– В первую очередь – любви, – осмелилась дополнить своего учителя панна Барбара.

– Верно, – тут же отреагировал на это дополнение приор. – Любви к Богу. Смелая ученица поправила:

– Нет, ваше преподобие, я имею в виду другую любовь.

– Другой любви нет, – твердо и спокойно ответил монах и, желая пресечь возможное возражение, добавил: – Есть только любовь к Богу, все остальное – лишь благодать Божья.

– Но я читала! – не унималась панночка. Кажется, тема другой любви, той, о которой его преподобие старался не говорить, занимала ее сильнее. – А главное, я сама чувствую!

– Панна Барбара, вы затрагиваете тему, смежную с той, о которой сегодня идет речь, – продолжая сохранять душевное равновесие, ответил монах. И повторил: – Есть только одно чувство, достойное называться истинной любовью, – любовь к Богу. Об ответвлениях мы говорить не станем.

– Но тогда мы не узнаем полную истину, истину жизни! На других уроках я тоже не слышу ответа на свои вопросы. Учитель литературы предлагает нам Гусовского и Вислицкого, будто в те времена не существовало других поэтов. Меня не интересуют война, педантизм светских манер, заоблачные мечтания салонных поэтов. Меня интересует жизнь. Вы и ваши братья, отец, избегаете этой темы.

Ее протест не столько удивил, сколько расстроил монаха. Отец Симеон был опытным учителем, он знал, что, когда преподаешь панночкам, щекотливой темы человеческой любви не избежать. Лично он считал, что подобная тема – тема гибели. В девяноста случаях из ста рыцари устраивают дуэли, соперничая из-за женщин. И не для того, чтобы посеять зерно истины, гибнут эти девяносто из ста, а лишь для того, чтобы обладать еще одной женщиной, а значит, чтобы еще раз изменить заповеди, согрешить. В своем ослеплении люди подобны скоту. Так думал приор. Но не ответить невинной девушке он не мог, ибо знал, что отказ, замалчивание разрушительнее самой ужасной правды.

– О чем я должен рассказать тебе, дочь моя? – спросил он. – Ты не услышишь от меня лукавых ответов. Спрашивай.

– Вопрос мой простой, ваше преподобие. Вот он: почему, если я нравлюсь всем, кто меня знает, должна буду принадлежать только одному?

Монах строго посмотрел на панночку. На сей раз ему не удалось скрыть своего неудовольствия. Отвечать он не торопился. Своим молчанием и строгим выражением лица он хотел дать понять всем ученицам, что в стенах его обители такие вопросы неуместны, что это вопрос, не достойный панны. Достав из потайного кармана своей палии платок, он тщательно вытер лысину.

– Видишь ли, дочь моя, – начал он, но сейчас же опять притих. Найти ответ было непросто. Отец Симеон даже раскраснелся. – В писании сказано, – наконец прогудел он, – «да будет верна жена мужу своему». Таков закон, – монах обрел прежнюю уверенность. – Ты слишком наивна, дочь моя. Я даже думаю, что ты не понимаешь, о чем спрашиваешь.

– Так разъясните!

– В любом живом существе с рождения столько же Божьего, сколько и бесовского. Пока что тобою владеет не разум, а естество, плоть. Проснувшийся разум должен заставить тебя научиться жить праведно. Мы не язычники, не дикари, чтобы отдаваться воле своих прихотей, мы – христиане и обязаны подчиняться законам нашей религии. Христианские законы – самые выверенные, самые высокие. Свою печать на них поставило само Божье провидение. Признавая Бога, мы обязаны следовать Его заветам. Воистину, не все поступают так, как должно: грешат безвольные и те, кто сомневается. Для того чтобы уравнять чаши весов со злом и добром и вернуть грешников на путь истины, и действуют монастыри. Монастырь – место, где христианские заповеди соблюдаются в полноте своей. Мы, монахи, отреклись от плотского, то есть бесовского, живем, стараясь приблизиться к Его Святейшеству Господу нашему. Тому же мы учим и вас: будьте чисты, послушны, будьте верны законам писания…

Монах притих, решив, что ответил на вопрос. Но он ошибался. Панна Барбара и не думала сдаваться.

– Но если я подарю счастье одному, – рассуждала она, – я оставлю несчастными других, тех, кто хотел бы быть со мной, – глаза ее округлились – она ужаснулась своему выводу. – Не есть ли это еще больший грех?

– Ты слишком добра, дочь моя, – ответил отец Симеон. Он уже желал как можно скорее закончить этот разговор. – Живи по закону, не делай другим больно, и все вокруг тебя будут счастливы. Божье провидение расставит все по местам.

– И тем не менее я думаю, что христианская теория в идеале недостаточно справедлива, – осмелилась сказать ученица.

На этот раз монах вспылил.

– Следи за тем, что говоришь, дочь моя! – вскричал он. – Христианская догма создавалась не за десять минут и не в корчме. Ее выпестовали столетия. За полторы тысячи лет на нее было много посягательств. Но она выстояла! Я убежден, что твой вопрос вызван невинностью твоего сердца. Ты искренна, и это хорошо. И все же хочу заметить тебе, как, впрочем, и всем вам, дочери мои, что, прежде чем открыть рот, вам следует крепко подумать, а не согрешите ли вы, не принесете ли своим словом гибель. Оказывается, трудность состоит не в том, чтобы разумно высказаться, а в том, чтобы, высказавшись, не обидеть, не погубить! Помните: каждое ваше слово, даже непроизнесенное, слышит Господь. Поступайте же так, чтобы Он не гневался на вас, а благодарил. Сказано: «Воздал мне Господь по правде моей, по чистоте рук моих вознаградил меня. Ибо я хранил пути Господни и не был нечестивым пред Богом моим. Ибо все заповеди Его предо мною, и от уставов Его я не отступал. Я был непорочен пред Ним и остерегался, чтобы не согрешить мне».

На том спор и закончился. Барбара сидела и, глядя перед собой на стол, думала о своем. Поток слов приора не слишком прояснил то, что ее заботило. Ей действительно было жаль своих поклонников. Не к каждому она испытывала симпатию, зато в каждом угадывала чувство по отношению к ней. А это не могло не порождать в ней жалости. Именно поэтому она была убеждена, что Господь, когда создавал свои законы, перемудрил. Их наивная простота, но в то же время та жесткость, что требовалась при их исполнении, помимо воли вызывали у нее протест.

После уроков Барбара спустилась во дворик и, присев на скамейку, стала ждать Анисима, своего гайдука, который обычно забирал ее из монастыря. Каково же было ее удивление, когда за железной решеткой монастырских ворот она вдруг увидела отца. Рядом с ним улыбался и кланялся ей издали их дворецкий. Один из прислужников, отперев ворота, пропустил гостей во двор.

Пан Анджей Радзивилл, магнат, владелец Биржей и Лубинок, был строен и красив. Изящество, которое выделяло его среди других высокопоставленных особ Великого княжества, передалось его дочери именно от него, а не от матери, пани Эльжбеты. Пан Анджей был лысоват, носил длинную черную бороду, лицо его было круглое и румяное, с выдающимся горбатым носом, а в глазах светился разум. Каштелян, правитель города, он был вторым после великого князя человеком в сейме. И хотя титула не имел, пользовался среди тех, кто его окружал, большим уважением.

Те из братьев доминиканцев, кто в момент его появления находились во дворике, сейчас же согнули спины в низком поклоне. Оплаты, которую переводил за обучение дочери городской правитель, им хватало, чтобы содержать в надлежащем порядке монастырь да еще покрывать подати за арендуемые ими земли. Гость приблизился к дочери, поцеловал ее.

– Не удивляйся, – сказал он. – Я заехал ради того, чтобы первым сообщить тебе приятную новость. Иди и подожди меня в карете, а я загляну к его преподобию.

Он улыбнулся, как бы добавив взглядом: «Какая ты у меня красавица», затем, мельком оглянувшись на дворецкого, двинулся в сторону монастырской лестницы. Два прислужника вызвались сопровождать его…

Через четверть часа пан Анджей вернулся. Но настроение у него было уже другим. Панна Барбара догадалась, что монах рассказал ему о сегодняшнем споре. Вины за собой она не чувствовала, но ей стало немножко боязно. Когда поехали, пан Анджей неожиданно спросил: