Когда девушку ввели, Вольф поливал цветы на подоконнике. Коллекция из двух десятков кактусов и парочка верещащих амадинов были новыми элементами убранства кабинета Вольфа. Появление задержанной не заставило Райхсминистра прервать свое умиротворяющее занятие. Он поливал кактусы строго порциями, отмеряя их мерной мензуркой, чтобы не переувлажнить почву, но снабдить растения достаточным количеством влаги.

Закончив с кактусами, Вольф поставил за штору мензурку и кувшин с остатками воды и обернулся к девушке, расправляя закатанные рукава рубахи. Девушку можно было бы назвать красивой, хотя Вольф такой типаж не любил – полукровка, отец задержанной был турком (эту информацию Вольф получил еще до того, как девушку ввели в его кабинет). На запястии под браслетом виднелось заметный след от электрического ожога. Кочевряжилась, значит. Интересно, как долго?

Достаточно долго, очевидно – имплантат, который сейчас находился в криокапсуле в столе Вольфа, созревает минимум две недели. Вообще говоря, приговоры в Нойерайхе выносятся быстро, прямо на месте задержания, достаточно троих уполномоченных на это геноссе. Но, иногда, даже в DF3 возникают разногласия. Так было и в случае Коюн. Один камрад решил, что она может быть ресоциализирована. Двое других выступили за ликвидацию.

Но Орднунг не одобряет поспешности.

– Видите ли, я всю свою жизнь работал в полиции, – пояснил Вольф, застегивая манжеты запонками, – и такого навидался…. Вы видели когда-нибудь немецкую девочку одиннадцати лет, которую три дня подряд насиловали шестьдесят турок?

Будь на месте задержанной метис араба или африканца, Вольф вспомнил бы криминальную драму с участием арабов или черных. У него таких историй в запасе было вагон с прицепом. Мог бы рассказать о своей помощнице Грете, с которой его подопечной еще предстояло познакомиться. Пока Грета не занималась девушкой, она только вернулась с…. Скажем так, из дальней командировки. Но все еще впереди.

«Повезло малышке, что она пока с Гретой не знакома», – подумал Вольф. Его «правая рука» в свое время пострадала от соплеменников отца подследственной настолько, что мужчины перестали ее интересовать, как сексуальный объект вовсе. Вообще говоря, Орднунг отрицательно относится к гомосексуализму, но для Греты сделали исключение. Возможно, как раз из-за ее истории.

Вольф подумал, что эти подробности личной жизни нового полицай-президента Райхсштрафабтайлунга⁵ девушке лучше услышать от Греты лично. Впрочем, ему и без того было что рассказать своей пленнице. Кстати, он соврал ей – кошмары Вольфу не снились лет с пятнадцати, наверно.

– Зато сейчас ваши чернорубашечники насилуют этнических турчанок! – воскликнула задержанная, тем не менее, избегая делать резкие движения – видимо, знакомство с браслетом пошло на пользу. «Умная девочка… пожалуй, Дезашанте», – мысленно улыбнулся Вольф.

– Я Вас не понимаю, – сказал Вольф. – Какие еще «чернорубашечники»?

– FSP⁶, – пояснила задержанная.

– Вы дальтоник? – сочувственно спросил Вольф. Девушка отрицательно покачала головой. – Странно, насколько я знаю, форменными у «друзей» являются рубахи расцветки «песчаная цифра». Надо у жены уточнить, вносила ли она какие-то изменения, хотя, наверно, она бы рассказала мне о столь радикальных переменах…

– Не паясничайте! – и все-таки, у нее потрясающий самоконтроль, подумал Вольф, любуясь своей подопечной. Глаза кипят гневом, но сама и не дернется, чтоб, не дай Бог, током не шибануло… – Вы прекрасно понимаете…

– Даже лучше, чем Вам кажется, – согласился Вольф. – Вы называете наших мальчиков «чернорубашечниками», лепите на них замшелые ярлыки прошлого, но что вы знаете и о них, и об этом прошлом? Лишь то, что вам втрамбовали в голову ваши либеральные учителя. Вы считаете нас нацистами? Но разве мы преследуем или подвергаем геноциду какую-то расу, национальность, религию или класс? У нас полная религиозная свобода, в Берлине, сердце Нойерайха, работают мечети и синагога. Число представителей ненемецких и неевропейских народов сократилось, но тех, кто нам не сопротивлялся, не притесняют. Разве нет? Так чем же мы похожи на Третий рейх? Символикой? Но у нас нет свастики. Или униформой? Но даже она не сильно отличается от униформы бундесвера или ННА. Чем?

– Не считайте нас невеждами, – ответила задержанная, попытавшись придать голосу холодность (получилось не очень, слишком уж девушка была разгневана и обескуражена), – мы хорошо усвоили уроки истории, в отличие от…

– Если бы вы хорошо усвоили уроки истории, – сказал Вольф, надевая пиджак (он одевался партикулярно не из нелюбви к форме, а потому, что статус Райхсминистра давал ему право носить гражданскую одежду, а Вольф считал, что использовать свое право – тоже обязанность), – то не наступили на те же грабли во второй раз. Однажды Германию уже пытались поставить в позу – потом плакало полмира. История всегда дает одни и те же ответы на одни и те же вызовы. Вы думали, что умнее исторического процесса, но это не так.

Он сел в удобное кресло и скрестил руки на столешнице перед собой:

– Вам с детства вдалбливали, что Вы уникальны, и Вы поверили. Но ваша уникальность – это уникальность винтика в механизме. Вы были частью механизма управляемого хаоса, Коюн. Вы никогда не замечали, что Ваша «уникальность», Ваш «неповторимый внутренний мир» – калька с внутреннего мира тех, с кем Вы шли в одном строю, отвергая в своей идеологии саму идею того, чтобы идти в одном строю с кем-то.

Вы повторяли заученные лозунги, искренне веря, что это и есть Ваши убеждения. Предварю Ваш вопрос – мы ничем не отличаемся от Вас, кроме одного – мы не лжем себе. У нас есть Орднунг. Он один для всех. Мы это знаем и не пытаемся это отрицать. Вы же, имея свой не декларируемый, но жестко регламентируемый либеральный Орднунг, усиленно старались всем показать свою «независимость». Я мог бы искренне посмеяться над вами, не будь ваше поведение преступлением.

– И в чем же здесь преступление? – спросила Коюн, продолжая имитировать ледяной тон.

– Глупость – всегда преступление, – сказал Вольф. – Раньше преступление называли грехом, и были правы: любой преступник вредит, прежде всего, сам себе, а уж потом окружающим. Вы обманывали себя, и обманом вовлекли себя в антинародное движение…

– Какое Вы имеете право говорить от лица народа? – скривилась Коюн.

– Я являюсь частью этого народа, – парировал Вольф. – И его судьба мне не безразлична. Вы думаете, я бы не хотел, чтобы все были свободны? Хотел бы. Но пастух не может дать свободу овцам, чтобы их не растащили волки. А овцы – существа глупые, и без пастуха разбредаются, на радость волкам.

– Люди – не овцы! – с вновь появившимся жаром воскликнула Коюн.

– О да, с людьми сложнее, – ответил Вольф. – У них есть разум, которым они не умеют пользоваться, зато научились им гордиться. Коюн, у Вас турецкое имя. Кем Вы себя считаете – немкой или турчанкой?

– Человеком, – ответила девушка.

– Я не знаю такой национальности, – ответил Вольф. – Не забывайте, мы с Вами не в пивной, а в Райхсполицай Бехёде, и Вы обвиняетесь в серьезном преступлении.

– В каком? – спросила девушка. Вольф улыбнулся:

– Хороший вопрос. Вы знаете в чем Вас обвиняют, и готовы защищаться, но я забуду сейчас то, что написано в Вашем деле. Вы виновны в чем-то более тяжком, чем детские игры в заговорщиков – в нелояльности.

– Но я лояльна, – ответила Коюн. – Я принимаю ваш чертов Нойе Орднунг…

– Упс, – сказал Вольф. – Видите? Ваша нелояльность сквозит в каждом Вашем слове. Нам не нужны те, кто принимают Орднунг на словах. Внутри Вы все равно нелояльны.

– Вы не можете залезть внутрь меня, – Коюн даже как-то сжалась, хотя тон Вольфа ни на йоту не изменился. – Душа – это та территория, на которую ваша власть не распространяется!

– В Вашем случае, к сожалению, пока да, – сказал Вольф, – но мы исправим это. Вас, наверно, удивляет, почему Вами занимается лично Райхсминистр? Почему не достаточно приговора DF3?