Он задумчиво осмотрел тарелки с закусками и взял вилкой кусочек ветчины:

– Очень надеюсь, что Италия под твоей властью вновь станет такой же плодородной, как раньше. Люблю вашу кухню.

– Ее весь мир любит, – кивнул Чезаре. – Кроме лягушатников. Кстати, о лягушатниках…

– Что? – спросил Эрих, хотя знал, о чем пойдет речь.

– Французы под шумок заняли Пьемонт и Ломбардию, – сказал Чезаре. – Фактически, конечно, но от этого не легче. В Милане стоит третий армейский корпус. В Турине – «Марин» с силами усиления. У берегов Ломбардии – авианосец «Ришелье» с эскортом. Чует мое сердце, что они готовятся нас бортануть, если мы заиграем в Тоскане… ах, да, и они высадили десант на Эльбе. В Пьембино их транспорт «Ораж» и два «Флореаля».

– Я в курсе, – кивнул Эрих. – Я вызвал в Берлин Конрада, ты с ним хорошо знаком…

– Угу, – широко улыбнулся Чезаре. Райхсмаршала Швертмейстера он ни разу в жизни не видел, но их заочное знакомство было довольно продолжительным.

– Он сегодня должен прибыть из Быдгощи, – продолжил Эрих. – Я приказал остановить наступление на берегу Вислы. Поляки больше не опасны, на крайний раз, хватит и хаймашютца, чтобы у них в голову дурные мысли не лезли. А Конрада мы отправим на юг, и если французы рыпнутся, их сначала проутюжат «Химмлишьтойфели»¹⁷, а пока они оклемаются – Швертмейстер придет и вышвырнет их за загривок.

– Успеете перебазироваться до шестнадцатого? – уточнил Чезаре. – Тосканцы хорошие ребята, и если жабоеды ударят им в спину…

– Я завтра же перебазирую TL74 «Мёльдерс»¹⁸ в Пенциг, – пообещал Райхсфюрер. – А в Нойбург переброшу эскадрилью из состава Райхсмарине.

– Quo cazza? – Чезаре в присутствии Райхсфюрера пытался не материться, но получалось не всегда. К счастью, Эрих не обращал внимания на такие мелочи.

– Чтобы «Ришелье» под ногами не путался, – пояснил Райхсфюрер. – Против лома нет приема, а «Химмильштойфелям» пофигу, что бомбить.

– Эй, а можно как-то без этого? – спросил Чезаре.

– Почему? – удивился Эрих.

– Che cazza, мне только затонувшего атомного авианосца у берегов Лигурии не хватало, – пояснил Чезаре. – И так Этна с Везувием всю Италию засрали, давай еще и Лазурный берег изговнякаем.

– Ты не знаешь лягушатников? – пожал плечами Райхсфюрер. – Узнав, какое добро к ним летит из стратосферы, они тут же героически сдрыснут в направлении Тулона. Кстати, о лягушатниках. Ты блокнот принес?

– Обижаете, дон Энрике, – ответил Чезаре. – Тьфу ты, он у меня в пальто, а пальто я отдал вашей девочке.

Эрих сделал круговое движение пальцем, и через минуту дверь приемной бесшумно открылась, и на пороге появилась сопровождающая Чезаре… точнее, не она, а ее почти точная копия – эта была немного более полногрудой, и волосы были темнее.

– Принесите пальто дона Корразьере, – велел Райхсфюрер. – Несите осторожно.

– Так точно, – отчеканила дама. – Кстати, у него телефон звонил, четыре раза подряд.

– Давно? – уточнил Чезаре.

– Да вот только что, – ответила девушка. – Возможно, сейчас он тоже звонит.

– Тем более, несите быстрее, – велел Эрих.

Вода оглушительно шумела, наполняя ванну. Пьерина никогда не экономила воду, поэтому нередко забывала о том, что открыла кран. Вспоминала она об этом только тогда, когда струи тёплой, сдобренной ароматом цитрусовой эссенции воды потоком изливались на кафельный пол. Как сегодня. Хотя нет, сегодня, плотно сжимая губами сигарету, шипя проклятия, Пьерина всё-таки успела вовремя. Лишь небольшая лужица на полу, на которую женщина, нисколько не стесняясь, бросила одно из пушистых махровых гостиничных полотенец. Немного погодя на пол полетела шёлковая пижама, купленная когда-то в Париже, и не выброшенная на помойку истории лишь потому, что хозяйка её прикипела к вещице всей душой. Одна из немногих слабостей из прошлого. Как мундштук из вишнёвого дерева и заколка-гребень, покрытая чёрным лаком и расписанная японскими иероглифами. Как раз ею Пьерина сейчас и заколола свои свежеокрашенные каштановые волосы повыше. Перед поездкой в Берлин она сходила в парикмахерскую и избавилась от доброй половины вьющихся прядей, к вящему неудовольствию Чезаре, поэтому сейчас до сих пор чувствовала себя несколько непривычно.

Вода оказалась немного горячее, чем хотелось, но, тем не менее, Пьерина откинулась на бортик ванны, с наслаждением расслабляясь в ароматном пару. Она не особо доверяла статьям в журналах, но скорее всего кое в чём они не врали – ароматерапия действительно настраивает на особый лад тогда, когда это требуется. Сейчас Пьерине требовалось успокоение. Нельзя сказать, что нынешнее положение дел её пугало или поселяло в душе ощущение гнетущего, изматывающего беспокойства. Нет, ничего такого, а в сравнении с прошлым, можно было сказать, что сейчас дела обстоят просто волшебно. Но всегда в сознании неаполитанки присутствовало нечто, то заставляло её испытывать волнение. Как теперь, например. Чезаре отправился по делам, а когда он отправлялся по делам, то Пьерине никак не удавалось воззвать к спокойствию. Она всё еще не могла примириться с мыслью, что муж её уже не мафиозо, а политик, и для него «отправиться по делам» означало ныне посетить кабинет какого-нибудь министра, а не банк. В дорогущем белом пальто, а не с чулком на нагло прекрасной физиономии.

Воспоминание о банке и физиономии мужа заставило Пьерину улыбнуться. Она потянулась было за пачкой сигарет, но с досадой обнаружила, что оставила зажигалку на комоде в комнате. Пришлось вылезти из тёплых водных объятий и идти за ней, попутно заливая пол водой, резвыми струйками, стекающими по обнажённому телу. Большое зеркало в спальне отразило хрупкую фигурку с бледной кожей и выпирающими костями. Пьерина поймала взглядом собственное отражение, раздражённо повела плечами, и схватила с кровати скомканное полотенце, которое не так давно извлекла из чемодана. Огромное, как покрывало. Желание возвращаться в ванну испарилось. Лучше уж выкурить сигарету, так сказать, на суше. Щёлкнула зажигалка, Пьерина сделала первую затяжку, попутно цепляясь пальцами за замок заколки. Волосы упали на плечи. Зеркало услужливо подсказало женщине, что новый оттенок волос ей идёт и даже выгодно оттеняет бледность щёк.

Ее кожа всегда была слишком бледна для уроженки Неаполя. Ее мать, Карлотта Меркаданте во всем винила ее отца, которого Пьерина почти не знала – так, видела пару раз. Дон Августо на момент зачатия Пьерины был простым капореджиме семьи Ла Торентино, не самой крутой ячейки каморры. Но потом его дела пошли в гору. Сначала Августо сменил у руля клана дона Фабио Торентино, убитого каким-то ревностным последователем Коррадо Катани во дворе собственного дома, а затем – когда вытеснил с терминалов «контейнерной тройки» обосновавшихся там албанцев. Албанцев не любили все, но задирать боялись, те шли по полному беспределу. На несчастье пришлых отморозков, у Августо в жизни сложились определенные обстоятельства, напрямую связанные с появлением на свет Пьерины, от родства с которой тот открещивался так же, как кардинал Руджеро¹⁹ от обвинений в педофилии.

Тем не менее, сходство с отцом, наполовину греком, у Пьерины было; еще больше она напоминала свою бабушку по отцовской линии, но об этом она так и не узнала – шансов познакомиться с доньей Зоей у нее не было никаких. По вине матушки, конечно – едва ее задержка продлилась дольше десяти дней, предприимчивая Карлотта стала досаждать Августо сначала предложением отправиться к алтарю (а такой подарочек ему и даром не был нужен, с учетом репутации матушки Пьерины), затем – требованием алиментов. Ворочая миллиардами²⁰ и разъезжая по Неаполю на Ламборджини Кунташ, затем – на Ламборджини Дьябло, Августо числился безработным и даже посещал биржу труда, в кафетерии которой (довольно приличном и относительно дорогом, а потому постоянно полупустом) встречался с другими капо. Так что решить проблему через суд Карлотта не могла, но, по меткому выражению Чезаре, относившемуся к своей тёще с почти сыновьей любовью, энергии этой милой женщины хватило бы на то, чтобы освещать и обогревать всю Кампанию круглый год даже в самую суровую зиму. В конце концов, когда другие капо начали уже сочинять анекдоты про Августо и Карлотту, а дон Торентино всерьез стал намекать своему капореджиме, чтобы он non rompere un coglioni и прогулялся с Карлоттой до ближайшего падре, раз уж не успел вовремя вытащить, доведенный буквально до бешенства, Августо признал свое отцовство, и пообещал Карлотте материальную поддержку при условии держаться со своим приплодом подальше от него и его знакомых.