– Ошибаешься, – улыбнулся Вольф. Улыбка его, как всегда, была теплой, искренней… даже ласковой. – Я не сломался. И не выгорел. У меня есть силы и желание бороться, и я буду бороться. Разве я давал повод сомневаться в этом?

– Но твои слова… – Начала Клара, но Вольф ее перебил:

– Я не говорил, что не надо бороться. Наоборот, я считаю, что нужно искать выход из сложившегося положения. Как ты считаешь, какой может быть выход?

– Продолжать делать свое дело, – пожала плечами Клара. – Честно исполнять свой долг…

– Перед новыми гражданами, да? – Вольф подошел ближе, встав слева от стола Клары. – Защищать права и свободы приезжих, сажая в тюрьму соотечественников, у которых хватило наглости сопротивляться, да?

– Но ведь это – тот порядок, которому мы присягали! – наконец-то Клара повысила голос, у нее появились взволнованные нотки. – И ты, и я…

– Я присягал своему народу, – сказал Вольф. – Новые граждане не мой народ, Клара. Надо что-то менять, а ты не видишь возможности что-то изменить. Знаешь, Клара, пока мы стоим, наша планета мчится в бескрайнем космосе со скоростью сколько то там тысяч километров в час. Даже стоя мы проделываем огромный путь, даже не двигаясь с места, можем залететь куда-то не туда. Потому надо двигаться, стараясь не отдаляться…

– От чего? – спросила Клара.

– От истины, – ответил Вольф. – Прости за высокопарные слова. У тебя ведь нет детей?

– Нет, конечно, – сказала Клара, совсем сбитая с толку. – А при чем здесь дети?…

– А тебе почти сорок, – Вольф расстегнул китель и запустил руку под мышку. – Тебе некогда было, ты делала карьеру, думая: когда-то потом. Твой Франтишек сначала намекал, потом говорил открытым текстом, но после нескольких скандалов смирился, да?

Клара кивнула, чуть согнувшись к столешнице.

– Не суетись, – посоветовал Вольф. – Вся система сигнализации отключена в этом здании. Прости, Клара, но это необходимо. Я давал тебе шанс…

– Какой шанс?! – наконец-то в голосе полицай-президента явственно прорезалась паника.

– Шанс быть с нами, – ответил Вольф. – Не под давлением, добровольно. Но стереотипы оказались сильнее. Такие, как ты, нам не нужны.

– Кому это «нам»?! – Клара почти сорвалась на крик, но еще не кричала.

– Немецкому народу, – ответил Вольф, достав, наконец, то, что было у него под мышкой – «Вальтер-РРК», маленький, но мощный. – Да, я знаю, ты тоже немка. И Франтишек немец… пусть и с венгерской кровью. Мы не нацисты, Клара, нам это не важно. Сегодня ночью умрет много чистокровных немцев, но еще больше тех, кто немцами не является.

Видя, как меняется выражение лица Клары, Вольф добавил:

– Я не могу тебе доверять, Клара. Прости, но я не могу рисковать. Сегодняшняя ночь – последний шанс для Германии, а может – и для всей Европы. Чем мы хуже России, Америки, Китая? Почему нас лишают права быть собой? Если для этого нужен будет фюрер, если нужен будет Нойерайх – пусть так….

– И кто же будет новым фюрером? – кажется, Клара смирилась, она даже как-то обмякла в своем удобном кресле-капсуле. «Зря она не держит в кабинете оружия», – подумал Вольф. – Ты, Вольф?

– Ну что ты, – ответил он. – Какой из меня фюрер? Я лишь исполнитель. Очень хороший исполнитель. Но знаешь, Клара, у исполнителей тоже есть вопросы, и если им отказывают в праве получить ответ, они ищут того, кто в состоянии ответить. Больно не будет, если не дернешься – я стреляю хорошо.

– Я знаю, – кивнула Клара. – А Франтишек?

Вольф бросил быстрый взгляд на часы:

– Скорее всего, уже мертв. Не бойся, я распорядился убрать его аккуратно. Не всем так повезет. Если ты веришь, можешь рассчитывать на скорую встречу… там.

– А ты веришь? – спросила Клара, зажмуриваясь.

– Смотря во что, Клара, – ответил Вольф. – Знаешь, я почти потерял веру, и действительно был близок к выгоранию, а вы этого даже не заметили. Теперь я вновь верю, вновь живу… lang lebe die Reinigung!

Вольф не соврал – стрелял он действительно хорошо, впрочем, с полутора метров не попасть было трудно. Уходя, Вольф достал из кармана все тот же платок и стер со столешницы пару алых капель. Больше крови не было…

* * *

Кабинет у Вольфа остался тот же, несмотря на смену статуса. Ему так и не довелось стать полицай-президентом: перепрыгнув несколько ступеней, герр Шмидт возглавил Райхсполицай – то есть, всю полицию Германии. Другой на его месте взвыл бы – по сравнению с прошлыми, его обязанности увеличились в разы. Старая полиция боролась с преступлениями выборочно, игнорируя те, с которыми бороться было неполиткорректно; Вольф решительно прекратил эту практику. Любое криминальное преступление должно закончиться судом и приговором, сказал он журналисту портала «Арбайтцайтунг», и этот слоган немедленно растиражировали, так, что и захочешь – не отвертишься. Но для Вольфа высказанное было кредо. Если бы он решил рассказать об этом, он мог бы признаться, что ему доставляло настоящее мучение политкоректно-беззубое правосудие старой Германии. Теперь у его правосудия выросли не только зубы, но и клыки – «друзья полиции», народные дружинники получили право на вынесение приговора на месте, и охотно пользовались этим правом. Иногда и чересчур охотно – кое-кого из тех, кто был замечен в сведении личных счетов под эгидой своего нового статуса, Вольф лично отправил на встречу с Апостолом Петром, или кто там заведует приемосортировкой свежих жмуриков. Кто-то пытался даже отбиваться, но Вольф стрелял действительно хорошо.

Такое правосудие было Вольфу по душе. Все либеральные мифы были отброшены, как никому не нужное тряпье. Преступление больше не скрывалось за демократической болтологией – теперь вещи назывались своими именами. Раньше можно было быть нелояльным к власти, народу и стране, более того, раньше это было модным, похвальным – а теперь за это не просто могли посадить, но и обязаны были посадить. В другом из немногочисленных своих интервью, коротких, как приговор DF3³, он сказал:

– Преступление начинается в голове, – и это тоже стало лозунгом.

Слишком много было свободы в той, дряхлеющей и едва не погибшей Германии. Эта свобода метастазами рака разъедала волю немцев, свобода и навязанное чувство вины. Теперь все изменилось на сто восемьдесят градусов. Раньше позорно было считаться немцем, теперь позорно стало отрекаться от своей немецкой крови.

И преступление против идеологии нового строя стало более преследуемым, чем любое другое. Потому что все остальное – убийства, грабежи, насилие – это побеги, а корень – в неисправленном мышлении.

Палач? Вольф не чувствовал себя палачом, он был садовником, получившим заросший бурьяном участок некогда плодородной почвы. Его задачей было прополоть участок и удобрить его, и именно это он и делал, пусть даже удобрять приходилось трупами, а поливать кровью.

* * *

– Вам никогда не снятся кошмары?

Девушка, сидевшая перед ним на стуле, была напугана, хотя не подавала виду. Чтобы узнать это, Вольфу не надо было даже смотреть показания биосканера, встроенного в ее наручник – шоковый браслет, украшавший левую руку девушки как диковинная киберпанковская безделушка. Но эта «безделушка» содержала мощный компьютер, кучу датчиков, способных предугадать действие подопечного за миллисекунды до того, как он сам осознает свое намеренье, а главное – довольно мощный электрошокер, который, однако, подстраивал уровень разряда под физические особенности организма. То есть, ни при каких обстоятельствах не мог убить, зато очень легко способен был парализовать….

…или просто вправить мозги на место. Вольф любил технику, особенно такую. Техника всегда лояльна, в отличие от людей. Вольфу нравились прямолинейные киберпомощники, полицейские дроны и хитрые наноботы , заменившие собой примитивные жучки прошлого. И имплантаты. Особенно имплантаты.

– Раньше снились, – признался Вольф. – До ЕА⁴ снились, но теперь нет.