускает клецки за пазуху. А черт ел, ел и объелся, потом всю ночь мучился.

С утра велит черт баню истопить. Хочет попариться, чтоб полегчало. В бане бедняга-черт охает, стонет.

— Знаешь, Курбад, переел я малость. А ты как?

— И меня вроде мутит, только я средство знаю: распорю брюхо мечом, пусть клецки вываливаются.

Вышел Курбад в предбанник, вытряхнул клецки на пол и говорит:

— Вот теперь я здоров!

Попробовал было черт себе брюхо распороть, да так и не смог — очень уж больно. Курбад от смеха катается, а черт не отзывается, только бурчит сердито:

— На него бессильное снадобье совсем не действует. Экое нутро у сморчка, экая силища!..

Парились оба при лунном свете до самой полуночи.

Вдруг хватает черт свой топор в десять берковцев весом и говорит Курбаду:

— На-ка топор, пошли в лес дуб валить.

Взял Курбад топор за топорище и уставился на месяц.

— Чего смотришь? Пошли давай!

— Пошли, пошли… Только знаешь, что? Ох, как мне охота топором Старцу в окошко запустить!

— Да ты спятил! Всего у меня один топор, и тот хочешь загубить. Давай его сюда, пошли!

— Пошли, пошли…

Пришли в лес. Залез черт на дуб, пригнул его к земле, как хворостину, и зовет Курбада, чтобы тот рубил. А Курбад привалился к Толстому дубу и глядит на месяц.

— Чего таращишься — руби!

— Срублю, срублю, только больно охота мне сначала топором Старцу в окошко запустить, давненько не слыхал я, как он бранится.

— Ох, шальной, не задевай Старца! Давай лучше сюда топор, я сам стану рубить, а ты полезай и держи дуб.

Залез Курбад на вершину.

А дуб — шасть! — взвился да махнул Курбада через себя, прямо на зайчишку.

Схватил Курбад зайца и ждет, пока дуб повалится. Рубил черт, рубил, свалил дуб, да только промашку дал: верхушка к дому пришлась, а ствол к лесу. Взял Курбад зайца и идет к черту.

— Где ты там околачиваешься?

Чего дуб не держал?

— Вовсе не околачиваюсь.

Младшего братца вот встретил, поговорили, давно не видывались.

— А чем твой брат занимается?

— Скороход он.

— А ну давай мы с ним наперегонки!

Ладно. Как выпустил Курбад зайца, так тот и полетел, хвостишко вскинув.

Бежал, бежал черт, какое там — не догнать.

— Знай смеешься над моим братом — на все-то ты замахиваешься, а ничего не можешь. Ну, так как же с дубом быть? Берись за верхушку, а я за комель. Но уж, понятно, как взялись, так без всяких передышек прямо до дому.

Схватился черт за верхушку и попер напролом через лес, только треск стоит. А Курбад сидит на комле и едет. Пришли домой, черт пот со лба утирает, а Курбад посмеивается.

— Слабоват ты, братец, коли тебя так быстро пот прошибает.

С утра велит черт чертенят привезти и хорошенько накормить. Запряг Курбад кобылу, поехал за чертенятами, наложил их навалом в телегу, сверху добрую жердь-прижимину положил, затянул веревкой и поехал домой.

Только по дороге чертенята один за другим вываливаются из воза да верещат:

— Ой, Курбад, падаю!.. Ой, падаю!..

Решил Курбад по-иному с ними управиться — кто выпал, того трах о колесо! Как упал, так бах о колесо! Так всех и перебил.